Илья Абель | Патриотический манифест семейной трагедии

Одним из выпускных спектаклей основного курса (художественный руководитель А.Л. Дубровская – Исайкина) Театрального института имени Бориса Щукина при Государственном академическом театре имени Евгения Вахтангова стал спектакль «Дни Турбиных» по роману Булгакова «Белая гвардия».

Понятно, что режиссер-педагог Р.Ю. Овчинников использовал для постановки только часть известнейшей пьесы. Собственно, главным образом первое и четвертое действие: начало истории про семью русских военных в годы гражданской войны и то, что произошло с героями ее после того, как Киев, как место действия романа и пьесы заняли красные, большевики.

Несомненно, что здесь, с очевидностью напрашивается чеховский подтекст, как и то, что студенческий спектакль в отличие от постановки в обычном театре, имеет свои особенности, которые режиссер обязан учитывать.

Тут одновременно надо сохранить живую ткань оригинала, в данном случае, авторской инсценировки большой прозы про Гражданскую войну, написанной по горячим следам и собственным впечатлениям, а также показать актерские возможности студентов, которые заканчивают весной обучение в одном из лучших театральных учебных заведений Москвы и России. Так само собою возникает и еще один аспект: передать содержание пьесы именно в духе, контексте щукинской актерской школы, что имеет свою специфику и что не спутаешь со школой мхатовской например.

Заметим сразу, что все три момента воссоздания на студенческой сцене булгаковского драматического эпоса режиссеру и актерам-студентам удались в полном смысле слова, поскольку в результате возник и отличный ансамбль исполнителей, и пьеса зазвучала сильно, ярко, истинно театрально.

Режиссер Овчинников осознанно ушел от демонстративной публицистичности, не стал педалировать внимание зрителей на столетии Гражданской войны (действие «Дней Турбиных» происходит зимой 1918- начале 1919 года). Нет здесь и банального декламирования на тему патриотизма, судьбы России и ее защитников, хотя сама по себе тема долга, офицерского, военного, общего – есть лейтмотив пьесы и спектакля режиссера Овчинникова, что поставлено и сыграно опять же не манерно, а деликатно, точно и искренно, очень живо и честно. Как не стал чересчур прямолинейно акцентировать место действия – Киев, Украина, а также тех, кто в других действиях пьесы – гетмановцы, немцы – принимал участие в том, что имело непосредственное отношение к обстоятельствам и отношениям в квартире Турбиных. Перед нами именно обжитый, по-человечески теплый и радушный дом, семейный круг, внутри которого не столь простые и идилличные отношения, какими они могли бы быть, если бы не военные действия в городе и вне его, которые неоднозначно отражаются на поведении всех представителей клана Турбиных и их знакомых.

По интонации первое и второе действие спектакля в Щукинском училище разыграны как два почти самостоятельных спектакля, которые объединены одними героями и тем, что бытовое и героическое сосуществует в них на равных, хотя и с приоритетом того и другого в каждом действии по-своему.

Начинается этот спектакль «Дни Турбиных» пафосно несколько, в духе древнегреческой трагедии, почти что на котурнах, когда слова и поступки имеют значение на только сами по себе, раскрывая данность каждого из героев пьесы Булгакова, а и в контексте героического подтекста их, выделенного здесь до патетики.

Завершается спектакль действием, где главное уделено бытовому содержанию: те ожидания неминуемой трагедии, с которых открывался спектакль, оправдались, принеся разочарование и вместе с тем некоторое облегчение, поскольку предчувствия сменились ясностью и пусть временной, но определенностью и перспективой. Что не исключает, в сущности, все того же драматического аспекта, который только кажется перешедшим в плоскость повседневной жизни.

По временной продолжительности оба действия здесь примерно одинаковы – чуть больше часа. Но первое из них кажется чуть затянутым, а второе – чуть более динамичным. Связано это не только с содержательной стороной пьесы, не только с тем, что сначала дана экспозиция судеб и событий, а затем – эпилог того же. А с тем, что половина спектакля ушла на представление исполнителей всех ролей: подробно, эффектно, даже картинно, но чуть замедленно, что и сказалось на восприятии этой части постановки. А во второй части те же артисты-студенты играют почти бытовую пьесу, сохраняя в себе, в подаче материала изначальную ее значительность и несуетность.

