Андрей Ладога | Бабочки в декабре
Я старался не смотреть на голую Машу. Взгляд девушки был величественным, и, одновременно, сострадающим. Именно так, холодно сожалея, богини смотрят на смертных. Полуулыбка алых губ, провоцируя, сдерживала порывы. Ювелирный разрез её огромных зеленых глаз был безупречен. Богатые волосы, растекаясь по плечам, струились до неприкасаемой русалочьей груди. Я прищурился – кожа девушки светилась. Раздетой, Маша держалась свободно и естественно. Блистательная броня её наготы была неуязвима для оценок и мнений. В таком виде девушка могла выйти из студии, взять у полицейского его мотоцикл и прокатиться по Пречистенской набережной. Без спроса…
– Надо же, – Ирина задумчиво зашуршала моими бумагами, – забыла…
«Начинается! Она забыла! А мне еще надо успеть к Насте в эти её захолустные Текстильщики. И выяснить, наконец, отношения. А надо? А они есть? О, Господи…»
– Что именно ты забыла? – я старался говорить вызывающе вежливо.
– Вот смотри, – Ирина наставила своё пижонское, якобы чеховское пенсне в мой текст, затем прицельно прильнула к линзам. – «Ты как бабочка на моей ладони, боюсь пыльцу с тебя сдуть…» Запятую не там поставил, двоечник…
– Отличник. И?
– Что «и»? – опустив пенсне, она раздраженно посмотрела на меня. – Нужна бабочка! Бабочка – замковая, серединная деталь моей композиции. Раздетый фронт Маши, бабочка, и тыльный ты.
Мы сидели в студии Ирины, на Пречистенской набережной, напротив «Красного Октября». Днями, прочитав мой сюжет «Учительница первая моя», Ирина позвонила мне. «Очарованная историей», решила сделать фотографию на «твою тему». Вызвала «лысого бородача», ассистента-осветителя и «помощника всего» Васю, подобрала модель Машу, пригласила меня, и вот – бабочка…
– Где в декабрьской Москве можно найти настоящую, более того, живую бабочку?
– Давай я тебе на стене фломастерами нарисую, – легкомысленно предложил я.
– Сколько тебя знаю, – Ирина вздохнула, – ты всегда был болваном! Ни ума у тебя, ни таланта, ни красоты. Рост один. И вес… Как твоя Настя тебя терпит? Такую тяжесть на себе каждую ночь. Или не каждую? Я бы на её месте…
– Хватит!
– Маша, – Ирина демонстративно повернулась к девушке, – хватит! Надень халат.
– А где гример? – жеманно оглядываясь, Маша небрежно накинула на плечи халат.
Забыв подпоясаться, Маша взяла в руки телефон. Одетой девушка выглядела почти непристойно.
– Я за неё, – сказала Ирина. – Тем более, что ты будешь размытым силуэтом.
– Я? Силуэтом? – оторопев, Маша оторвалась от телефона. – Размытым?!
– Не возбуждайся без нужды! Самым красивым в мире силуэтом! Вася, – Ирина махнула рукой какому-то Васе, – свет пока убери. И окно приоткрой – душно.
Эхом щелкнул тумблер, студия погрузилась в интимные сумерки. И тут же потусторонним сиянием телефонов высветилось лицо Ирины и лик Маши. Из окна потянуло бельевой морозной свежестью.
– Слушай, у меня не так много времени…
– Обойдется твоя Августейшая! – Ирина даже не подняла глаза от телефона.
– А ты откуда…
– Я подруга у твоей Львицы! Лучшая!
Я внезапно осознал очевидное – точно, лучшая подруга моей лучшей подруги.
– Ты, Андрюша, старый стал, забывчивый. Помнишь, как звать тебя?
– Тебе это срочно?
Теряя часть своей божественности, Маша отчетливо хихикнула. Я и не подозревал, что она так чутко прислушивалась к нашему разговору.
– Черт, как дорого! – Ирина бессмысленно уставилась на меня. – Живые декабрьские бабочки в Москве очень дорогие, знаешь?
– Купи мертвых. На булавках. Или выпиши из Нижнего Куранаха. Там дешевле.
– Насколько? – Ирина сосредоточенно смотрела в окно. – О, это острота?
