О сказках Пушкина и их происхождении

Ко дню рождения А.С.Пушкина

«Что за прелесть эти сказки!» – писал Пушкин брату Лёвушке осенью 1824 года из Михайловского. Вечерами постаревшая Арина Родионовна восполняла, по словам поэта, недостатки его воспитания, но преувеличивать роль няни в творчестве поэта не стоит. Интерес к сказкам усилился у него на фоне обращения к народному творчеству многих представителей западной и русской культуры. Первопроходцами в области фольклористики были немецкие романтики и братья Гримм. В России первым собирателем древнерусских песен стал Кирша Данилов, Пушкин их знал. Но при его жизни сборников русских народных сказок не было, и думать, что он пригоршнями черпал оттуда, не стоит.

Пушкинское Лукоморье

У лукоморья дуб зелёный;/ Златая цепь на дубе том:/ И днём и ночью кот учёный/ Всё ходит по цепи кругом;/ Идёт направо – песнь заводит,/ Налево – сказку говорит. Сколько поколений в детстве «с выражением» декламировали эти волшебные стихи?! Я не исключение. И где это неведомое Лукоморье? Там всё шиворот навыворот: «русалка на ветвях сидит», а «тридцать витязей прекрасных/ Чредой из вод выходят ясных». Но главное там обитают герои знакомых русских народных сказок: «В темнице там царевна тужит,/ А бурый волк ей верно служит;/ Там ступа с Бабою Ягой/ Идёт, бредёт сама собой;/ Там царь Кащей над златом чахнет…» И попасть туда страсть как хочется, и страшновато.

Стихотворение написано как предисловие к «Руслану и Людмиле» (1820) спустя 8 лет после публикации этой богатырско-сказочной поэмы. А начал писать он её ещё лицеистом. В начале 1830-х в голове у него роились новые сюжеты для сказок.

Расцвет русской литературной сказки

Знакомые нам с младенчества сказки Пушкина создавались в 1830-34 гг. В эти же годы на фольклорном материале Гоголь писал «Вечера на хуторе близ Диканьки». Жуковский, вступив в состязание с Пушкиным, в августе 1831 года написал «Сказку о царе Берендее» и «Сказку о спящей царевне», в которых творчески пересоздал фольклорный материал, включая иноязычные образцы. Ершов пишет своего «Конька-горбунка». В 1832 году выходит сборник Владимира Даля «Русские сказки…», небольшой тираж которого был арестован «за насмешки над правительством, жалобы на горестное положение солдата и за простой слог, вполне приспособленный для низших классов». Один из уцелевших экземпляров Даль подарил Пушкину.

Первая сказка Пушкина

В сентябре 1830-го в Болдино написана народная в своей основе «Сказка о попе и его работнике Балде». Сказку о поповом работнике Пушкин услышал на ярмарке, запись сохранилась в тетради 1824 года. Но публиковать её, памятуя о последствиях своей «Гавриилиады» и зная, что приключилось с Далем, поэт не решился. Да и то сказать, уже первые строки: «Жил да был поп/ Толоконный лоб» – оскорбительны для служителя культа. Главный герой – Балда. Имя подчёркивает недюжинную силу: в ту пору балдой называли дубину, кувалду (см. Словарь Даля). В песне волжских бурлаков не зря поётся: «Эх, дубинушка, ухнем!» Вскоре слово приобрело иной смысл – «дурак». Язык изменяется. Сегодня в молодёжном сленге «балдеть» («тащиться») означает высшую степень восхищения. Но вернёмся к сказке.

Поп искал работника ценою подешевле. Балда подрядился «служить усердно и очень исправно» за мизерную, как посчитал поп, плату: «В год за три щелчка тебе по лбу,/ Есть же мне давай варёную полбу». (Полба – каша из пшеницы). Поп согласился, понадеявшись на русский «авось».

Время шло, Балда ел за четверых, а работал за семерых. Все были довольны. Но к концу года поп стал с тревогой почёсывать лоб и по совету попадьи дал Балде невыполнимое задание: взыскать с чертей оброк за три года. И как это водится в сказках про Иванушку-дурачка, Балда оказался на редкость сметливым. Трижды, как положено в сказках, сумел обвести вокруг пальца самого чёрта и воротился к попу с оброком. А далее – согласно пословице: уговор дороже денег. Наступает час расплаты, а сила у Балды богатырская: «С первого щелчка/ Прыгнул поп до потолка;/ Со второго щелчка/ Лишился поп языка;/ А с третьего щелчка/ Вышибло ум у старика». И под занавес – мораль: «Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной!» По мнению пушкиниста В.Непомнящего, сказка напоминает басню.

