Стихи и песни

Я опубликовал в газете стихотворение, посвященное памяти жертв Варшавского гетто. На следующий день мне позвонил местный композитор и сообщил, что он написал на мои стихи песню. Не думаю, сказал я, что эти стихи надо петь. Ну как же, возразил композитор, песня уже готова, хотите – я ее спою? И спел. Он, правда, стихотворение урезал, отчего несколько нарушился смысл. Но кто я такой, чтобы запрещать? Я сказал: ладно, хотите петь – пойте. А надо было сказать – нет, дорогой, это петь невозможно, пожалуйста, пойте что-нибудь другое. Потому что не все стихи предназначены для песен.

Несколько раз я слышал на радио песни на стихи Иосифа Бродского. Во вступлении к двухтомнику Бродского “Форма времени” (“Эридан”, Минск, 1992) составитель его Владимир Уфлянд писал: “…стихи (Бродского. – Н.С.), случайно или в силу безнадёжности их напечатать, оказались легко воспринимаемыми на слух. Многие из стихов Бродского того времени (конца пятидесятых и начала шестидесятых годов. – Н.С.) “Ни страны, ни погоста…”, “Плывет в тоске необъяснимой…” – быстро и надолго заучиваются наизусть. Их исполняют под гитару и прочие инструменты. Исполнение их автором само было достаточно музыкальным действом.” Сам Бродский песен на свои стихи не любил. Когда Евгений Клячкин, имевший в своем бардовском репертуаре несколько песен на стихи Бродского, спросил поэта, хочет ли он эти песни послушать, Бродский ответил, что не хочет. Я его понимаю. Не всякие стихи надо петь. Пусть даже они хорошо ложатся на музыку. Стихи же Бродского, за исключением ранних (которые, кстати, он впоследствии отказывался печатать и даже вспоминать), петь невозможно.

Одна из песен, которые я слышал на радио в исполнении, кажется, российской группы “Сплин”, на стихи “Конец прекрасной эпохи”, отличалась тем, что никакой мелодии в ней не было, почти все звучало на одной ноте, весьма однообразно. Возьмите и прочтите само стихотворение – разве его надо петь? И как вообще его можно петь?

“…Только рыбы в морях знают цену свободе;
но их немота вынуждает нас
как бы к созданью своих этикеток и касс.
И пространство торчит прейскурантом.
Время создано смертью.
Нуждаясь в телах и вещах,
свойства тех и других оно ищет в сырых овощах.
Кочет внемлет курантам.”

И таких – одиннадцать строф! Полных сарказма, иронии, боли за страну и за самого себя – их и читать-то трудно, не то что петь. Прав был Уфлянд, когда написал, что поэтический язык Бродского “требует от читателя еще и основательной лексической подготовки”. Поэтому многие жалуются, что стихи Бродского непонятны.

Или другая песня – на стихи “Я всегда твердил, что судьба – игра”. Эту песню я слышал в исполнении певицы, имя которой не уловил, мелодия в ритме рок-н-ролла.

“…Моя песня была лишена мотива,
но зато её хором не спеть.
Не диво, что в награду мне за такие речи
своих ног никто не кладёт на плечи.
Я сижу в темноте; как скорый,
море гремит за волнистой шторой.”

И эта песня, как предвидел Бродский, “была лишена мотива”. И мелодия, и исполнение – совершенно безобразны. Я понимаю, что само выражение “на стихи Иосифа Бродского” должно придавать музыкальным сочинениям некий особый ореол, но это ни в коей мере не должно оправдывать ни убогости музыки, ни нахальства исполнителей. Жаль, что вдова поэта живет в Италии и далека от наших русских дел: из уважения к памяти Иосифа Бродского она должна была бы запретить издевательство над его стихами в виде песен.

Да и правомерно ли вообще использовать стихи умерших или живущих еще поэтов для музыкальных произведений без разрешения авторов или их наследников? Уверен, что нет. Существует, в конце концов, такая вещь, как авторское право. Кроме того, в этом деле замешаны, вероятно, и какие-то финансовые тонкости.

Вспоминается, как Дмитрий Шостакович деликатно спросил разрешения Евгения Евтушенко на включение его “Бабьего яра” в свою симфонию. Шостакович поступил правильно и благородно.

А то ведь что получается? Поэт написал стихи, вложил в них свои мысли, чувства, образы, и тут приходит так называемый композитор, начитает крутить эти стихи, как ему нравится, не заботясь о том, чтобы сохранить качества оригинала. Как для стихов Евтушенко нужен был Шостакович, так и для стихов Бродского нужен, очевидно, композитор такого же, если не большего, масштаба. Пока такого композитора нет.

Вспомним Александра Галича. Он, как известно, исполнял свои стихи под гитару, неким таким речитативом. Но заметьте, что далеко не все стихи подвергались им музыкальной обработке. То же самое справедливо и для творчества Булата Окуджавы. У него есть стихи, не положенные им (или Исааком Шварцем) на музыку, и не потому, вероятно, что он о них забыл или руки до музыки не дошли: просто поэт считал, что те или иные стихи пению не подлежат. Поэтому странно слышать, что кто-то вдруг написал песню на стихи Окуджавы. По-моему, это – акт неуважения к его памяти.

