ЛЮБЛЮ ОТЧ�ЗНУ Я, НО СТРАННОЮ ЛЮБОВЬЮ

В канун Дня Независимости израильские средства массовой информации проводили многочисленные опросы, которые должны были дать картину настроения израильтян на пороге седьмого десятилетия нашего государства.
Опросы показали: от 93 до 97 процентов наших граждан вполне довольны своим положением. Тут бы порадоваться за общество, где подавляющая часть населения благоденствует. Однако когда тех же респондентов спросили, не хотят ли они уехать из �зраиля и обосноваться в другой стране, ответы оказались не столь однозначны и даже вызвали некоторые сомнения в нашем коллективном оптимизме.
10 процентов израильтян сказали, что намереваются уехать, 15 процентов — что подумывают об отъезде, еще 15 процентов, превентивно сообщив, что очень любят �зраиль, тем не менее признались, что если бы представилась реальная возможность поискать счастья в других краях, они воспользовались бы ею.
Как же эти ответы согласуются с почти поголовной удовлетворенностью жизнью в родной стране? Ведь от добра, как известно, добра не ищут. А тут 40 процентов израильтян психологически готовы при определенных условиях покинуть любимую родину…
В �зраиле непросто отыскать точные данные о размерах эмиграции в разные годы существования страны. Ознакомиться с серьезными исследованиями по поводу причин «отсева» (если подобные исследования вообще ведутся), практически невозможно. Власть имущим легче ограничиваться безмятежной констатацией: мол, йерида — неминуемая тень репатриации. Кто-то уезжает, кто-то приезжает… Это нормально. Тем более что процент отъездов так незначителен, что нет оснований делать из этого какие-то выводы.
Но так ли уж, в самом деле, невелико количество людей, покидающих �зраиль? Сегодня, например, даже статистика не нужна — мы видим собственными глазами, как редеют ряды репатриантов нашей волны, особенно молодых.
Доктор Цион Шеплер, анализируя ситуацию среди олим 70-х годов, в своей книге «Тридцатилетняя война» пишет: «Мощный иммиграционный прилив евреев из Советского Союза начался с 1968 года. Но уже через пять лет пошел откат. Многие, столкнувшись с отношением к ним старожилов, с безразличием властей, уезжали. Количество желающих репатриироваться тоже стало убывать с устрашающей динамикой. Если в 1973-м только 4,5 процента проезжали мимо исторической родины, то в 1974-м — 15 процентов, в 1976-м — 50 процентов, а за период с 1979-го по 1981 год — 82 процента. В 1989 году из 71 тысячи выехавших из Союза в �зраиль прибыло лишь 12300 человек».
В былые времена к тем, кто оставлял �зраиль или проезжал мимо, относились с непримиримым осуждением. В то же время какое-то, пусть и презрительное, оправдание им находили: слабаки, поддались соблазну жить в самом богатом государстве мира, вместо того чтобы разделить нашу борьбу. Такое объяснение в какой-то мере утешало уязвленное отъездами самолюбие. Во всяком случае, эмиграцию в Америку из �зраиля можно было понять.
Совсем иное дело — нынешние русскоязычные. Они едут не в благополучные страны, а возвращаются в Россию, Украину, даже в лукашенковскую Беларусь. Туда, откуда недавно убегали, не оглядываясь, где и сегодня почти повсеместная бедность, где по-прежнему пышным цветом цветет антисемитизм. Столь странное явление проще всего было бы проигнорировать, а «русских» отъезжантов отнести к чужакам и маргиналам. Но масштабы ререпатриации уже не позволяют от нее отмахнуться. Тема обсуждается в кнессете, ею озабочены в министерстве абсорбции и Сохнуте. Однако причины, вынуждающие людей сниматься с места, как и прежде, остаются в тени. Хотя их днем с огнем искать не нужно — они на поверхности.
Я позвонила старинной приятельнице Ляле, с которой мы когда-то вместе учились в вузе. После приезда в �зраиль мы общаемся довольно редко, хотя живем в одном городе, — у каждой своя жизнь, свои заботы. Но раз в несколько месяцев перезваниваемся.
