"Все музы в гости будут к нам"
Александр СЛИВКИН
Мы поздравляем Александра Сливкина с 85-летием и желаем ему долгих лет жизни, здоровья, бодрости и творческих успехов. Пусть эта публикация будет ему юбилейным подарком.
Александр Сливкин — старый петербуржец, инженер путей сообщений, родился в 1920 году в Петрограде. Воевал. От Сталинграда дошел до Берлина. В августе 1996 года из Ленинграда, где прожил жизнь, переехал в Чикаго. Систематически печатается в русскоязычных газетах Чикаго и Нью-Йорка. Несколько лет назад в Петербурге издал сборник невыдуманных историй под названием «Цимес цвета кремлевской стены».
От составителя.
Сегодня у нас в гостях муза прозы и ее избранник Александр Сливкин.
Творчество А.Сливкина хорошо известно в Чикаго. Поэтому нет большой необходимости представлять его читателям или, тем более, комментировать публикуемый рассказ. Я хочу поделиться личным впечатлением: когда я читал и перечитывал его, в моих ушах почему-то звучал современный шлягер, исполняемый, кажется, Ириной Aллегровой:
«Мы были там (т.е. в Советском Союзе. — Я.Т.) лишними,
И здесь (т.е. в США — Я.Т.) не свои…»
Хотя, возможно, я и не прав.
Ян Торчинский
НА ПЕРЕПУТЬЕ
С утра рваные облака метались по небу. Поднимаемые ветром обрывки газет и порожние пластиковые пакеты кружились над асфальтом. Даже старый барометр, казалось, не понимал, каким будет день: он то падал, то поднимался.
Просыпаться Аркадию не хотелось. Превозмогая себя, он механически выполнил отработанный цикл утренних процедур, в последнее время включавший в себя непременное выяснение отношений с женой. Это началось совсем недавно, когда Лиля, наконец, окончила свой колледж и стала работать медицинской сестрой. Бросив традиционный взгляд на подрамник с холстом, натянутым много лет назад, Аркадий вышел из дома. На работу он шел пешком, не обращая внимания на идущих навстречу женщин. Это было дурным признаком. Обычно он опытным взглядом всматривался в их лица, мгновенно определял, что нужно сделать, чтобы они смотрелись лучше, мысленно это делал, и, в результате, все они удалялись от него более привлекательными, не подозревая об этом. Он придумал для себя этот своеобразный тренаж. Зачем? Затем, что верил и больше всего на свете боялся потерять эту веру. Несколько лет назад, фактически сразу по приезде, он, дипломированный живописец, начал работать ретушером в большой мастерской. Из десятков приемных пунктов сюда доставляли отснятые негативы, здесь их проявляли, печатали фотокарточки. Их-то он и доводил до ума, тоненькой кисточкой исправляя досадные недоработки природы и встречающиеся случаи технического брака. Женщин на всех фотографиях он делал милыми, а по возможности, и красивыми. Они — так он считал — всегда желают выглядеть чуть лучше. И Аркадий мастерски помогал им в этом, порой подправляя самую малость: кончики губ, морщинки, глаза, локон…
Злой на весь мир, он сел за свой рабочий стол, включил тихую музыку, открыл пакет с очередными фотографиями. На него с полдюжины отпечатков смотрела немолодая женщина. В ее лице просматривалось что-то бульдожье. Казалось, нижняя его часть — подбородок и губа — выступали вперед... Предстояла пластическо-косметическая операция, так он называл свою работу. Неожиданно, с характерным потрескиванием включилась внутренняя громкоговорящая установка, и его пригласили к менеджеру. Перед столом пана Закрайского, положив ногу на ногу, сидела женщина, показавшаяся Аркадию знакомой.
— Что же это вы, уважаемый, натворили? — И хотя вопрос менеджера мог показаться грозным и чреватым неприятностями, Аркадий знал: если в словах пана присутствовала связка «уважаемый — натворили», это означало, что менеджер работой доволен, и то, что она хороша, и им теперь необходимо убедить и клиента. Но женщина заявила капризно, громко и безапелляционно:
Он обокрал мою индивидуальность. Взгляните на глаза…А где вертикальные складки на переносице? Если художнику нравится кукольная дамочка на этой фотографии, то у него скверный вкус. – В ее глазах действительно было «нечто», а настойчивость делала бесперспективными поиски компромисса. Аркадию оставалось принести извинения. Сказать, что, конечно, все учтет и в ближайшее время переделает.
– Но фотографии нужны сегодня.
"Придется пожертвовать обеденным перерывом", – подумал Аркадий и заверил, что к концу дня все будет готово.
