Ефим Янкелевич. Чтобы помнили

ВТОРОЙ ДОМ

Туда разок иль два в неделю,
Отвлечься чтоб от всех забот,
Спешит без лишней канители
Давно не молодой народ.

Тепло с улыбкою встречают
Гостей и провожают их,
А в доме кормят, развлекают,
Как самых близких и родных.

Компьютер есть там с интернетом,
А хочешь, English изучай,
Бильярд и книги, и газеты…
И всё бесплатно, чем не Рай!

За доброту и чуткость к людям
Спасибо, кливлендский «Шалом»!
Ведь о тебе клиенты судят,
Что ты второй родной им дом.

Живи, «Шалом»! Ты клад, ты благо!
И как же не благодарить
Тебя, кто шанс под звёздным флагом
Даёт нам жизнь свою продлить!

Арон Левин  Февраль 2007 г.
************************

ОДИН В НЕМЕЦКОМ ТЫЛУ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

БРОШЕН

Команда «По машинам», принесенная вестовым ротного, застала меня, не где-нибудь, а на печи в деревне Чечелевка. Я лежал, не сняв свою шинель и, буквально жарился от неописуемого тепла, исходившего от поверхности печи.Ребята отделения растопили ее  всем, что попадало им под руку.

Такая команда на передовой, среди ночи, не предвещала ничего хорошего. Значит опять рейд в немецкий тыл, а потом снова «драп». Но мне и в жутком сне не мог присниться такой «драп». «Драп» на нашем жаргоне — это возврашение к своим из немецкого окружения.

Мы уселись в свою, открытую всем ветрам машину, прижавшись друг к другу. Долго, долго ехали, и я совсем окоченел.

Наконец машина остановилась. По команде взводного, спешились и принялись установливать миномет. Солдаты стали рыть круглый окоп для миномета, а я для ночлега отделения пошел за соломой к стогу, видневшемуся  невдалеке. Только начал укладывать солому в плащпалатку, как слышу крик подбегающего солдата : «Сержант! Уходим». Крикнул и убежал. Когда я, не очень спеша, подбежал к своему расположению, то услышал только шум удаляющейся машины. Ни автомата, ни вещмешка, ни моей полевой сумки. Сразу я, можно сказать, не испугался, а оторопел. Один в тылу у немцев и даже без оружия.

Оглянулся. В темноте различил человеческие фигуры. Подбежал. Это были наши солдаты, но из  другой роты. Услышал приказ начальника штаба: « Солдаты! Так как на нас не хватило машин, уходим пешком. Держитесь за мной. У меня -карта».

Пошли гуськом.Через некоторое время послышался рокот моторов.

Вскоре мы вышли к дороге, по которой с потушенными фарами двигались вперемешку танки, грузовые и легковые автомашины, полевые кухни и грузовики с прицепленными к ним пушками. По обочине шла пехота. Наиболее проворные повскакивали на лафеты пушек. В эту нестройную колонну влилась и наша группа. Так как я был чужим  во второй роте, то вскоре я уже не знал, где солдаты из нашего батальона, а где совсем чужие. Для меня было странным, что колонна двигалась в противоположную сторону от передовой. А где находилась передовая явно было видно по пунктирам трассирующих пуль на горизонте.

Вскоре послышался посторонний грохот. Я увидел в темноте несколько танков, мчавшихся наперерез нашей колонне. Они открыли по нам огонь. Немцы! Мы бросились врассыпную. Я и еще два десятка солдат оказались в камышах. Танки стреляли по колонне наших машин, но несколько снарядов полетело и в мою сторону. Один снаряд упал в десятке шагов от меня. Да, да упал и не разорвался. Как ни странно, но немцы стреляли не обычными разрывными снарядами, а противотанковыми. Эти снаряды мы называли болванками из-за того, что они не разрывались, падая на землю. Если бы это был обычный разрывной снаряд, меня бы разнесло на куски. А так я поднялся, отряхнулся от снега и пошел дальше.