На сей раз трубку взял ее муж Даня. Он по темпераменту холерик. Обычно на мои звонки отзывается радостным воплем: «О! Нашлась пропажа!», после чего следует каскад шуточек. А тут я услышала лишь вялое: «Привет». Голос был бесцветный, какой-то придушенный.
— Даня, что случилось? — встревожилась я.
— Даже не знаю, что сказать… Женька с Таней уезжают. (Женька – сын Дани и Ляли, Таня — их невестка).
— Куда?
— В Киев.
— Ну и что?
— Они совсем уезжают! � Венечку увозят. А как мы без внука?
По-моему, Даня заплакал. Потом, взяв себя в руки, произнес:
— Это для нас катастрофа. Ляля в таком состоянии, что боюсь, как бы с ней чего не случилось.
— Когда они уезжают?
— Самолет завтра. Если хочешь попрощаться, подъезжай вечером.
Честно говоря, я была в растерянности. В этой семье никогда даже мысли об отъезде не допускали. Абсорбция у них складывалась не так уж удачно, но и жалоб серьезных я не слышала. Даня и Ляля работали, пусть и не по профессии. На второй год репатриации купили квартиру, правда, небольшую, три комнаты, но для их семьи — сын тогда был еще подростком — вполне нормальную. Потом Женька ушел в армию, потом учился в Хайфском университете, после окончания работал в какой-то фирме, женился, появился маленький Венечка...
В общем, насколько можно судить со стороны, все у них шло без тяжелых обвалов. � вдруг — отъезд детей. Я прекрасно понимала, что это означает для Дани и Ляли. Женька — единственный сын, долгожданный, обожаемый. Ляля родила его тогда, когда уже не надеялась иметь детей, и стала, можно сказать, помешанной мамашей. Для Ляли он все еще дитя, хотя ему уже за тридцать. Жить в разных странах с ним и с маленьким внуком — для нее это крах всех надежд.
Но с Женькой-то что произошло? Что заставило этого, на мой взгляд, не слишком энергичного молодого человека принять столь радикальное решение?
Вечером того же дня я отправилась к друзьям. Атмосфера в доме напоминала времена нашего отъезда на Землю обетованную. Ляля, постаревшая, с замкнутым несчастным лицом, едва поздоровавшись со мной, отправилась укладывать внука спать — завтра у ребенка непростой день. Даня безучастно сидел в кресле. Женька зазвал меня на кухню.
— Совсем моих стариков развезло, — вздохнул он. — Вы уж как-то поддержите их, особенно маму.
— Женя, — не удержалась я, — но почему вдруг такое решение?
— Это не вдруг. �, поверьте, это решение далось мне непросто. Я в �зраиле с 16 лет, привык. Но жить так, как мы живем, невозможно. В доме постоянный ад. Две хозяйки на одной кухне — это конец света. У мамы с Таней жуткие отношения. Мама, вы же помните, все делала, чтобы я на ней не женился. Они друг друга не переносят. А снять или купить квартиру нам не по зубам. Я не могу повесить на себя такие долги. Фирма, где я работаю, вот-вот закроется. Таня — художник-дизайнер. Никак не могла устроиться, попыталась открыть магазин по продаже бижутерии, которую сама изготовляет, но прогорела. Еле-еле с долгами расплатились. А помочь некому – мои папа и мама, сами знаете, еле концы с концами сводят, Танины родители в России.
— Но что вас ждет в Киеве?
— В Киеве у дяди, папиного брата, строительный бизнес. Он обещает и мне, и Тане работу. � потом, у нас там квартира. В начале девяностых, когда мы уезжали, продать ее не удалось, и все эти годы там жила наша дальняя родственница. Своя квартира – вот что для нас главное. Остальное, надеюсь, приложится.
— А как же родители? — пробормотала я.
— Думаете, меня это не беспокоит?! Но что делать… Буду приезжать. Если со временем удастся собрать деньги на покупку квартиры в �зраиле, мы вернемся. А сидеть здесь в ожидании манны небесной не приходится. Ждать нечего. Все кончится тем, что мы с Таней разойдемся. Венечке уже шестой год. Он всецело израильский ребенок. Ломать его, когда он пойдет в школу, будет в сто раз труднее, чем сейчас. Чем дальше, тем труднее ему будет привыкать к новым условиям...