Стоит отметить точный выбор исполнителей на все восемь ролей студенческого прочтения «Дней Турбиных». (В программке, общей для всех спектаклей выпускного курса, собраны фотографии всех, кто завершит скоро учебу на курсе Анны Дубровской-Исайкиной – молодые юноши и девушки. И вот, если сравнить эти фото с тем, какими молодые люди стали теперь, в нашем случае, в булгаковской пьесе, видно, как изменились они и внешне, и внутренне, повзрослев, посерьезнев.)

Григорий Мосоянц играет Алексея Васильевича Турбина, старшего офицера, если говорить о воинском звании, а в семье – старшего брата, главу семейства. Он собран, дисциплинирован, уверен в своей правоте, это уже не грек, а римлянин, напоминающий картину «Клятва Горациев», человек ответственный, неуступчивый в отстаивании справедливости, знающий границы добра и зла на войне и в мирной жизни.

Иван Архангельский – в роли Николая Турбина, именно младший брат, смелый, любопытный в жизни человек, с воинской закалкой, хотя не лишен романтизма и некоторой бесшабашности.

Нуца Хубулава – прежде всего женщина. Она верна мужу, пока он, Владимир Тальберг, не предает Елену Васильевну, взявшую его фамилию. Она переживает за всех, кто вхож в их открытый и радушный для друзей дом. Но остается прежде всего Турбиной по родству, во многом напоминая бескомпромиссность Алексея Васильевича. Ей приятно ухаживание Шервинского, человека талантливого и широкой души, но она не позволяет себе изменять мужу, пока тот не оставил ее в трудную минуту, бросив на мытарства и возможный позор. Ее воодушевление, трагический тон, ее легкомыслие оправданы обстоятельствами того, что происходит за стенами дома, где живут Турбины. Она, Елена Васильевна Тальберг, не участвует непосредственно в событиях, но, будучи практически весь спектакль на сцене, сопереживает им и тому, как в них раскрываются ее близкие и знакомые. Нуца Хубулава играет высокую трагедию, чуть аффектируя в некоторых мизансценах, но тут речь о своеобразии режиссерской установки, которую Нуца Хубулава выполняет со страстью, с полной отдачей, с непосредственным и чутким вживанием в образ. Все мужчины в пьесе по-родственному или иначе влюблены в Елену Васильевну Тальберг, выражая свои чувства явно и однозначно. И она находит для каждого нужные слова, произносит все с нужной интонацией так, чтобы каждому уделить меру своего внимания и уважения. Нуца Хубулава играет человека вне войны, она в этом персонаже булгаковской пьесы хадает как бы камертон происходящему: и то, что война со всей ее бытовой подробностью – смертью, кровью, страданиями – противоестественна, и то, что жизнь наша больше, чем ощущение дисгармонии из-за тяжелых испытаний. То есть, перед нами женщина, какой она должна быть, скажем, в спектакле классицистического рода, сыгранного в реалистической манере в контексте традиций щукинской школы.

Особое внимание Елене Тальберг задано уже и в пьесе «Дни Турбиных», естественно, связано прежде всего с тем, что к ней сходятся все нити действия, фокусируя в ее отношении к ним – сверхзадачу истории о том, что есть семья в дни и месяцы потрясений и несчастий (что также отсылает к пьесам Чехова, что намечено в режиссерской трактовке студенческого спектакля в Щукинском училище.)

Сергей Батов довольно жесток в интерпретации Владимира Робертовича Тальберга, чем-то неуловимо напоминая внутренний минимализм Олега Басилашвили в ролях отрицательных персонажей. Он по-немецки сосредоточен, последователен и упрям, ничто, вернее, даже, никто – ни совесть, ни долг, ни обязанности перед страной и женой не могут изменить его решения, когда оно обдумано и принято. Он, естественно понимает, что и как офицер, и как муж поступает подло и гнусно даже, но в его цинизме всегда есть место самооправданию, красивые слова у него звучат мимоходом, его забота о приличиях семейной жизни – столь же дань практицизму, воспитанию и национальному менталитету, от которых он не отступает не то, что ни на шаг – ни на йоту.