– Я заеду, – заявила она, вставая со стула.
Когда, окончив работу, он вышел на улицу, у подъезда действительно стояла машина. Поджидавшая его скандалистка миролюбиво поблагодарила за вполне устроившие ее исправления. Внимательно посмотрев на него, сказала, что меньше всего на свете ему хочется идти домой. Поэтому она приглашает его пообедать с ней. Все соответствовало действительности. Но откуда ей это известно? Когда машина тронулась, он спросил об этом. Женщина ответила не сразу. Лишь после того, как они постояли у красного светофора, и ей удалось несколько раз пристально всмотреться в его лицо, перехватить взгляд, секунду подержать его руку в своей, мягкой, но сильной, она ответила вопросом на его вопрос:
– Что вам известно о Ванде?
– Я не верю, что она могла бы рассказывать правду о моем прошлом. Предсказывать мое будущее…
– Совершенно напрасно, – и он физически ощутил на себе ее взгляд.
В китайском ресторане она заказала легкое вино, закуску, незнакомое ему вкусное блюдо. Сообщила, что кофе будут пить у нее дома. Аркадий поймал себя на мысли, что ему с ней комфортно, что он со всем соглашается: вино так вино, дома так дома…
– Я вам нравлюсь, – она констатировала это как непреложный факт и, не дожидаясь реакции, представилась. – Меня зовут Белла. Ваше имя мне известно. О вас знаю многое. То, что уже свершилось, да и то, что произойдет с вами, тоже. Хотите знать?
Вы колдунья?
Колдунья – это другое. Колдунья вмешивается в судьбу, пытается ее формировать. Я просто ясновидящая. Решайте, что Вам интереснее: прошлое, грядущее?
Обескураженный Аркадий рассуждал вслух:
– Рассказывайте лучше о годах прошедших. Спокойнее и, главное, поддается немедленной проверке.
– Думала ты смелее. Пожалуйста, учти: с этой минуты мы на ''ты''. Так нужно.
Она закрыла глаза. Ушла то ли в себя, то ли в его прошлое. Молчала. И Аркадий имел счастливую возможность пристально рассмотреть ее с близкого расстояния. Была она красива, хорошо сложена, со вкусом одета. "Уговорить бы ее позировать", – подумал он.
– Согласна. Считай, уговорил, – прервала она молчание. – Стану тебе позировать.
Ему стало страшно. Белла уловила и это.
– Не бойся. И не удивляйся. Предупредила же – ясновидящая я.
И начала рассказ, подробный и неспешный. Они пили легкое вино, закусывали. Потом поехали к Белле. По пути купили лист лучшей бумаги и мягкие карандаши. Даже готовя кофе и разливая коньяк, она, практически не прерываясь, излагала историю о том, как в городке на берегу большой реки, название ее Белла не могла назвать, жили два мальчика и их мать. Она не была счастлива. Муж рано ушел из жизни. Сыновей поднимала одна. Работала то ли счетоводом, то ли бухгалтером. Хорошо пела. Денег не хватало всегда и на все. Старший рос сорванцом, младший тихоня, он пристрастился к рисованию, был послушным, сговорчивым, слабохарактерным.
Потом в жизни матери появился мужчина по имени Алтер. Это был интересный человек. Классный сапожник. Очень верующий. Он приехал к родным в гости. Одинокие пожилые люди познакомились. Ему очень нравились мамины песни. В городке не было синагоги, и он через несколько дней собрался домой, а, уезжая, сделал женщине предложение стать его женой. Она приняла предложение, и вскоре ее семья перебралась в большой красивый город. Там Аркадий пошел в школу и начал посещать рисовальные классы. Он рисовал запоем, не отвлекаясь, часами. Когда рисовал, забывал обо всем: пропускал занятия в школе, не выполнял домашние задания, не гонял мяч с друзьями, казалось, забывал вовремя поесть. Лишь Алтер не был в восторге от художеств своего пасынка. Но к Аркадию он относился хорошо. Рассказывал ему о создании еврейского государства. Пересказывал содержание великой книги, не очень понятно объяснял, почему среди евреев мало художников. Парню было интересно. Он не понимал одного: почему обо всем этом не рассказывают на уроках. Школу окончил троечником. Но в Художественный институт его приняли практически сразу, просмотрев представленные работы. Руководителем Аркадия стал замечательный художник, которого все называли Мастером. Студента-первокурсника взяли на работу в мастерскую, где рисовали рекламные щиты для кинотеатров. Ими украшали самые людные места города. Иногда вечерами, свободными от занятий, он с Лялей, девушкой, которая вошла в его жизнь, прогуливался по своеобразной выставке своих работ, в которую превращались улицы, проспекты, площади старинного города. Ни он, ни она не сомневались: ничто не помешает Аркадию стать профессиональным художником. В день, когда он почувствовал, что работа над рекламами мешает ему выполнять курсовые задания, ушел с работы, объяснив Ляле, что никогда впредь не будет «художником по совместительству». По рекомендации Мастера стал рисовать городские пейзажи.