***
Уходила я от друзей в глубоком унынии. Мы привыкли к тому, что жилищная проблема — прерогатива наших стариков. Но, как видим, она наотмашь бьет и по молодым. По второму поколению репатриантов. Мы, прибывшие в �зраиль в начале 90-х, готовы были бросать ульпаны, терять профессии, хватаясь за любую работу, чтобы оплачивать непомерно дорогие съемные квартиры, соглашались ютиться в «караванах»… � вот уже выросшие в �зраиле дети со своими семьями оказываются в тяжелой ситуации из-за жилья. Приобретенные родителями квартиры становятся коммунальными, тесными, молодые семьи рушатся. Но если в начале 90-х трудноразрешимую жилищную проблему можно было объяснить неготовностью страны к приему огромной массы новых жителей, то через 20 лет проблему намертво зависшего в воздухе квартирного вопроса объяснить невозможно. Очередь пожилых репатриантов на жилье вот уже много лет не сдвигается с цифры 50 тысяч. Старикам-то деваться из страны некуда, а вот молодежь, не имеющая возможности приобрести здесь свой дом, строит планы, не связанные с �зраилем…
Не так давно исследовательский институт «Шивуким панорама» провел опрос среди молодых людей в возрасте от 18 до 35 лет. �х спрашивали, в состоянии они приобрести в �зраиле собственную квартиру. В опросе участвовали 569 человек. 77 процентов респондентов ответили, что для этого у нет финансовой базы, без помощи родителей купить жилье невозможно. Но если у молодого поколения из семей старожилов есть надежда на такую поддержку, то нашим детям приходится рассчитывать, как правило, лишь на собственные силы. Тем более что в последние годы государство отменило ряд льгот для молодых семей и солдат на приобретение жилья.
Президент Объединения строительных подрядчиков Аарон Коэн говорит:
— Я не удивляюсь тому, что нынешние молодые все чаще задумываются об отъезде из �зраиля. Когда пара, начинающая совместную жизнь, имеет реальный шанс на обзаведение собственным домом или квартирой, у нее возникает дополнительное чувство причастности к государству, в котором она живет. Но если ты в своей стране не можешь даже в обозримом будущем рассчитывать на нормальные жилищные условия, невольно начинаешь сомневаться: а стоит ли связывать навечно свою судьбу с государством, которое не боится потерять своих граждан?
Думаю, тут Аарон Коэн не совсем прав. Например, к 60-летию государства �зраиль министерство абсорбции развернуло компанию по возврату «блудных детей», в том числе из стран бывшего Союза. Проект предусматривает различные льготы и привилегии для возвращенцев. Правда, несмотря на это, кампейн особого успеха не имеет. В Москве, например, высказали желание подумать над предложением исторической родины всего лишь 50 семей. � это при многих тысячах израильтян, пребывающих нынче в первопрестольной.
Журналист Гуревич — один из тех, кто уехал в последние годы. В �зраиле он работал на радиостанции «Седьмой канал», а сегодня занимается бизнесом в Москве. Судя по всему, успешно.
— Я решил уехать, когда осознал, что никакого карьерного роста в �зраиле у меня не предвидится, — говорит он. — Надо мной висел какой-то бетонный потолок, пробить который невозможно. А человеку необходимо знать, что у него есть надежда на лучшее. �з-за той же бесперспективности уехали из �зраиля многие мои знакомые. В Москве сейчас большие возможности для продвижения, для самореализации. Но, — торопливо добавляет он, — я очень люблю �зраиль и когда-нибудь обязательно вернусь. Все известные мне московские израильтяне тоже говорят, что не планируют навсегда остаться в России. Они большие патриоты �зраиля и когда-нибудь обязательно вернутся…
�так, работать и растить детей эти люди предпочитают за рубежом, оставляя нам высокую честь выживать в трудных экономических условиях, бороться с коррупцией, постоянно существовать на грани (и за гранью) войны. А на закате своих дней трижды репатрианты готовы вспомнить об израильских паспортах и вернуться домой, под оливы. Что ни говорите, есть в этой позиции что-то, скажем так, небезупречное, раздражающее. С другой стороны, у кого поднимется рука бросить камень в спину специфического патриотизма этих людей? Они ли повинны в том, что любить отчизну приходится странною любовью…

�нна СТЕССЕЛЬ, «Новости недели»