ОДИН В НЕМЕЦКОМ ТЫЛУ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ДОРОГА К СВОИМ

Солдаты моей группы решили идти не по направлению движения  машин,а в сторону передовой. Иду и думаю: “Неужели Сталин не знает, что мы отступаем ?” Теперь кажется, что такого не может быть. А ведь это  было. Вот так я был воспитан советской властью.

Идем. Вдруг слышу какие-то посторонние звуки. В камышах появляется упряжка лошадей, везущая пушку. За упряжкой шло несколько солдат. Угадывался и офицер.Он то, увидев нашу группу, обрадованно обратился к нам, сейчас бы в России сказали с кавказским акцентом : “Вот хорошо! У моей пушки и пехота появилась”. Мы, естественно, согласились и пошли за пушкой.

И  тут произошло необъяснимое.

Дальше у меня полный провал памяти.

Когда ко мне вернулась память, то оказалось, что я в камышах один, причем не лежу, а стою. Куда делась пушка, куда делись солдаты-попутчики? Никого не видно. Что-же произошло? Я ведь хорошо запомнил эту ночь. И мой поход за соломой, и то, как я остался один, поход за начальником штаба, обстрел болванками, встреча с пушкой и даже акцент артиллерийского офицера, а дальше провал. И все же, надо идти к своим.

Вышел из камышей и пошел по заснеженному полю. Теперь я вспоминаю, что шел я, ни о чем не думая. Просто шел по  направлению пунктиров трассирующих пуль. Очевидно я был контужен. На пригорке увидел полуопрокинутый взрывом тупоносый немецкий грузовик. Из него на снег вывалился крестьянский мешок, из которого высыпались  сушенные вишни. Набил карманы шинели этими вишнями и пошел, поплевываясь косточками. Сколько времени я шел, не помню, только впереди вижу на снегу черную землю от свежевырытых ячеек. Приближаюсь и слышу русскую речь. И тут произошло еще одно невероятное, необъяснимое — я вышел в  расположение своего взвода, вышедшего из окружения.  Как же это могло случиться, если не вмешательство самого Бога! ОН вывел меня из немецкого окружения одного, и даже без оружия, и привел к моему взводу. Радость конечно была, но я ее не помню. Сам взводный сказал мне, что положение тогда было критическим и уезжать надо было немедленно. Из-за одного солдата, рисковать всем взводом он не мог. Меня  должны были подобрать другие машины батальона. Скорее всего это была отговорка.

Что касается начальника штаба и солдат, которые шли за ним, я больше их не видел. Вероятно из окружения они не вышли. А я, благодаря Богу, вышел.

Вот и не верь во вмешательство Бога в мою судьбу.

Ребята вручили мне мой автомат, а мой вещмешок и полевая сумка младшего командира пропали. Кстати, о сумке. В ней были полностью оформленные документы для вступление в партию. После этого «драпа», батальон   перевели в 16 бригаду, и я уже больше документы на вступлению в партию не подавал.

ОДИН В НЕМЕЦКОМ ТЫЛУ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

МЫСЛИ О БОГЕ

Из первой части этих воспоминаний видно, что я был воспитан советской властью как атеист и Сталин был для меня живым Богом.

И все-же Бог есть.

В этой связи хочу привести притчу, изложенную в повести Лео Яковлева «Победитель».

Один набожный человек предстал после смерти перед Богом и сказал ему :

-Я беззаветно верил Тебе, но Ты мне никогда не помогал!

-Ты ошибаешься, -ответил ему Бог и открыл перед ним весь его жизненный путь :- Видишь, это вот твои следы, а рядом с ними – другие? Знай, что это Мои следы и что Я постоянно шел рядом с тобой.

Посмотрел человек и увидел, что, действительно, рядом с его следами видна цепочка следов других.

-Но посмотри,- сказал он Богу, — вон там второй  след на большой  протяженности исчезает вовсе. Значит, Ты все-таки покидал меня на какое-то время?

-Нет, — ответил ему Бог.- Там, где остается один след, то это след Мой,  а не твой, потому что на этих, самых трудных, отрезках твоего жизненного пути Я нес тебя на Своих руках.