– Вроде того! Ты умница, обожаю тебя! Еще раз спрашиваю, фломастеры есть?
– Забыла сказать, – сообщила Ирина, листая телефон, – тебе никуда не надо ехать.
– То есть?
– Настя сюда приедет. Слушай, а ты действительно спал с этой учительницей? С этой Ириной… Александровной? А Настя в курсе? Она тебя к любой ведьме ревнует, знаешь?
– Какого черта?!
– А вдруг ты спал со мной? Вдруг я была ею? – Ирина улыбнулась одними губами. И ехидно продолжила: – Всё-таки мы с ней тезки. Ты веришь в реинкарнацию?
Как это глупо, думал я, голая девушка в халате, озабоченная Ирина, Настя, которая, вероятно, уже едет из своих Текстильщиков, эта бабочка – нагромождение нелепостей…
– Зачем ты пригласила Настю? – «дура», хотел добавить я. Но не добавил.
– Ты, главное, не волнуйся. Всё у нас будет хорошо. Мы с Настей так решили.
– Вы?! Решили?! Слушай…
– Я вспомнила! – закричала Ирина. – Косоглазые! У них же были бабочки!
– Косоглазые это же зайцы, – неуверенно предположила Маша. – А бабочки тоже бывают косоглазые?
– Это фамилия, – пояснила Ирина, обращаясь исключительно ко мне, – подруга моя вышла замуж за Косоглазых. Идиотка!
Маша опять хихикнула. Я подумал о конечности жизни. Ирина набрала номер…
– Привет, Косоглазые! Это Ирка Пекуровская. Узнала, коза? Я вазу новую купила! Синюю. Китайскую. Драгоценную. Сколько? А… Сколько мы не виделись? Бог знает!
Вполуха прислушиваясь к размашистому разговору Ирины, я стал думать о том, что это – бездарная, более того, пустая затея. Написать, спустя много лет, рассказ и ждать, что в этой связи истают воспоминания, а с ними и досада, и ночные мысли о невозвратном. Тебе больше никогда не будет шестнадцать лет. А ей – двадцать четыре. Неужели ты не в состоянии принять это? Скандал с Настей, обременительная съемка… Для чего мне всё это?
– …Ладога, представь, опять рассказ настрочил. «Учительница первая моя» В смысле, его. Да. Пишет и пишет. Выписаться никак не может. Представь, про то, как он с пожилой учительницей девственность потерял. Но было это, представь, сто лет назад. Я округлила. Так вот. Я делаю фотографию на тему голой учительницы и автора. И тут главное, слышишь, Косая? Бабочка! Да не бабочка косая! Это ты Косая! Фамилия у тебя, у дуры, такая! Что-что? У тебя уже другая фамилия? Ты, мать, даешь! Направо даешь и налево!
Я затравленно оглянулся в поисках выхода. «Выход» призывно светился зеленым, цвет гармонии – то, что надо. Рядом с дверью стояла пузатая синяя ваза с тусклыми огненными драконами на женственных боках. Неряшливо облупившиеся крылья драконов должны были демонстрировать благородную архаику. А всего час назад я принял вазу за убогий садовый горшок…
– Стоять! – не отнимая телефон от уха, Ирина наставила на меня свой ненормально выгнутый грозящий перст, указательный палец, засиженный кольцами. – Даже не думай! Это я не тебе. Это я одному простоватому сочинителю! Так что с бабочкой? Да. Я помню, у тебя были. Мне нужна большая и желательно живая, – Ирина оглянулась на меня, – и чтобы у нее крылышки были голубые. Или синие. Под цвет… кофточки автора. Да не он голубой! У него голубая кофточка синего цвета. Выручай! У меня голый персонал простаивает. Да не Ладога голый, а модель Маша! Еще о чем-то хотела с тобой похрюкать… Как ты третьего-то мужика поймала, а, Диана-охотница? Четвертого?!
Альковные разговоры по телефону не имеют финала, думал я, это будет вечно…
– Представляешь, косая Косоглазая снова сменила фамилию.
Я очнулся. Ирина опять обращалась ко мне…
– Какая досада! На Кривых?