Как звали Мастера? – прервав рассказ, спросила Белла.
Не понимающий, что происходит, выбитый из колеи обилием обрушившихся на него воспоминаний, о которых вроде бы и знать никто не может, Аркадий ответил:
– Петр Тарасович…
– Так вот, Петр Тарасович, заслуженный деятель искусств, выделил тебя из ряда своих учеников, – продолжала ясновидящая. – Он в тебя поверил. За годы обучения у тебя скопились десятки рисунков. На них был представлен город. Его готика и классицизм. День вчерашний и сегодняшний. Обитатели – пожилые и юные. Памятники, надгробья. Одним словом – Город. В нем жила твоя муза, чудесная девочка. Отношения с ней вступали в пору принятия серьезных решений. Фактором, волнующим тебя, был предстоящий отъезд матери, отчима, старшего брата. По вызову дочери серьезно заболевшего Алтера они собрались в Штаты. У тебя впереди было полтора года учебы, работа над дипломом, его защита. После свадьбы ты перебрался в дом молодой жены. Таким образом, мама уехала спокойной. Доченька у вас появилась на свет в разгар работы над дипломом. Как вы ее назвали? Надеждой? Очень хорошо. В это же время из Киева поступило распоряжение представить работы художников, претендующих на участие в очередной республиканской юбилейной выставке. В соответствии с решением Художественного совета, вы с Мастером отобрали порядка двадцати наиболее удачных холстов. Через неделю после получения диплома тебя пригласил к себе Мастер. Он был расстроен и пьян.
– Эти недоноски, – сказал он, – наплевали мне в душу.
Оказалось, ректора института, как нашкодившего мальчишку, отчитал заместитель министра культуры. Он начал с того, что спросил, известно ли ректору, что юбилейную выставку собираются проводить не в Тель-Авиве, а в Киеве. А если известно, то на кой черт институт направляет в столицу работы художника по фамилии Каплан? И неужели до сих пор не ясно, что пора прекратить подготовку художников-евреев, режиссеров-евреев, поэтов-евреев. И то, что руководителем Каплана был он – Петр Тарасович, не делает ему чести.
– Недоносок! – кипятился Мастер. – Да я счастлив, что у меня, наконец, появился ученик – художник от Бога. Ты – талант, ты всего добьешься, только не в этой стране. Поезжай туда, где люди хорошо живут и делают все, чтобы жить еще лучше. Здесь тебе не дадут показать то, что можешь. Ты же еврей, это твой крест. Но это и Божья отметина. Вы умные люди. У тебя там мать… Прорвешься…
Он пришел на аэродром проводить своего ученика. Подарил разборный подрамник. Взял с Аркадия слово, что на этом подрамнике всегда будет натянут холст...
Чикаго произвел на Аркадия двоякое впечатление. Блистательная "золотая миля" и десятки чернокожих, устраивающихся на ночлег под путепроводами скоростных дорог и на садовых скамейках парков. Аркадий вспомнил лектора, читавшего им курс политэкономии: все так, все по науке. Одно слово – капитализм. С другой стороны, постаревшая мама занимала хорошую квартиру, получала приличные пособия, пользовалась услугами докторов, к которым ее возят в автомобилях, побывала, по ее словам, в отличных больницах, мало того – к ней приходила женщина, помогающая по хозяйству. Никогда она не жила так спокойно, в полном достатке. Об этом лектор по курсу политической экономии им ничего не говорил, но, видимо, это тоже капитализм. К сожалению, Алтера уже не было, он год назад ушел из жизни. Этот мудрый человек не кончал институтов, но имел острый ум, свое мнение о происходящем и еще имел в душе Бога. Под его влиянием мама сильно изменилась: начала соблюдать еврейские праздники и субботы, ела лишь кошерную пищу, молилась.