Александр Ширяев показывает Виктора Викторовича Мышлаевского прежде всего служакой, человеком войны, тем, что нам известно о таких людях по русским романам девятнадцатого века. В нем есть даже элемент печоринства, как и что-то от Вершинина из «Трех сестер «Чехова, это военный до мозга костей – бретер, гуляка, бесстрашный на поле боя и уверенный в себе на балу. Но именно он говорит о патриотизме с той же силой и болью, как и Алексей Васильевич Турбин. Это голос не командира, а обычного офицера, человека, который понимает, что есть война и как на ней надо оставаться самим собой, сочетая смелость, риск и осторожность.

Феликс Мурзабеков, обладатель красивого и хорошо поставленного голоса, что прекрасно использовано в постановке, соответствуя тексту Булгакова, буквально купается в роли Шервинского Леонида Юрьевича. Играемый им персонаж – гедонист, почитатель красивых женщин, самовлюбленный эпикуреец, словоохотливый и нередко неправдивый рассказчик, самовлюбленный и неотразимый во всех своих проявлениях. Он всегда на месте и готов приспособиться к любой власти: и у гетмана послужил, и в театр устроился, когда власть сменилась. Феликс Мурзабеков играет по-восточному ярко, сочно, персонаж настолько ему впору, что не представляешь другого исполнителя той же роли. То есть, естественно, она может быть сокурсником сыграна иначе, но в рамках режиссерского видения «Дней Турбиных» образ подан колоритно и даже празднично.

Справедливости ради надо отметить, что практически все исполнители в названной версии «Дней Турбиных» на своем месте. Но Феликсу Мурзабекову уделено режиссером много внимания, наверное, даже чересчур, поскольку его сольные номера в чем-то нарушают ансамблевость спектакля и звучат по-концертному самостоятельно и сольно.

Илья Брыльков, играющий Судзинского Александра Брониславовича, раскрывает типаж человека непримечательного, обычного, такого как все. Он не отличен какой-то особенной характерностью, ведь офицер этот из тех, чье имя – легион, поскольку они часть того, что есть офицерство не как индивидуальность, а как общественная группа. Но так сыграть неприметного человека, как это сделал Илья Брыльков, особый и достаточно редкий талант. Это не то, что выдавать романсовые или оперные рулады, зная, что тебя любят, что понимают и принимают твой талант. Илья Брыльков дает представление о человеке среднем, части толпы в военных мундирах. И скромное присутствие его на сцене в чем-то уравновешивает то, что показано на примере других персонажей. У Студзинского нет того, что есть у всех остальных персонажей пьесы Булгакова, но в этой простоте, невнятности внешней, есть своя убедительность, поскольку Студзинский просто служит отечеству, не вдаваясь в эмпиреи чувств, не рассуждая о гражданственности и отечестве.

Несомненно, что самый интересный, традиционно тепло принимаемый зрителями персонаж, достался Николаю Романовскому. Его Лариосик – настоящий белый клоун, юноша-ребенок, наивный, искренний, с чувством собственного достоинства, провинциальный (житомирский кузен), добродушный, даже простодушный, способный на настоящие чувства и по-своему также являющийся камертоном всего, что происходит во время действия «Дней Турбиных», как это говорилось, но, естественно, в ином ключе, про Елену Тальберг. Достоинство режиссуру и актера тут выражается в том, что Николай Романовский не переигрывает, в его персонаже нет комикования, этакой эстрадной дурашливости. И вот что удивительно – прекрасно известный по другим постановкам образ Лариосика у молодых студентов-щукинцев получился органичным, живым, проявляя в частном особенности именно школы, которая очень емко связывает вмести комедийное и трагедийное.

Таким образом, спектакль «Дни Турбиных» в интерпретации режиссера Овчинникова и студентов курса Дубровской-Исайкиной получился самодостаточным, интересным и по-хорошему значительным.

Если же говорить о претензиях, то они, и точечно, как частности, относятся к режиссерской установке, которой студенты следовали доверчиво и достаточно профессионально.

Так, кажется, недостаточным получился образ Тальберга, если говорить о второй части спектакля, когда герой Сергея Батова возвращается на время в Киев из Берлина, чтобы снова уехать в очередную командировку.