И дейстительно, каким образом я мог один выйти из немецкого окружния и попасть на позиции своего взвода? А приди я один в другую часть? Из воспоминаний  бывших фронтовиков, мне известно, что я обязательно попал бы в особый отдел, а еще хуже в СМЕРШ. О подобном случае рассказал мне мой хороший знакомый (ныне покойный) Иосиф Моисеевич Гипш. Он, будучи младшим лейтенантом, вышел из окружения один. В СМЕРШ-е его с пристрастием допрашивали и только счастливый случай помог ему избежать, по крайней мере, штрафного батальна. А что было бы со мной? Даже думать об этом  не хочу.

Это не могло произойти без вмешательства Бога.

БЕЛЫЙ ПЕТУХ

Обычно, по ночам, нас по тревоге сажали на грузовики и мы долго ехали в ночь. В  боевую позицию наша рота, как правило, располагалась ночью вблизи какой-то железнодорожной станции. Тогда мне, солдату, непонятно было, что мы делали. После войны из мемуарной литературы, я понял, чем занимался наш корпус. Накануне большого наступления на фронте, нашему корпусу надлежало перерезать пути доставки противником подкреплений к месту основных боев.

Прямо с рассветом, немцы бросали на наше расположение авиацию и, кроме больших потерь, они сжигали большинство наших грузовиков. Возвращаться за линию фронта к своим, а это было расстояние в 100 км. и более, нам приходилось пешком. Занимало это иногда трое и более суток. Такой отход к своим по вражеской территории у солдат назывался «драпом». О происхождении этого слова я тогда не задумывался. Уже здесь, в Америке, я узнал, что это слово английского происхождения : «Drop out — сходить с дистанции или выбыть». Определение очень точное. Во время «драпа» мы сходили с дистанции и не воевали. После того, как нашу кухню с ее грузовиком немцы уничтожали, нас практически не кормили. А как можно было прожить солдату в дороге и не питаться? И мы пускались «на подножный корм». Очень хорошо запомнился случай с белым петухом. В одной разрушенной войной деревне мне удалось на чердаке поймать петуха. Его подвела окраска. Он был абсолютно белым и выделялся в темноте чердака. Так как время было поздним, я бросил его в вещмешок с надеждой сварить его позже.

Здесь я хочу, на время, прерваться с историей о моем петухе. Во время войны у многих людей и, частично в армии, было распространено мнение, что все евреи «воюют» только в Ташкенте. Среди солдат, и в моем присутствии, эта тема часто обсуждалась. Я пытался  им обьяснить, что и я еврей, но они отказывались верить. Необычность была еще в том, что я был рыжий, а в представлении большинства, евреи — черные. Нет,не еврей и все! Приходилось доказывать свое еврейство неопровержимым для них способом. В дни моего рождения, родители еще строго соблюдали традиции иудаизма. Естественно, на восьмой день моего рождения, мне сделали метку принадлежности к племени Авраама. А уж эту метку в Советском Союзе знал каждый.

Возвращаюсь к повествованию о белом петухе. В дороге на  следующий день нас атаковали “мессершмидты”. Все попадали в снег, в том числе и я. И дальше то, что я опишу, для многих будет неправдоподобным и даже невероятным. Но это действительно так было, и я готов поклясться в этом. В минуту смертельной опасности, когда даже ранение хуже смерти, так-как раненых некому и некуда уносить, в голове у меня на снегу роилась странная на сегодня мысль. Вот ее примерный ход: «Меня сейчас убьют. Так как мы на немецкой территории, их похоронщики найдут мое тело. Они в моем вещмешке обнаружат петуха. Дальше, они без труда определят, что убитый солдат — еврей. Сфотографируют меня с петухом.  И затем раструбят по всему миру, что не  немецкие солдаты,  а евреи

Красной Армии грабят мирное население». Пока меня терзали эти детские мысли солдата 18 лет, самолеты улетели и мы пошли дальше.

КОТЕЛОК МОЛОКА

Мы стояли в лесу недалеко от села Пугачены в Бесарабии.