На семейном совете была намечена «генеральная линия»: Аркадий устраивается на работу, если удастся, художником. Лиля идет учиться – совершенствовать язык и получать востребованную специальность. Внучкой пока займется бабушка, а там будет видно. По соседству с мамой нашли подходящую квартиру. Синагога помогла с мебелью. Аркадий собрал подрамник, натянул холст и … очень скоро пошел работать ретушером. Более подходящего занятия найти не удалось. Платили, так ему поначалу казалось, много. Но и работать было нелегко, он пытался вечерами, да и в дни отдыха подходить к натянутому холсту, даже загрунтовал его, но дальше дело не пошло. Видимо, действительно, художником-профессионалом по совместительству с основной работой быть невозможно. Лиля утешала мужа: она выучится на медицинскую сестру, начнет работать, а он уйдет из своей фотографии. Создаст себе имя. Появятся заказы, сотрудничать с ним станут художественные галереи, его работы будут выставляться, и Аркадий Каплан прославится.
Тем и жил, считая дни, месяцы, годы. Купили подержанный автомобиль. В одно из воскресений всей семьей побывали в близлежащем городке – там проходил художественный фестиваль, больше напоминавший выставку-продажу. Из многих далеких и близких штатов художники привезли свои работы. Скульпторы, фотографы, мастера детских игрушек – все демонстрировали свою продукцию. Зрителей было много. Покупателей совсем мало. Своими мыслями об увиденном он делился с мамой. Они всегда были близки. Мать его поддерживала. Аркадий мучился, страдал. Утешало его одно: мучились практически все известные ему большие художники, прежде чем стали "Большими".
После Алтера остались старинные книги и молитвенники. Перебирая их, Аркадий обратил внимание, что они лишены иллюстраций. Он удивился, расспрашивал многих верующих, почему это так, никому не говоря о своей, неожиданно возникшей задумке. Как молнией, она прожгла его. Он, именно он, не вызывая осуждения верующих, создаст достойные иллюстрации к вечным текстам.
И вот его сокровенные, от всех скрываемые мысли он слышит из уст малознакомой женщины. Он смотрит на нее и видит, как нелегко дается ей этот рассказ. Изменилась даже внешне, лицо стало другим, обозначились скулы, а вот глаза по-прежнему лучисты. Смотрят сквозь него и все видят. Даже то, что он уже который раз обращает внимание на ее точеные ноги, на ван-дейковские кисти рук… Конечно, она читает его агрессивные по-мужски мысли, иначе, зачем подтянула ноги, зачем зажала пальцы в кулачки. И говорит, говорит… Он понимает: она воспроизводит лишь основные узловые моменты его жизни. Он сам дополняет их деталями, выстраивает в цельную картину.
Месяц назад жена пошла на работу. Мечтала быть операционной сестрой. Она ею станет. У этой, еще совсем недавно милой, мягкой девчонки оказался железный характер. Когда она принесла домой первую получку, и, чтобы отметить это, супруги отправились в ресторанчик, он ожидал, что Лиля скажет: ''Ну вот, слава Богу, дожили. Я выучилась. Пришел твой черед становиться на ноги. Уходи с работы. Рисуй''. И он поделится с нею задумками. Завтра же начинает рисовать эскизы к первой своей работе – "Восстание в Варшавском гетто". Композиционно она продумана. Это будет гимн несгибаемому духу. И еще он мечтает поехать в Израиль. Рассказывают, там есть два удивительных места: специальный ботанический сад – в нем представлены все растения, о которых упоминается в Торе, и есть зоологический сад, в нем все животные, о которых говорится в этой судьбоносной книге. Лиля, конечно, задаст вопрос: "Зачем?", и тогда он, Аркадий, посвятит ее в святыню своей дерзкой задумки. Но жена заговорила о другом. Осенью их Надежду ждет школа.. Обучение в хорошей школе, а их дочурка, конечно, пойдет в такую, стоит недешево, – но и две их месячные зарплаты – это уже приличные деньги.
Он сначала спокойно напомнил об их прежних планах. О том, что он – художник, и ему нужно свободное время, чтобы рисовать. Будет время, будут картины. Будут картины, придут деньги. Но Лиля возразила:
– Когда мы были на выставке-продаже, видели неплохие работы. Их никто не покупал. Ты прекрасно знаешь, что здесь приобретение картин – это способ вложения капитала. В галереях продаются только именитые художники.
Аркадий пытался возражать, доказывать, просить. Она была непреклонна. На советский лад обозвал ее мещанкой. Первый раз в жизни поссорились. Из ресторана выскочил раньше Лили. Домой не пошел. Где-то около одиннадцати часов постучал к маме. Поднятая с постели, она села рядом с ним на диван и, пока он делился с ней мыслями, планами, которые рушились, своими обидами, – плакала. Он смотрел на слезы, и ему было жалко ее, жалко себя. Где он, выход?
