Геннадий Прытков | Незабываемые сюжеты
Гуляш из индейки
Хорошо, что я вовремя увидел: «Бизнес-ланч». Подходит женоподобный юноша, берет небрежно талончик.
— Простите, а куда можно сесть?
— Да куда хотите! — небрежно подает меню.
— Простите, но здесь красным по-черному, а я дальтоник.
Смотрит на меня как Гурченко из «Вокзала для двоих».
— Вы просто скажите, что у вас есть, и я выберу…
Мычит, издавая что-то нечленораздельное, из чего внятно звучит «мммчччкккаакссинннззззвуууусссобжорка».
— Во, давайте обжорку…
Смотрит опять на меня, как гурченко, жует губы.
— Ну, а дальше… Ммммммааакккуурррииссмммусссупкуриный..
— Во, берем… и?..
— Жжжжсссжжжрррсссккккааамммддддейка…
— Простите, что?
— Гуляш.
— Из индейки… Давайте из индейки!
Окатив меня презрением:
— Хлеб?
— Конечно…
Выхватил у меня из рук меню, забрал со стола бокал и салфетку и удалился, покачивая попой…
«Ну, хорошо хоть не плюнул в меня,» — подумалось мне. В зале никого, кроме меня и юноши-гурченко… Через какое-то время ЭТО возвращается, грохает передо мной корзиночку с хлебом и «обжорку»… И стоит… Я под его уничтожающим взглядом как-то весь съеживаюсь:
— Ну, можно мне начинать, да?
— Мммммммжжжжжупппррррснести?
— Да, конечно, — пролепетал я, поняв, что он спрашивает, нести ли суп.
Быстренько проглотив «обжорку», потому как увидел юношу-гурченко на выходе из кухни с моим супом, я обзавелся ложкой… Тарелка с тем, что называется «суп куриный», грохнулась на стол… И опять я подумал: «Хорошо, что не на башку мне»!
Стоит, жует губами, презрение такое — всех презрений презрение.
— И гуляш тоже сразу несите! — почти выкрикнул я.
Наконец, его обезображенное презрением лицо исказилось чем-то, похожим на улыбку…
— Шшшшшсссссччччччссчччас…
«Хорошо бы парнишке дикцией заняться, а то же ни черта не поймешь, что говорит» — подумал я. И тут взгляд мой упал на стену… Мама родная — прямо на меня ласково с портрета смотрел Сталин… Ну, теми самыми добрыми глазами… Ну, теми, когда он с детьми общается…
Тут уж мне стало ни до официанта-гурченко, ни до его дикции, ни до его манер… Быстренько проглотив гуляш из индейки, вытерев рот салфеткой, я выскочил из-за стола и направился к выходу, бросив на ходу, тому, что обслуживало меня:
— Сссссспппааасссииббоо бббооолльшшоое.. ддддддвидания….
Послесловие к открытому письму
Где-то в середине 80-х в качаловском была поставлена «Игра воображения» Брагинского. На приеме спектакля республиканским худсоветом разразилась гроза — один из критиков обвинил режиссера в плагиате. Дескать, все слизано, вплоть до оформления, со спектакля Васильева «Взрослая дочь молодого человека».
Театр съежился — что будет дальше? Директор театра Георгий Ефимович Егоров взял да и оставил спектакль в репертуаре. Скорее всего из-за того, что этим спектаклем открывалось другое дыхание… Он видел, понимал и ценил то, что актерам на сцене дышалось полной грудью, дышалось легко и просто… Он видел, что им нравилось чувствовать легкий запах яичницы, которая изготавливалась по ходу действия… Он чувствовал, что актерам нравится запах свежесваренного кофе.. . Он понимал, что это уводило театр от громыхания лозунгов в другое измерение — измерение повседневной жизни, в которой каждый совершал маленький житейский подвиг…
… И не беда, что театр скопировал Гения… Главное, что он задышал полной грудью… Задышал воздухом повседневности.
Незабываемые сюжеты
Почему эти сюжеты не забываются? Когда-то в семидесятых отправился я в СФРЮ. Сербка Гордана, очаровательный наш гид, забилась в истерике, когда кто-то из наших спросил, как чувствует себя Тито.
— Я же не спрашиваю, как самочувствие Брежнева!!! — билась она в истерике. — Почему вы интересуетесь товарищем Тито?!
И отомстила — в прелестном местечке Будва, на берегу Адриатики, нас не кормили целый день. Тот, кто спросил Гордону про самочувствие Тито, решил загладить вину — поднял ее на руки и понес в ее бунгало. Юги заметили это и обвинили его чуть ли не в сексуальном насилии… Нас не кормили второй день…
Когда мы возвращались из Будвы в Белград, я обратил внимание на молодого человека, убирающего пляж. Гордана сидела рядом со мной в автобусе.
— Гордона, можно спросить?
— Тебе можно.
— ?
— А ты не из обкома ВЛКСМ.. Ты — простой артист..
— Кто этот парень?
— Безработный… — шепотом, — Видишь, и вопросы у тебя не о вождях…
…Это были те самые дни, когда никто в мире не знал — жив ли Тито. И спрашивать у простой сербки о его самочувствии было верхом бестактности комсомольского работника. А истерика Гордоны была следствием страха перед провокацией. Все просто, все по-человечески, все без политических надстроек.
Геннадий Прытков