Получив разрешения у старшины, отправился в село на обычную менку с населением махорки  на молоко, яички и др. Неспеша прошелся по центральной улице, застроенной добротными домами под железными крышами. Обратил внимание на несколько пустующих, рядом стоящих домов. Довольно большие окна зияли пустотой. Решил заглянуть в.один из домов. На косяке входной двери дома была наклонно прикреплена продолговатая коробочка. Из подсознания всплыло слово “мезуза”. Ни тогда, ни потом я не мог вспомнить, откуда это слово всплыло у меня в памяти. Я никогда до этого, мне казалось, не слышал о ней и тем более не видел. Моя семья, со времен моего детства и до самой войны, жила в большом городе Харькове на Украине и еврейских традиций не соблюдала. Правда, дома кустарным способом мама делала только для бабушки Браны мацу.

Так вот, значит в этих домах жили до войны евреи, куда-то изгнанные. И куда? А может и убиты. Ведь это была всего-лишь молдавская деревня. Так я впервые воочию увидел следствие злодеяний фашистов над евреями. Я еще тогда ничего не знал ни о Бабьем Яре, ни об Освенциме ни вообще об Холокосте в Европе.

Я, очевидно, стоял задумавшись, когда услышал оклик. Меня подзывала женщина, стоявшая на пороге дома на противоположной стороне улицы. Я подошел. Поздоровался. Женщина прилично говорила по-русски. Я ей предложил пачку махорки  в обмен на котелок молока. Нет, махорка ей не нужна, а молоко есть. За молоко она может взять что-то другое. Договорились, что она возьмет у меня нижнюю сорочку, которая была у меня в расположении роты. Пойду принесу ее. И тут у нас произошел примерно такой диалог.

Она —  Не еврей-ли я?

Я  — Да

Она — Бери молоко сейчас, а сорочку принесешь позже.

Налила полный до верху котелок, так, что пришлось отпить часть молока, чтобы оно не расхлюпалось по дороге. Поблагодарил ее и пошел неспеша в расположение. Иду и думаю, как эта простая деревенская женщина распознала во мне еврея, когда моим многим однополчанам это требовалось доказывать?

Очевидно, жившие в этих домах евреи были хорошими людьми и оставили по себе добрую память. Поэтому она и дала молоко в долг совершенно незнакомому солдату-еврею.

Уже подходя к расположению, я увидел что рота спешно готовится к отъезду.

А как же долг? Женщина мне поверила, а я ее обману. Нет. Бросил где-то котелок с молоком, схватил сорочку и бегом в село. Влетел в дом, сунул оторопевшей женщине сорочку, промычал благодарность и был таков. Примчался в расположение, когда машины уже выруливали на дорогу. Мог оказаться невольным дезертиром. Молоко кто-то выпил. Ну и пусть. Я не обманул ее доверие. И до сих пор горжусь этим.

ЕСЛИ СМЕРТИ  —  ТО МГНОВЕННОЙ, ЕСЛИ РАНЫ —НЕБОЛЬШОЙ

(Слова из песни Братьев Покрасс «Прощание» на стихи Исаковского. Эту залихватскую песню мы с энтузиазмом пели до войны , не задумываясь о смыси слов в заглавии. И только после случившегося в этом отрывке, я понял глубокую мысль заложенную  в словах песни)

Вот случай, когда у меня мороз прошёл по коже, несмотря на то, что я, в свои только что исполнившиеся 19 лет, уже до этого насмотрелся самых страшных смертей. После очередной недолгой формировки нас снова направили на  передовую. Была ранняя весна, и оттепель сменилась лёгким морозцем. На передовую мы шли в пешем строю. После нескольких дней, проведенных в тепле с сытой едой, мы шли легко по замёрзшему просёлку. Впереди вышагивал наш комвзвода. Что-то ему не понравилось, и он подозвал меня: “Посмотри направо. Видишь, из окопа выглядывает голова солдата. По моим данным, здесь не должно быть воинских частей. Сбегай и узнай, что это за часть”. Я побежал. Бежать надо было осторожно, чтобы не свернуть себе шею. Во время оттепели здесь прошли танки и оставили глубокие борозды от своих гусениц в раскисшей земле, которые были ещё окаймлены, как чёрной пеной, комьями выдавленной и застывшей грязи.