– На Малых! Худых, Пивных! Это «наездница сверху» опять захомутала какого-то идиота, – агрессивно сообщила Ирина, – уже в четвертый раз. Сейчас она Саблина. Завидую бессмысленным бабам, которые живут бесстрашно, легко и весело меняя фамилии, как платья. В то время как я теряю время с тобой…
– Сочувствую, – посочувствовал я, – но в деле смены фамилий ничем помочь не могу.
– Еще чего! Хотя…
– Слушай…
– Слушай, пока коза Саблина к нам скачет, закажи пиццу, я все деньги ухнула на драгоценную китайскую вазу из фарфора. И на тебя.
– На меня?!
– На твою съемку!
Мы сдвинули два небольших стола. Стали варить кофе. Я заказал пиццу. Маша, не чинясь, помогала «по хозяйству» Васе, лысину которого компенсировала неряшливая, но, видимо, модная борода. Страдальчески кривя густо намазанные deep purple губы, Ирина по-азиатски щурилась на меня через оптику японского фотоаппарата.
– Я и не думала, что у тебя не лицо, а физиономия. Отчасти глуповатая…
– Спасибо тебе.
– Попытайся подумать о чем-нибудь умном. Хотя бы реалистично притворись…
Я придал своему лицу как можно более осмысленное выражение.
– У покойников взгляд живее, – обреченно рассмеялась Ирина.
– Ты знаешь, как смотрят покойники?
Ирина промолчала. Как мне показалось, в положительном смысле.
– Кофе готов, – сказал Маша, окончательно став обыкновенной девушкой.
– Пить будем, – робко предложил разгульную оргию Вася, – гулять будем…
Видимо наслаждаясь, Вася искромсал огромную пиццу неровными рваными ломтями. Ирина решительно закинула фотоаппарат на плечо как винтовку – стволом вверх. Маша неуклюже расставила разнокалиберные чашки и запахнула, наконец, халат. С тихой яростью я подсел к столу, думая о том, что испугался я много лет спустя. Эта наша с Ириной Александровной любовная история могла плохо закончиться для нас, но я тогда не понимал этого. Не понимая ничего, видел только её грудь, её бедра, и всё другое-прочее. А она осознавала неоднозначность нашей ситуации. Не могла не осознавать… Слава Богу, что всё это было и… не совсем прошло.
– Ты с нами? – Ирина болезненно толкнула меня локтем. – Или ты на Бетельгейзе? С Настей твоей? Или с Дарьей Второй? Или с Викой? Или с Ириной… Александровной?
– Достаточно, – я пожал руку Ирине, – я здесь, с тобой, за руку тебя держу.
– Ты будешь смеяться, но хочется именно этого. Хочется, чтобы тебя держали за руку – пожизненно. Так вы с Настей развелись?
– Развелись, не поженившись…
– Кретины! – Ирина с отвращением оттолкнула мою руку. – Все трое!
– Ты зачем Настю сюда пригласила?
– Чтобы тебя, дурака, закрыть, в случае чего. – Ирина показала, – вот этой самой грудью прикрыть центнер твоего организма. Оцени!
– Я оценил, – этого, думаю, мне только не хватало.
Что-то здесь было не так. В деле смены фамилий я не верил в женское благородство.
Мы удачно доели пиццу, когда в студию ввалилась присыпанная снегом, энергичная, белозубая пара – он и она – Саблины. Изображая счастье, Саблины несли в руках пакеты и сумки, набитые продуктами. В некоторых пакетах призывно звякало стекло. Саблина весело хохотала и целовала в губы всех без разбора. Номером два, следом за женой двигался бледно улыбающийся Саблин, крепко пожимая не протянутые руки. Я мысленно схватился за голову – пир вовремя – продолжение.
Спустя час, обсудив все обстоятельства всех связей, Ирина подхватилась:
– А бабочка-то?!
Из неприметного пакета Саблина торжественно извлекла завернутую в какую-то лоскутную попону «клетку для попугая», украшенную медной табличкой с надписью «Nero». В клетке, складывая и расправляя голубоватые крылья, страдала от одиночества крупная бабочка. На дне клетки сладко разлагался декадентский огрызок яблока.
– Временно освобожденный из застенков клетки попугай Нерон, – Саблина счастливо расхохоталась, – неприкаянным бездомным бродит пешком по квартире и без конца повторяет две фразы: «Никто меня не любит! Зачем жить дальше?»