Незадолго до этого он появлялся на сцене тогда, когда Шервинский окончательно объяснялся Елене Тальберг в любви. И тут была немая мизансцена с его участием, когда он оказывался на авансцене рядом с женой и ее обожателем, напоминая, что она еще его собственность и что он еще жив и может возвратиться из Европы. Тут интересно обыгрывался предмет – роза. Ее много раньше принес Шервинский для Елены, потом она была воткнута в покрывало сцены, а затем оказалась у Тальберга, когда шло любовное признание Шервинского его жене. Предмет напомнил одновременно как о блоковской незнакомке, о том времени, которое с его как бы романтическим перехлестом кануло в небытие в годы Гражданской войны, так и о том, что история пусть и неудачного супружества не завершена.

А вот тогда, когда Тальберг появляется у Турбиных тогда, когда его жена приняла предложение Шервинского, то есть, через несколько месяцев после того, что рассказано было в начале пьесы «Дни Турбиных», Сергею Батову нечего было играть, кроме человека, которого все считают полным ничтожеством, недостойным внимания и уважения. И он обыденно спускается в подвал, чтобы уйти из жизни всех тех, кто его знал.

Кажется несколько избыточной сцена, когда Алексей Васильевич Турбин командует тем, что осталось от его полка, а над сценой в несколько рядов висят раскачивающиеся шинели – намек на погибших в прошлом, настоящем и будущем. Прием этот достаточно известен и не совсем уместен в данном случае, поскольку также нарушает динамичность театрального действа.

Также несколько избыточным кажется сцена, когда замерзшего Мышлаевского медленно укладывают в горячую ванну, что могло бы напомнить о Сократе, принявшем цикуту, а в данном случае больше похоже на повторение известного по живописи сюжета – снятие с креста, что выглядит слишком церемонно и заторможенно. А вот проецирование на дальний занавес контура иконы с богородицей, черно-белого, колеблющегося и безликого, воспринимается логично и совершенно оправданно, в какой-то мере напоминая и о вере, царе, отечестве, как духоподъемном лозунге, так и о том, что революция, произошедшая в России в 1917 году имела в своей основе и религиозный подтекст, когда одну веру заменили другой, что имело трагические последствия для государства и его граждан. Таким образом, безликая богородица явилась сутью и подобных перемен, в чем-то соответствую и острой живописности картин Петрова-Водкина, где религиозный момент явен и неоднозначен.

Также избыточно манерным кажется и черный рояль, который то выкатывается на сцену, то выкатывается с нее по мере развития действия. Это стол, на котором устанавливают фужеры, и место, под которым засыпает опьяневший Лариосик, став случайным свидетелем близости Шервинского и Елены Тальберг, это и кровать, на которую кладут раненого Николая Турбина, и снова стол, за которым уже отмечают свадьбу Елены и Шервинского. Несомненно, что рояль в спектакле – не просто часть интерьера при достаточно скудной декорации, лаконичной по-студенчески и именно в выпускном спектакле на училищной сцене. В «Днях Турбиных» постоянно звучит классическая музыка, что соответствует и атмосфере тех лет, и той культуре, которую несли в себе Турбины (как сестры у Чехова). И все же, думается, что тут есть некоторый перебор, поскольку сама игра студентов-участников выпускного спектакля создает и сохраняет на протяжении всего спектакля то, что нужно было передать в рассказе о перечисленных Булгаковым людях. Тем более, что возраст персонажей «Дней Турбиных» не слишком намного отличается от того, что сказано Булгаковым о героях его пьесы. Так что, нынешние студенты-щукинцы играют, в принципе, если не ровесников, то тех, кто понятен им с точки зрения мировосприятия, правда, с дистанцией в век и в иную эпоху истории России.

В том числе представляется также несколько прямолинейным финал спектакля, когда в точном соответствии со звучащим по ремарке «Интернационалом» все герои пьесы, задействованные в сокращенной версии ее, усаживаются на стулья и смотрят в зрительный зал, как бы вглядываясь в свое недалекое будущее, которое вряд ли будет для них безоблачно и недраматично.

