�ВАНОВСК�Й Н�НДЗЯ

ВЛАД�М�Р СЕВР�НОВСК�Й

Владимир Севриновский — кандидат экономических наук, профессиональный журналист и переводчик поэзии, победитель международного конкурса "Пушкин в Британии — 2011". Автор опубликованной повести, книги стихотворных переводов, а также множества рассказов и статей. Живет в Москве.

— Я в �ваново приехал после армии, отца навестить. Уговорили годик поработать в газете. Годик этот длится почти сорок пять лет. � столько же я не могу привыкнуть к этому городу. В конце концов, при нынешних информационных технологиях все равно, где тело находится. Я живу не только здесь, но и в интернете, в Москве, в Питере.

Яна Бруштейна я узнал сразу. Массивный, бородатый, похожий на старого льва, он выглядел именно так, как воображение рисовало живую городскую легенду — журналиста, музыканта, поэта и бизнесмена, знающего об �ваново больше, чем коренные жители.

— Сначала здесь появился текстиль, а затем уже город, — начинает он свой рассказ. — Помещики крестьян отпускали на отхожий промысел, они ставили фабрики — сперва льняные, потом стали хлопок закупать.

В селах при этом издревле процветала владимирская школа иконописи. Когда татаро-монголы разгромили Владимир и Суздаль, художники ушли в эти глухие места с бедной землей. На Паленой горке возник Палех, на месте, которое все время заливает река, Холуй. Палех развивал традиции строгановской, аристократической школы. Золото, филигрань. А в Холуе были массовые иконы, которые возами отправляли на ярмарки. С тех пор он более демократичный и не такой холодный, как Палех. Здешние художники никогда не были крепостными. В отличие от Федоскино. Тут жили артели свободных иконописцев. А потом, в советское время, придумали писать в традициях строгановской школы светские сюжеты. Голиков, Маракушев. �ван Голиков просто гений был. Алкоголик и гений... Сейчас вновь к иконам вернулись.

Ткачами, в основном, были мужчины. Потому в городе и возник Первый Совет — абсолютно маргинальный бунт рабочих, вряд ли сильно оправданный, поскольку мало где в России фабриканты так о них заботились. Больницы, театры, избы-читальни, общество борьбы с пьянством... Активисты написали большевикам письмо, что в городе нет интеллигенции, — ее действительно было мало — и сюда прислали молоденького Мишу Фрунзе. Какая же революция без интеллектуалов. Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков. Уже после Гражданской он возглавил область.

В местном Музее промышленности и искусства на почетном месте лежат халат и тюбетейка бухарского эмира, подаренные легендарным наркомом. Но больше всего поражают воображение огромные часы с десятками циферблатов, показывающие время во всех уголках мира, годы по иудейскому и мусульманскому календарям и даже обращение Венеры вокруг Солнца.

— Здесь одна их лучших в России музейных коллекций. Везде, где есть хорошие музеи, был безумный меценат, который залезал в долги, разорялся, но след оставил. �ваново — не исключение. Здесь был Бурылин. Обычно меценаты собирали что-то одно — например, живопись. Он коллекционировал все. Мог отправиться в Египет за мумией, должен был плыть в Америку на Титанике, но тут начались фабричные бунты, и билет пришлось продать. Так рабочие спасли ему жизнь. Страстный, яростный человек, весь в цыганку-мать. После революции был назначен хранителем собственной коллекции. Потом его выгнали за то, что не давал разбазаривать экспонаты. Говорили, что продано в антикварном магазине, а потом оно оказывалось в Эрмитаже. Масонская коллекция, лучшая в мире. Эмблемы, инструменты...

В глазах Яна загораются огоньки того же благородного безумия. Ведь ему тоже довелось участвовать в создании музея и заплатить за это собственной кровью, пусть и в довольно неожиданных обстоятельствах.

— Мы со студентами отправлялись в экспедиции по дальним деревням за предметами ручного ткачества. Такое вытаскивали богатство! Резные, расписные прялки... Нам все очень помогали. Но однажды я здорово вляпался. Вернулись мы из поездки вечером, институт уже был закрыт, и все сгрузили ко мне в комнату. Ночью я проснулся оттого, что меня едят, чавкая. Оказалось — клопы. Они там веками лежали, сплющенные, с тех незапамятных времен, когда бабушка ткала. Унюхали меня и поползли. Как я их потом выводил!

Родился Ян в Пятигорске. В роду его были и дирижеры, и писатели, и театральные режиссеры, но кипучая энергия, свойственная Бруштейнам, берет начало от предка с романтической профессией, далекой от мира искусств.

— У меня был потрясающий прадед. Как в анекдоте — двухметровый еврей-плотогон. Приехал из Германии закупать лес. Однажды повел плоты в Швецию и попал в шторм. Ему был семьдесят один год. Все погибли, он один выплыл. Силища бешеная. Двадцать лет он был бригадиром плотогонов. В 92 года его затянуло под плот. По пьянке.

Звали его Бронштейн. Но когда начались гонения на троцкистов, родственники собрались, купили кого надо, и весь клан стал Бруштейнами. При том, что "бру" никак не переводится. А Бронштейн — это коричневый камень, янтарь.

После школы я поступил в МГУ, изучал классическую филологию, был выгнан с треском через неполный год за то, что читал не те стихи, не с теми и не там. Пока учился, я почти жил в мастерской Эрнста Неизвестного, бегал за портвейном для великого и ужасного дяди Толи Зверева. Прибился к Смогу — Самому Молодому Обществу Гениев. Вместе с ними орал стихи на Пушкинской площади. Бузили, устраивали оргии. Они не были антисоветчиками. Они просто игнорировали советскую власть. Кончилось тем, что их разгромили. Кто-то попал в психушку. А меня добрый дядюшка-гэбист отослал в родной Пятигорск, где его друг-военком отправил в армию.