Действительно, подумал я, когда никто, то зачем?
Наконец, Ирина выставила штатив с фотоаппаратом «на линию огня съемок». С окоченевшей улыбкой мертвеца, не дыша, Саблина подсадила бабочку на стену. Меня установили рядом. Ирина взглянула в объектив фотоаппарата. Затем, неприлично обняв, сдвинула меня в сторону. Опустившись на колени, Ирина обвела мои ноги на полу мелом. «Сюда встанешь, прямо ногами встанешь, не перепутай». Потом Ирина поставила передо мной уже обыденно голую Машу. И обвела мелом ноги Маши. Затем мы с Ириной «репетировали выражение лица физиономии и положение головы».
– Смотри прямо в объектив! Серьезно улыбнись. Лоб выше, а подбородок ниже! Влево голову. Влево – это не вверх, это другое направление!
И вот всё настроено, выставлено и выверено. Неестественно замерев, все встали как смогли. Бабочка неслышно вспорхнула к потолку. Затем переместилась в сторону приоткрытого окна.
– Саблин, – закричала, истерично хохоча Саблина, – сачок давай! От Набокова!
Ситуация с побегом свободолюбивой капризной бабочки повторилась несколько раз. И каждый раз бабочка подлетала всё ближе и ближе к раскрытому окну. Как будто бабочке стало невыносимо скучно и душно. Как будто она устала быть одинокой. Как будто она хотела заснуть на вершине чистого, празднично искрящегося сугроба. Я стал понимать бабочку. Маша пошевелила затекшими бедрами. Саблина задумчиво расхохоталась. Ирина теряла терпение:
– Связалась я с тобой!
– Ты? Со мной?!
– Не пялься на Машкину задницу! На меня смотри! В твоем взгляде – весь смысл! Да не на меня смотри, а в объектив! Ты преодолел соблазн голой девки. И стал мудрым.
– А это мудрость? – разнузданным шёпотом спросил сам у себя Вася. – Может быть, это импотенция?
Смеясь, Маша вдруг разрыдалась. Саблина озадаченно расхохоталась. Я решил провалиться сквозь пол. В очередной раз «сколачивая композицию из предметов автора, модели и бабочки», Ирина стала материться в полголоса:
– Любимая собака, единственный друг, мать ее так, умерла. Гнусный муж предал и ушел к молодой козе с выменем… с именем Лола! И половину квартиры с собой унес, не забыл, мать его так! Саблина в десятый раз замуж вышла за своего Саблина! А я, мать меня так, в вечно неудачном ударном поиске! Одно хорошо, китайскую вазу из драгоценного фарфора купила!
– Подвиги утомляют, – сказал я, – по себе знаю. Давай отложим съемку. Вы с Машей успокоитесь, все восторженно оценят твою вазу, и уже затем…
– Да пошло оно всё! Эта композиция жизни – дерьмо!
Саблина задумчиво расхохоталась. Саблин спрятался за спину жены. В сером окне я увидел груду металлического лома, нелепо сваренного в худую пирамиду – памятник Петру Первому. Над далекой головкой Петра фантомом промелькнула близкая бабочка. Молча вытирая слезы, Маша зябко передернула своими прохладными русалочьими плечами.
С нехорошим скандальным грохотом распахнулась дверь, звонко разбилось что-то утонченное, фарфоровое и драгоценное. С беспощадным хрустом попирая каблуками китайские осколки, в студию вступила Августейшая Львица – Настя.
И тут я понял, почему Ирина пригласила Настю к себе.
Зло сощуренными глазами инквизитора, принявшего решение о казни, Настя смотрела не на меня, она детально рассматривала голую Машу. И Маша впервые за долгий день почувствовала себя раздетой.
«Ваза, – успел подумать я, прикрывая глаза, – из драгоценного фарфора».
И вдруг в студии раздался душераздирающий хохот Саблиной:
– Саблин! Твою мать! Где моя бабочка?! Я убью тебя, Са-блин!..
Андрей Ладога
Пречистенская набережная, Студия Neо, суббота, 31 декабря 2016 г.
Иллюстрации: Андрей Рабодзеенко