Когда Жуковский в 1840 году её опубликовал, из цензурных соображений он заменил попа купцом: «Жил-был купец Кузьма Остолоп/ По прозванию Осиновый Лоб». Лишь в 1882 году сказка появилась в авторской редакции.

«Сказка о царе Салтане» – итог состязания с Жуковским

Большая, со многими повторами сказка, в длинном названии которой «Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди» имитируется заглавие хорошо известных поэту лубочных (народных) книжек, была написана в 1831 году. Из «Бовы королевича» заимствованы имена Салтана, Гвидона и Дадона.

Краткая запись сюжета этой сказки найдена исследователями в Кишинёвских тетрадях и относится к 1822 г. В Михайловском, наслушавшись сказок Арины Родионовны, которые он – заметьте! – записывал, он в 1824-м снова излагает сюжет, но более подробно. В 1828 году появляются первые 14 стихов зачина: «Три девицы под окном/ Пряли поздно вечерком».

В сказке соединены две темы. Первая традиционная – о судьбе оклеветанной жены. Сюжет этот известен в Западной Европе с XVI века, знаком Пушкину из двух источников, но решает он его в национальном духе. Завистницы-сёстры, ткачиха с поварихой, с сватьей бабой Бабарихой (имя нашёл у Кирши Данилова) решают извести царицу и её новорожденного сына, интригуют и осуществляют свой злодейский замысел: «и царицу и приплод тайно бросить в бездну вод». Однако всё завершается счастливо: волны выбрасывают бочку с пленниками на берег пустынного острова, и они оказываются на свободе. Чтобы добыть пищу, царевич мастерит лук и идёт «на край долины у моря искать дичины». Что ж он видит? «Бьётся лебедь средь зыбей,/ Коршун носится над ней». Ему удаётся поразить когтистую птицу. И тут лебедь молвит ему русским языком: «Ты, царевич, мой спаситель,/ Мой могучий избавитель./ …Ты не лебедь ведь избавил,/ Девицу в живых оставил;/ Ты не коршуна убил,/ Чародея подстрелил».

Вторая тема чисто авторская – рассказ об идеальном островном государстве, которым правит князь Гвидон. «Все в том острове богаты,/ Изоб нет, везде палаты». Такова народная мечта. Имя Гвидона и, возможно, Салтана Пушкин нашёл в лубочной книге о Бове Королевиче. В сказке мечта реализуется благодаря чуду, волшебству. Творит его спасённая Лебедь, превратив пустынный остров в большой город: «Стены с частыми зубцами,/ И за белыми стенами/ Блещут маковки церквей/ И святых монастырей».

Рассказ корабельщиков-купцов о дивах дивных повторяется трижды, каждый раз поражая царя Салтана новыми чудесами при дворе князя Гвидона. Там «Белка песенки поёт/ Да орешки всё грызёт,/ А орешки не простые,/ Всё скорлупки золотые,/ Ядра – чистый изумруд». Кстати, какую песенку поёт чудо-белка? Русскую народную: Во саду ли, в огороде. Второе чудо – удивительная стража, надёжно охраняющая остров. Это выходящие из моря «В чешуе, как жар горя,/ Тридцать три богатыря,/ Все красавцы молодые,/ Великаны удалые,/ Все равны, как на подбор,/ С ними дядька Черномор». И наконец, царевна, о красе которой идёт молва, «Что не можно глаз отвесть:/ Днём свет божий затмевает,/ Ночью землю освещает,/ Месяц под косой блестит,/ А во лбу звезда горит», становится женой Гвидона. В народных сказках доминируют образы-штампы: Царевна-Несмеяна, Василиса Премудрая (или Прекрасная). А у Пушкина портрет развёрнут: «А сама то величава,/ Выплывает, будто пава;/ А как речь-то говорит,/ Словно реченька журчит». Такой она предстаёт на картине Врубеля «Царевна Лебедь».

Чудес в сказке не счесть. Трижды Гвидон, благодаря волшебству Лебеди обращается в комара, муху и шмеля, и в таком виде посещает своего отца, пребывающего в грусти и печали, при этом убеждается в зломыслии своих тёток и бабки. Чародей принимает облик коршуна. Сама Лебедь оборачивается Царь-девицей. Мотив оборотничества – один из древнейших в мировом фольклоре.

«Сказка о царе Салтане» легла в основу самой солнечной русской оперы, сочинённой Римским-Корсаковым.