Я был единственный еврей в дивизии, которая формировалась на Западной Украине. Мне говорили "Жидовская морда", после чего я брал табуретку и лупил по голове. Затем вся рота меня била. Кончилось тем, что я их под автомат поставил и сорок минут рассказывал, как сейчас всех положу. Какались, писались. После этого стали друзьями. Потом с ними на Амуре шесть рукопашек прошел. Клиновым. На островах, которые Путин недавно отдал китайцам. Махалово было азартное, страшное. Бегу, думаю — сейчас уссусь со страха, а потом соображаю — ведь скажут, что еврей испугался! Я всю жизнь очень боюсь драться, и всю жизнь дерусь. Наверное, израильская армия потому и побеждает.

Мы с женой в Пятигорске в одной школе учились, только она на пару классов младше. Ходили под ручку. Потом она прогнала меня за то, что целоваться лез. Воспитание строгое, казачье. Затем я вернулся из армии и увез ее. Ровно сорок три года назад.

Когда всюду закрывали КСП, я создал один такой при партийной областной газете. Шикарный был главный редактор. Коммунист до мозга костей, переживший трех генсеков. Я спросил — что вам скажут в обкоме? А он — что ни скажут, от меня отскочит. Первый секретарь обкома Клюев, будущий министр легкой промышленности, потом ему говорил: "Вот у тебя Бруштейн. Все плохо — и фамилия, и борода, и волосы длинные, и джинсы. Пишет, сволочь, хорошо. Пусть работает".

Ян стал свидетелем коренного изменения имиджа �ваново, превратившегося из столицы хмурых революционных ткачей в город невест. Которые, впрочем, тоже отличались боевым нравом. Но если в других местах бунтари боялись, что введут войска, то ткачихи этого требовали сами — мужиков не хватало.

— Женщины собирали комитеты, писали письма в ЦК. Во многом из-за этого здесь создали машиностроительные заводы. � если текстиль практически умер, они еще держатся. После вывода из Германии здесь встала дивизия ВДВ. Сейчас баланс нормальный, но город все равно вымирает. Низкая рождаемость, молодежь уезжает в Москву. Поэтому, как ни странно, на выживших предприятиях дикий дефицит рабочей силы.

�вановцы — люди с юмором. Чуть ли не у каждого памятника в городе имеется альтернативное народное прозвище. А городским легендам и вовсе нет числа.

— Есть у меня знакомый, профессор и бизнесмен Коля Железняк. Когда-то — командир стройотряда. Комиссаром у него был Миша — кажется, Финкельман. Член райкома партии. Как только стали выпускать, он тут же уехал в �зраиль. � вдруг приходит в партком письмо за подписью начальника генштаба израильской армии. Мол, благодарим партийную организацию �вановского Химико-Технологического �нститута за то, что они воспитали героя нации, который, будучи командиром роты пограничников, до подхода основных сил удерживал высоту против многократно превосходящих египетских сил, не потеряв ни единого солдата. Собрался партком — что делать? Вызвали Колю. Спросили — "Николай �ванович, как вы относитесь к этому факту?" Тот подумал-подумал и ответил: "Горжусь! Хорошего парня воспитали!"

Дом Яна Бруштейна тоже похож на музей. В нем есть и старинная прялка (без клопов), и множество картин, среди которых особое место занимают портреты жены. Ей он когда-то помог, чтобы не было скучно вдали от родных мест, сделать трио "Меридиан", прославившееся на весь Советский Союз.

Угощая меня, Ян предлагает свинину, но сам не ест — не пристало это известному члену еврейской общины города.

— Я с уважением отношусь к любой вере. Как мне сказал когда-то костромской владыка Александр, когда я к нему по делам пришел: "Бог один. Целуй ручку, сынок".

У меня была клиническая смерть, после которой основной вопрос философии решился не в пользу материи. Наблюдал себя сверху. Очень часто видят постобморочный сон — люди знают, что должно быть, и им это мнится. А многие сочиняют. Но у меня все точно доказано, поскольку я узнал милиционера, который делал мне искусственное дыхание. Уличная драка была, долбанули бутылкой портвейна "Агдам". Я все видел сверху, через листья. Никаких труб, никакого света. Просто листья, я лежу, а он мне делает искусственное дыхание. Узнал его, когда он пришел ко мне в палату, а до этого не помнил ничего. Но сказать, что я так уж религиозен, не могу. Чувство юмора мешает.

Так и живет Ян Бруштейн, постоянно возвращаясь из интернета, дальних стран и даже с того света в город, где уже почти полвека длится его годовой визит. � даже то, что с возрастом он стал опираться на палку, служит поводом к новым невероятным приключениям. — Когда холодное оружие еще разрешали, была у меня трость со стилетом. Шел я как-то через овраг, и пристали ко мне бандерлоги 13-15 лет. Впереди, конечно, самый мелкий. "Мужик, дай закурить!" — "Не курю". "Дай денег!" — "Не дам". "А мы тебя..." Тут я взял трость, крутанул и разорвал в воздухе. В одной руке — палка, в другой — шпажка. Они так рты и разинули, а мелкий, как пришел в себя, говорит: "Ни хера себе! Дед-то ниндзя!"

Тут все покатились на асфальт со смеху. Потом много раз мне встречались и просили этот фокус показать.


Публикация подготовлена Семёном Каминским