Андрей Васильев | «Пять»
— Чо?…
— Ничо!…
— Неправильно?…
— Правильно… Продолжай!…
— Уууволенных из расположения части, — продолжал сержант, — или отправленных в составе, ну… команд, а также наличие и точный расход оружия…
— Дальше!…
— Э… — покраснев, выдавил следующий сержант, Петька, земляк, одного с солдатом призыва, мягкий, рыжий, душа-человек.
— Э-эээ, у-ууу… — старший лейтенант не скрывал своей ненависти.
— А чо… – Петька опустил голову.
— В случае!… – выкрикнув, подстегнул сержанта старший лейтенант.
— В случае происшествий…
— Принимать! – взвился офицер, — твою мать!… – и покрасневшее лицо его стало еще краше.
— … неотложные меры и…
— Немедленно!… Что?!…
— Докладывать дежурному по части…
— И?!…
— И…
— Учить!.. – старлей сунул Петру в нос острый кулак. – Сука рыжая, пшел в роту!… Проверю весь наряд, сгною в наряде!…. Следующий!…
— Чо?…
— В жопу, в чо?… Кому доклыдывать?!…
— Дежурному по части, командиру роты…
— Или?…
— …или… его заместителю….
— А в отсутствие их?…
— Старшине!…
— Чо делать при пожаре – старлей уставился на солдата.
— При возникновении пожара вызвать пожарную команду, принять меры по его тушению и немедленно доложить дежурному по части и командиру роты, а также принять меры по выводу людей и по выносу оружия и имущества из помещений, которым угрожает опасность…
Старший лейтенант зло смотрел на солдата.
— Чо, память хорошая?…
5
— Не жалуюсь.
Старший лейтетнант осмотрел дневальных, сделал несколько незначащих замечаний, вновь взглянул на солдата.
— А чо рядовой?… Сержанты кончились?…
— Вам видней… — отвечал солдат.
— А ты борзый…
— Какой есть.
— Это ты пять нарядов стоишь?…
— Так точно.
— За что?…
— Ни за что.
— Бооорзый… — старший лейтенант подошел ближе, заглянул в глаза, — дембель?…
— Так точно….
— До дембеля еще дожить надо…
Солдат внимательно взглянул на офицера.
Помолчали.
— Проверять буду, — с сладостной угрозой произнес старший лейтенант.
— Разрешите идти?… – солдат козырнул.
— Не дай бог спать у меня ляжешь…
Солдат вновь поднял руку к виску.
— Не разрешаю, – старший лейтенант улыбнулся, — дневальная служба, обязанности дневальных наизусть мне!… Ну?!…
Трижды поднимались в роту дневальные, сверяясь с книгой, шептали, словно молились, пытаясь вызубрить уставные обязанности, трижды докладывали, трижды старший лейтенант, улыбаясь, валил всех троих, принял в четвертый раз потому только, что надоело ему.
— Службы не зна-аете… — ласково пропел напоследок.
«Этот, красивый, повиснет на мне, — думал солдат, — кровосос. Ничего, я вчера выспался, я в порядке, я службу знаю. Завтра будет другой дежурный по части, завтра уж скоро, до полуночи осталось всего ничего, мелькнет за делами…»
И солдат занялся делами, понимая, что будут проверять, что проверок он не боится, что за делами незаметно времени и первая его задача – скоротать это самое время время, убить его. Медленно, с мучительной обстоятельностью, принял он наряд от предыдущей службы, привязываясь к мелочам, понуждая исправить, настаивая, выслушивая злой, сквозь зубы, мат, только перед самой поверкой подписал он сдачу наряда, получив ключи от черного хода – запасной лестницы, от обитой жестью, двери оружейной комнаты.
Поверку читал дежурный офицер, командир взвода, похмельный летенант, за пьянку разжалованный из старших лейтенантов, призванный когда-то во флот и с тех пор носивший флотскую форму, теперь потертую, обветшалую, с лохматой, на месте вывернутой, будто вырванной звезды, дыркой на погонах.
Его единственного любили солдаты, потому что жалели, и еще потому, что он ни к кому никогда не придирался. Года полтора тому назад лейтенанта бросила жена – красивая, ясноглазая блондинка, которой осточертела убогая, безрадостная жизнь на краю земли, пьяные офицерские компании, глупость, хамство, грязь. Она сбежала, летенант, связанный присягой, остался, запил, был разжалован, и с тех пор жил, словно оглушенный, не поднимая глаз, ни на что не обращая внимания, опускаясь, отправляя служебные обязанности как попало, мимоходом, ими ничуть не тяготясь, их не замечая.
— Равняйсь, бля!…
Строй дрогнул от сдавленного утробного смеха.