В союзе с братьями Гримм

Долго считалось, что золотую рыбку Пушкину подарил Даль, тем более что рукопись «Сказки о рыбаке и рыбке» Пушкин вручил Далю в 1833 г. с надписью «Твоя от твоих! Сказочнику Казаку Луганскому» (литературный псевдоним Даля). И всё же источником оказалась померанская сказка «О рыбаке и его жене» из сборника братьев Гримм. Это установил пушкинист С. Бонди. Разбирая в 1920-е гг. черновые рукописи Пушкина, он натолкнулся на отрывок, где старуха, уже получившая новое корыто, новую избу, ставшая столбовой дворянкой, царицей, выражает желание стать «римской Папою», и рыбка прихоть взбесившейся дуры удовлетворяет. Но в итоге Пушкин отказался от мысли ввести этот гротескный эпизод в серьёзную сказку. Отрывок навёл Бонди на мысль о западном источнике, и он его нашёл.

Пушкин иноязычную сказку превратил и по слогу, и по духу в чисто русскую. У бр. Гримм жена рыбака требовала у пойманной камбалы (рыба оказалась заколдованным принцем) новый дом, замок, затем взяла выше: стала царицей, римским Папой, но когда возжелала стать самим Богом, вернулась вместе с мужем к в ветхий домишко.

У Пушкина в невод рыбака попала золотая рыбка, владычица морская. Старик сжалился (она ведь человеческим голосом просила) и отпустил её в синее море. Он у Пушкина отделён от старухи: он как был, так и остался простым рыбаком-бессеребренником. Неблагодарная старуха поначалу зовёт его не иначе как: «Дурачина ты, простофиля», вновь и вновь гонит к морю. Пушкин вводит мотив раздора, распада семьи. Само море, по мере того как растут аппетиты старухи, меняется. Поначалу «слегка разыгралось», затем «помутилось», далее – «не спокойно синее море». Наконец «почернело синее море», «так и вздулись сердитые волны». Но главное различие – старуха по мере возвышения становится всё более злобной и жестокой: мужа бьёт по щекам, а слуг, «за чупрун таскает», смиренного старика «на конюшне служить послала». Новая Салтычиха и только! А уж войдя в роль царицы, она и вовсе его «с очей прогнать велела». «Старика взашеи затолкали», а стража «топорами чуть не зарубила». Усиливая покорность старика, Пушкин показывает растущую гордыню и ненасытность старухи-самодурки. Желание стать царицею морскою, чтобы золотая рыбка служила у ней на посылках, оборачивается наказанием: поднявшаяся из грязи в князи вчерашняя «царица» оказывается у разбитого корыта. Выражение стало идиомой. Сказка напоминает притчу.

«Сказка о мёртвой царевне и о семи богатырях» была создана в Болдино в 1833 году. Вначале о заимствовании у братьев Гримм никто не подумал, поскольку Пушкин не знал немецкого, но в 1830-м их сказки вышли на французском, и в библиотеке Пушкина перевод был. Её связь с «Белоснежкой» бр. Гримм очевидна, хотя мотив злой мачехи и её ревности к падчерице часто встречается и в русских сказках. Кстати, образ говорящего зеркальца взят из записанной Пушкиным сказки «Самоглядное зеркало». Народные сказки лаконичны, экономны, а поэт вводит яркие подробности, детализируя образ царицы-мачехи, владевшей волшебным зеркальцем: «С ним одним она была/ Добродушна, весела,/ С ним приветливо шутила». Дождавшись от зеркальца признания своей несравненной красоты, тут «царица хохотать,/ И плечами пожимать, И подмигивать глазами,/ И прищёлкивать перстами,/ И вертеться, подбочась,/ Гордо в зеркальце глядясь». В народных сказках таких подробностей не найти.

Имя Белоснежки само указывает на белизну кожи, а у Пушкина дано тому объяснение в реплике мачехи: «Мать беремена сидела,/ Да на снег лишь и глядела». Между тем, царевна молодая «поднялась и расцвела,, белолица, черноброва,/ Нраву кроткого такого./ И жених сыскался ей,/ Королевич Елисей». Елисей и мотив поисков пропавшей возлюбленной придуман Пушкиным. Именно королевич трижды обращается за помощью к солнцу, месяцу и ветру (а у бр. Гримм – сама Белоснежка). Белоснежка встречает 7 гномов, а у Пушкина 7 братьев-богатырей. Они, полюбив свою нежданную гостью, обратились к ней с просьбой стать женой одного из них. Каков же был ответ? «Братцы вы мои родные,-/ … Как мне быть? Ведь я невеста./… Всех я вас люблю сердечно;/ Но другому я навечно/ Отдана…» Вы, конечно, узнали отголосок отповеди Татьяны Онегину. Вроде бы совсем иной жанр, а как всё связано!