Когда я всё же оторвал глаза от земли, меня поразило, что солдат никак не меняет своего положения. Когда я подбежал совсем близко, то увидел, что здесь нет никакого окопа, а есть глубокая борозда от гусеницы танка. Увиденное потрясло меня — солдат был вдавлен в грязь, а вздыбившаяся по краям земля подняла его тело, и он так и застыл вместе с землей. И тут  я понял, почему в этом месте борозды петляли, как будто танк танцевал. Очевидно, он гонялся за беднягой, пока не вдавил его в грязь, как червяка. Какой ужас должен был охватить этого молоденького солдата с натянутой на уши шапкой, когда за ним гонялась эта чудовищная махина и, настигнув его, ещё живого, начала вдавливать в грязь. Смерть от пули или осколков несравненно легче (если так можно выразиться!), так как она неожиданна, по сравнению с тем ужасом,  который должен был испытать  этот солдат втечении нескольких минут, когда он пытался увильнуть от неминуемой смерти под гусеницами. Что ощущал в последние минуты жизни этот бедняга? А что думал экипаж (и люди ли они?!), когда танк гонялся за ним? По всей вероятности, они науськивали водителя и, вероятно, поздравили его с успешно закончившейся “операцией”.

Таков был наш враг!

БРАТСКАЯ  МОГИЛА

Впервые этот плацдарм на правом берегу Днестра у деревни Ташлык мы захватили в апреле 1944г. перед половодием. После того, как мы закрепились на нем, нашу механизированную часть сменили пехотные части на лошадях. Так случилось, что очень скоро нас бросили вторично отвоевывать этот плацдарм.

Плацдарм был небольшим и был как бы вспахан малыми, большими и очень большими воронками от снарядов и бомб, сброшенных ранее немецкой авиацией при бомбежке понтонного моста переправы, по которому мы переправились на правый берег Днестра.

Пробегая под огнем противника мимо одной глубокой воронки, я случайно заглянул в нее. В воронке в самых хаотичных позах — вдоль и поперек, вверх и вниз головами лежали целые и искареженные взрывами тела солдат. Тел было несколько десятков или даже целая сотня. То что я увидел, психически нормального человека повергло-бы в шок. Я же взглянул и побежал дальше. Под вражеским огнем думать не приходилось.

Уже значительно позже, когда я был в числе выздоравливающих госпиталя в г.Тбилиси в Грузии, история с ужасной воронкой, набитой трупами убитых солдат, всплыла снова. Со мной на кровати спал валетом солдат значительно старше меня по возрасту. Почему на одной кровати? В госпитале не хватало мест для раненых. Почему валетом? Потому, что кровать была узкой для двоих.

До ранения он служил в штабе какой-то части и был более меня информирован. Он и разъяснил мне, что увиденная мною воронка была незасыпанной братской могилой. И что такие могилы в воронках или ямах, являлись естественным местом для захоронения убитых солдат. А то, что трупы лежали в таких хаотичных позах, он объяснил тем, что солдаты из похоронной команды сбрасывали трупы вдвоем, взявши их за ноги и за руки. Для захоронения в воронках другого способа не было. Не будешь-же влезать в воронку с крутыми краями, чтобы укладывать трупы рядами. А мертвым все равно, как лежать. И уже сам факт, что я увидел незасыпанную братскую могилу, говорит о той спешке, в которой солдаты похоронной команды действовали. Может и они сами потом заполнили эту воронку. Вслед за продвижением фронтов, таких братских могил остались тысячи и тысячи. Никто уже не узнает, в какой из таких воронок, именуемой братской могилой, покоятся останки того или иного солдата, отдавшего свою жизнь в войне с фашизмом.

И что значит гипноз войны? Я, как и все остальные солдаты, знал что одна из братских могил ждет и меня. Но я не задумывался над этим и, очевидно, правильно делал. Иначе и воевать нельзя. И, естественно, я не предполагал тогда, что эта свалка тел и есть братская могила.

Мне представляется, что живущим сейчас людям, следовало бы знать, что представляли собой  братские могилы для солдат  Красной, а затем Советской армии времен Великой  Отечественной войны. И где покятся  тепла тех воинов, семьи которых получили извещение военкоматов, что их близкие пропали без вести.