— Смирна, бля!…
Незаметно для себя самого, разжалованный лейтенант, годами общаясь с офицерами и солдатами стройбата перенял их образ мыслей, их лексику, и переняв, перешел на них совершенно.
Он открыл журнал, вздохнул, почесал подбородок, обметанный двухдневной щетиной. Ему было лень читать полторы сотни фамилий, ему было лень стоять, даже дышать, он не понимал, зачем он все это делает, не понимал давно. Однако привычка, а так же угроза проверки и необходимость отчитываться перед начальством взяли свое, он начал.
— Акопян, бля…
— Я.
— Алиев, бля…
— Я…
— Выгузов, бля…
— Я.
— Булат, бля…
— Когда ему надоедали фамилии, он переходил на клички, которые знал лучше многих солдат.
— Макс, бля…
— Я…
— Микуха, бля… Червонец, бля!…
В строю разговаривали уже в голос, в конце строя кто-то курил, белый дымок завивался, щипал ноздри – лейтенант не замечая, бубнил, по-прежнему не поднимая головы.
— Савельев, бля, Ванька бля…
— Какой?… – спросили из строя.
На эту шутку попадался только лейтенант. Все знали, что в роте два Ивана, что у одного из них трудная фамилия, но только лейтенант чтал ее всякий раз, будто впервые, мучаясь, ломая язык.
— Ты-на-ра-на… — начал было лейтенант, плюнул…
— Какой?… – настаивал голос.
— Ты-на…
— Тынарахтыргин, — высунувшись из строя, в сотый раз поправил его круглолицый, улыбчивый якут, — такая фамилия.
Пять нарядов вне очереди как пять кругов ада, и советская казарам как чистилище — так воспринимается этот роман. Удивительно, как из махрового солдатского быта, выписанного с мельчайшими подробностями, из казарменного мата, из всей это беспросветной тьмы возникает ощущение высокой поэзии, «Божественной комедии» ХХ века, вписанной в советскую фактуру. Это действительно — великая сила искусства, по другому и не скажешь. Роман написан ярким и ясным языком, читается легко, в него быстро погружаешься, но медленно отходишь потом — сильное впечатление! И так хочется, чтобы побыстрее закончились эти пять нарядов, чтобы поскорее отмучился герой, и вот — все кончено, и роман прочитан, и жалко расставаться с ним. Обязательно перечитаю опять.
Это единственная честная книга про армию и про страну, хотя она конечно больше, масштабнее и армия только часть искалеченного совком общества. После этой книги хочется бунтовать.
Чушь! Побунтуй на кухне)))
Долго собирался прочитать роман, все бегал и бегал.
Потом начал, вчитался, и за три дня прочитал, затянуло сразу…
Впечатление такое, как будто посмотрел фильм. Как будто был рядом.
И сейчас я еще под впечатлением, почти как участник событий романа, с собственными воспоми
Чувствую какую то огромную бездну, бесконечность, уместившуюся в пять суток.
Чувствую настоящую жизнь…
Меня захватывает эта способность Андрея Васильева передать чувства персонажей читателю, когда перед глазами словно начинают проноситься картины, когда души персонажей открываются, когда начинаешь получать их энергию, как от живого общения.
Сейчас это чувствуется еще сильнее, похоже от того, что автор передает часть своей жизни.
Как же огромна эта махина, перемалывающая души людей, как один организм. И все являются заложниками этой махины, и солдаты и генералы… И каждый пытается закрыться, выжить, сохранить крупицы сознания и каждый вынужден следовать правилам. Бить, кусаться, унижать, уничтожать… А махина от этого только растет и крепнет и без этого не может. И какой то животный страх в глубине людей не дает это разрушить…
А другой жизни как будто нет, она стерлась как лица родных в памяти. Здесь своя жизнь и ей нужно учиться заново.
А Савельев… солдат, автор даже не называет его по имени и никто практически не называет… Просто солдат, как многие другие.
2 года как 20 лет, плюс еще пережитое лет на 20 и вернулся из армии как 60-ти летний, прожив за 2 года отдельную, длинную и жесткую жизнь.
Это впечатляет… Это чувствуешь и этому веришь… Просто потому что это не выдумка, а то, что на самом деле происходит совсем рядом.
Читал в Журнале в первый раз – читать неудобно. Неудобно листать, лучше бы, если бы был выложен весь текст целиком. Роман, конечно, потрясающий, нет слов, но кажется, что это не художество, а документ, как бы документальная проза. Очень сильно, иногда даже больно, страшно перелистывать. Странно, что я нигде не встречал книги этого автора. Если кто-то знает – где взять, подскажите!
Юрий Петрович.
Не поверила ни одному слову, веры нет! И очень много мата, разве так можно, слишком много, так люди не говорят. Кошмар.
Анна Гольц