Необходимо для равновесия сказать несколько слов об оформлении «Дней Турбиных» у щукинцев художником Г.А. Беловым. Поскольку практически все, за исключением одного персонажа – Елены Тальберг, в пьесе Булгакова люди военные, то ясно, что на протяжении всего спектакля они постоянно в галифе и мундирах. Смена костюма – нижнее белье Мышлаевского в ванной, цивильный костюм Шервинского, ставшего театральным артистом при новой власти, редкость. Но военная форма настолько просто и достоверно обыграна художником и исполнителями, что, как и каждый персонаж-мужчина, кажется на особинку, в чем-то отличной при внешней ее схожести, поскольку речь идет о людях служивых.

Основу декорации спектакля «Дни Турбиных» являют громадные серые полотнища, которые находытся и по левому краю сцены, и на задней части сцены, и на самой сцене (когда Тальберг спускается в подвал, полотнище, бывшее на полу, утягивается, как поток, как нечто инфернальное за ним, предсказывая в чем-то вероятное исчезновение и дома Турбиных и его обитателей, укрупняя мотивы героизма и потерь, знакомых опять же по древнегреческой трагедии). Сами колышущиеся полотнища, как фон, как место для лозунгов революционных, проекций и многого другого правдиво отражают зыбкость времени, того, как моментально все может измениться в ту или иную сторону, что удивительно и осознанно соответствует ауре постановке, его тревоге и переживаниям всех участников молодежных «Дней Турбиных».

Несколько слов стоит сказать о зрителях. Тут примечательны два момента.

Почти год назад на той же сцене Щукинского училища мы смотрели спектакль «Томление», зарубежную вариацию по мотивам произведений Чехова, о чем я написал в «Новом континенте». Тогда на местах для важных приглашенных сидел весь спектакль православный батюшка. Теперь же в том же ряду и на тех же местах сидел престарелый батюшка с молодой девушкой, которая была рядом с ним весь спектакль. Не знаю, может быть, это традиция всех театральных училищ Москвы и городских театров не только в столице – приглашать священнослужителей на премьеру, или только у Щукинском училище подобное практикуют на традиционной основе, но само присутствие духовного лица показалось мне равносильным цензуре. Это не изменило отношение ни к тому, что мы видели в прошлом году, ни к тому, что посмотрели февральским вечером в этом году, но нечто демонстративное в описанном все же было.

Если продолжать сравнение с тем, что показывали здесь годом раньше, то, видимо из-за того, что спектакль шел не один раз, зрителей в зале было немного. (Думаю, что объяснялось это и тем, что Чехов давно стал такой классикой-классикой, про которую все известно, тем более, это была фантазия по его произведением – перевод перевода, так сказать.)

На «Днях Турбиных» в зале был аншлаг. Наверное, и потому, что творчество писателя изучают в рамках школьной программы по литературе, просто из любви к автору или по иным причинам. В зале были практически сверстники тех, кто играл «Дней Турбиных» на сцене. Может быть, они не видели телефильма Владимира Басова по Булгакову (его, заметим, почему-то вспомнили сейчас, 23 февраля, приурочив повторный его показ ко Дню Защитника Отечества). Вероятнее всего, они не знают, что, посмотрев спектакль на сцене МХАТа, тогдашний отец всех народов, вернул в качестве знаков отличия в советскую армию погоны, вместо ромбиков и тому подобного. Скорее всего, современные зрители не прочитывают в пьесе и спектакле тот самый трагический подтекст, который вкладывал в текст романа и драмы ее автор. Тем не менее, молодые зрители приняли спектакль заслуженно с одобрением, встретив финал его шквалом аплодисментов. Что, наверное, удивительный результат режиссера и студентов театрального училища.

В последнем томе своих размышлений о режиссуре Анатолий Эфрос пишет о том, как трудно работать со студентами, поскольку им непросто чужое сыграть, как свое. Щукинцы выпускного курса в «Днях Турбиных» чужое сыграли по-своему, проживая бытование каждого из персонажей пьесы отзывчиво и серьезно, так что ученическая по сути своей работа стала настоящим и достойным спектаклем, который достоин того, чтобы быть увиденным самым широким зрителем.

Выражаю благодарность Беликову. А.Н., директору Учебного театра Театрального института имени Бориса Щукина, а также прекрасному фотографу Елене Бекиш, оказавших творческое содействие в организации данного материала.

Илья Абель