Пушкин ввёл мотив верной собаки, почуявшей беду, не пускающей в дом Чернавку, подосланную мачехой. У бр. Гримм заимствован хрустальный гроб. А в целом это сказка о торжестве любви, способной победить смерть. По крупицам собирается материал и переплавляется в поэтическом тигле в чистое золото.

Анна Ахматова о последней сказке Пушкина

Заслуга открытия источника «Сказки о Золотом петушке» (написана в сентябре 1834-го) принадлежит не филологам, а поэту. Анна Ахматова определила, что в основе сюжета – «Легенда об арабском звездочёте» Вашингтона Ирвинга из его книги «Альгамбра» (1832). В библиотеке Пушкина имелся её французский перевод. О своём открытии Ахматова рассказала в объёмистой статье в 1933 г. Полагая, что читатель не бросится тотчас на её поиски, остановлюсь на главном.

Сюжет Ирвинга сложен и запутан, со всеми атрибутами псевдоарабской фантастики. Суть же такова: на старого мавританского короля со всех сторон нападают враги. Старый звездочёт вручает ему талисман – медную фигурку всадника, предупреждающего об опасности. С его помощью войско короля упреждает врагов и наголову разбивает. Однажды разведчики находят в горах готскую принцессу, в которую король влюбляется. Звездочёт неожиданно требует отдать ему красавицу. Король отказывается, нарущив обещание наградить благодетеля. Происходит ссора. Звездочёт с принцессой исчезают. Медный всадник утрачивает волшебную силу, превращается в простой флюгер.

У Пушкина зачин нароминает народную сказку: «Негде, в тридевятом царстве,/ В тридесятом государстве/ Жил-был славный царь Дадон./ Смолоду был грозен он/ И соседям то и дело/ Наносил обиды смело». Но постарел царь, и житья ему не стало: соседи то и дело нападали, «страшный вред ему творя». «Инда плакал царь Дадон,/ Инда забывал и сон».

 «Вот он с просьбой о помоге/ Обратился к мудрецу, звездочёту и скопцу». И тот вручил ему золотого петушка, который, воссев на высокой спице, стал верным стражем, предупреждал об опасности, но при этом покрикивая с насмешкой: «Кири-ку-ку./ Царствуй, лёжа на боку!» За такую услугу царь обещал звездочёту: «Волю первую твою/ Я исполню как мою».

Но после недели, проведённой с Шамаханской царицей, «покорясь ей безусловно,/ Околдован, восхищён», всё забыл наш царь Дадон. Забыл, что у входа в шатёр чаровницы он увидел рать побитую и своих сыновей: «Без шеломов и без лат/ Оба мёртвые дежат,/ Меч вонзивши друг во друга». Завыл было царь, «все завыли за Дадоном,/ Застонала тяжким стоном/ Глубь долин…» Но лишь увидел Шамаханскую царицу, умолк, хотя перед ним была погубительница сыновей. Забыл смерть сыновей, ставших жертвой ревности, забыл обещание, данное мудрецу.

Требование звездочёта подарить ему девицу, Шамаханскую царицу стоило ему жизни: «Царь хватил его жезлом по лбу». В черновике стояло нечто очень личное: «Но с царями плохо вздорить». Ведь лето 1834-го прошло под знаком ссоры Пушкина с Николаем 1. Но сработала автоцензура и появилось: «Но с иным накладно вздорить».

Пушкин отошёл от Ирвинга, рисуя расплату: «Вдруг раздался лёгкий звон,/ И в глазах у всей столицы/ Петушок спорхнул со спицы,/ К колеснице полетел/ И царю на темя сел,/ Встрепенулся, клюнул в темя/ И взвился… и в то же время/ С колесницы пал Дадон -/ Охнул раз, – и умер он./ А царица вдруг пропала,/ Будто вовсе не бывало./ Сказка ложь, да в ней намёк!/ Добрым молодцам урок». Концовка сказки о царе, который не держит слова, придумана Пушкиным, она во многом автобиографична. Цензор не пропустил последние 2 строки.

Когда-то, работая над «Евгением Онегиным», Пушкин жаловался Вяземскому: «Пишу не роман, а роман в стихах – дьявольская разница». Между народными сказками и авторскими сказками Пушкина в стихах тоже разница огромная. Он создал особый жанр. Заимствуя у чужих, он творил своё, национальное. Воистину «там русский лух, там Русью пахнет»!

Грета Ионкис