И тут любопытно упомянуть две песни на стихи Осипа Мандельштама, написанные и исполняемые российской примадонной Аллой Пугачевой. Сам этот факт – “музыка Пугачевой на стихи Мандельштама” – должен приводить в содрогание. Это не какое-нибудь там “я такая, блин, такая” или “доченька моя”. Обе песни Пугачевой ничем как кощунством назвать нельзя. Одна – “Ленинград, Ленинград, я еще не хочу умирать” – написана на совершенно вульгарную мелодию, другая – “Жил Александр Герцевич, еврейский музыкант” – смесь цыганщины и перепевов с песни Шломо Секунды “Ба мир бысту шейн” (в русско-антисемитском варианте – “Старушка не спеша дорожку перешла”). Обидно за Осипа Эмильевича. Зато – “на стихи Мандельштама”!

Другое дело – поэты-песенники: их сочинения именно для песен и предназначены. Танич, Резник, какой-нибудь там Онегин Гаджикасимов – их надо петь. Но нынешним композиторам поэты-песенники, видимо, не по карману, поэтому они и обращаются к Бродскому, Пастернаку, Мандельштаму, благо этих поэтов уже на свете нет, и платить им не надо. Я вспоминаю, что даже лучшие советские композиторы не писали песен на стихи больших поэтов: возможно, они понимали, что их музыка может быть недостойной высокой поэзии. Исключение составил, пожалуй, только Микаэл Таривердиев, который в “Иронии судьбы” представил несколько замечательных песен на стихи Пастернака, Цветаевой и других. Просто он глубоко проник в содержание и настроение стихов, и музыка его – это как бы часть той поэзии, которая заключена в текстах. Таким же исключением является и уже упомянутый мною Исаак Шварц, писавший песни на стихи Окуджавы.

Следует назвать также Сергея Никитина, выбирающего для своей музыки стихи лучших русских поэтов – Юнны Мориц, Олега Чухонцева, Геннадия Шпаликова и других. Его песни очень достойны этих поэтов. Жаль только, что в угоду легкому пению Никитин позволяет себе иногда урезать стихи и вставлять в них рефрены; впрочем, если это делается с согласия авторов, Бог им судья.

Глядишь – возьмутся и за Пушкина. Какой-нибудь доморощенный Крутой напишет ресторанный шлягер на стихи “Выпьем с горя, где же кружка?” и пойдет гулять по эфиру – музыка Крутого, слова Пушкина. Вспомним, как бережно относились к стихам Пушкина Глинка, Чайковский, Римский-Корсаков, Рахманинов – великие русские композиторы. И их сочинения не назывались песнями или гнусным словосочетанием “русский шансон”, а назывались красиво и благородно – “романсы”. Куда все это делось?..

Я, конечно, человек пожилой и, вероятно, старорежимный: мне нравятся хорошие стихи. Хотя допускаю, что эти же стихи нравятся и молодежи. К сожалению, наши газеты и радио крайне редко уделяют время и внимание не очень многочисленной плеяде замечательных русских поэтов – наших современников. Для этого не следует, наверно, дожидаться их дней рождения или смерти. Вместо самодеятельных стихов “наших читателей” полезней и приятней было бы печатать стихи поэтов настоящих, на которых “наши читатели” могли бы учиться. Радио тоже могло бы потесниться за счет никчемных российских песен и дать время настоящей поэзии. А то ведь многие читатели и слушатели считают вершиной стихи своих соседей и приятелей. Не говоря уже о таких образцах стихотворного творчества, как “Купил я кар когда-то, но заплатил дороговато” или “В Прайм Рылти зайду, знают здесь, что нам надо”.

К большому своему удивлению, я обнаружил, что многие знакомые мне стихотворцы плохо знакомы с русской поэзией, они не знают стихов Уткина, Кирсанова, Левитанского, Тарковского и многих, многих других. Как можно писать хорошие стихи, не зная лучших наших поэтов?

Тот же Владимир Уфлянд писал в предисловии к двухтомнику Бродского:

“При сегодняшней стремительно растущей численности пишущих стихи, пьесы и прозу и расширении возможностей публиковаться скоро станет трудно поддерживать необходимо высокий уровень литературы, чтобы она не оказалась размененной тысячами подражателей и эпигонов, вторичных и третичных авторов на малоценные литературные поделки. Настоящие поэты не могут исчисляться тысячами и десятками тысяч.”

Это совершенно справедливо. Надо научиться пользоваться масштабом. Вместо масштаба сто к одному надо прилагать к себе масштаб один к ста. Другими словами, необходимо соизмерять свое творчество с творчеством тех, кто создал и создает “высокий уровень литературы”, то есть – необходимо знать их творчество. Надо читать, слушать, учиться. Нельзя набраться от настоящих поэтов таланта, но можно научиться у них профессионализму, умению излагать свои мысли в поэтической форме, грамотности, наконец.

А поскольку я – человек старорежимный, то полагаю, что, приобщившись к подлинной поэзии, мы с вами можем стать лучше и чище. Иосиф Бродский сказал:

“Гражданин второсортной эпохи, гордо
признаю я товаром второго сорта
свои лучшие мысли и дням грядущим
я дарю их как опыт борьбы с удушьем.”
Стихи и есть – борьба с удушьем.

Наум Сагаловский, Чикаго
Декабрь 2004 г.