Продолжая плакать, мама говорила, что он, конечно, талантлив. Но так уж устроен еврейский мир: матери и отцы лезут из кожи вон, чтобы их дети жили лучше родителей. Его бабушке так хотелось, чтобы она, его мать, училась пению. У нее был хороший голос и абсолютный слух. Она беспрерывно пела. И когда из их хибары не доносилась песня, соседи спрашивали – здорова ли? Хотела учиться. А что получилось? Отдала детям жизнь и благодарит Бога за то, что они крепко стоят на ногах. Конечно, она желает сыну добра. Но она понимает невестку. И, ставя себя на ее место, не уверена, что сын прав.
– Я уйду от нее, уйду, – твердил Аркадий.
''Никуда ты не уйдешь'', – думала мама.
– Буду сегодня ночевать у тебя, – самоутверждался сын.
– Ты пойдешь домой, – мягко говорила она.
– Ты в меня не веришь! – кипятился он.
– Все образуется.
Хлопнув дверью, Аркадий вышел. Сегодня он пойдет домой, а вообще, вообще, вероятно, следует познакомиться с женщиной, которая поверит, поможет, вдохновит. Он поднял глаза, встретил заинтересованный взгляд и понял: никуда идти не нужно... Вот перед ним она – Белла, его новая муза. Знает о нем все, его желания и мысли...
– Расскажи, что со мною будет завтра, что будет через месяц, через годы.
– Устала, – призналась она. – Не сегодня. Ты хотел меня рисовать? Пойду переоденусь.
Аркадий чуть передвинул старинную кушетку. Организовал свет. Она появилась бесшумно. Была в игривом халатике. Напомнила, что они перешли на "ты", не выпив на традиционный брудершафт. Наполнила рюмки. Пояснила, что рисовать ее он будет в спальне. Повела по короткому коридору. Сказала, что позировать станет только в позе, которую сама придумала, и бросилась ничком поперек широченной кровати, дотянулась до валика, приподнялась и положила его себе под грудь. На валик же положила руки и оперлась на них подбородком. Она была чертовски соблазнительна, и Аркадий подумал, что именно таких женщин, вероятно, называют сексапильными, и еще подумал не только это. Белла погрозила пальцем и напомнила, что читает его мысли.
Портреты он начинал рисовать с глаз. Скоро выяснилось, что передать выражение глаз не удастся. Он сердился на себя. Переделывал. Все без толку. Белла улыбалась.
– Ты правильно подумал, рисовать ясновидящих можно, только познакомившись с ними достаточно близко…
Она повернулась на бок. Откинула полу халатика, протянула навстречу руки:
– Иди сюда, милый!
Аркадий, как вкопанный, стоял на месте.
– Иди, иди сюда! О себе думаешь: я талантлив! решителен! смел!. А к красивой женщине подойти трусишь. Как же ты станешь на Олимп карабкаться?
– Кто трусит!? Да я… – Но тронуться с места не мог.
Аркадий пытался разобраться, что сказал он, что – Белла. Какие мысли его, какие ее. Что хочет она, а что он....Что он должен делать…
Из состояния полной прострации его вывела дочка Наденька. Она трясла его за плечо.
– Мама велела разбудить, она на тебя сердится. Подымайся, пора на работу.
Вставать не хотелось. Он заставил себя принять душ. Оделся, выпил кофе, что-то поел. Направляясь к выходу, взглянул на загрунтованный холст, натянутый на подрамник.
Гонимые ветром, облака суетились на небе. Он шел и мучительно пытался вспомнить лицо Беллы. Это не удавалось. Зато маму представил без труда. Она молилась. За него, такого нежного, такого бесхарактерного, такого талантливого, Бог весть, что задумавшего. Молилась, чтобы обошлось...
Александр СЛИВКИН
"Все музы в гости будут к нам"
Александр СЛИВКИН
Мы поздравляем Александра Сливкина с 85-летием и желаем ему долгих лет жизни, здоровья, бодрости и творческих успехов. Пусть эта публикация будет ему юбилейным подарком.
Александр Сливкин — старый петербуржец, инженер путей сообщений, родился в 1920 году в Петрограде. Воевал. От Сталинграда дошел до Берлина. В августе 1996 года из Ленинграда, где прожил жизнь, переехал в Чикаго. Систематически печатается в русскоязычных газетах Чикаго и Нью-Йорка. Несколько лет назад в Петербурге издал сборник невыдуманных историй под названием «Цимес цвета кремлевской стены».
От составителя.
Сегодня у нас в гостях муза прозы и ее избранник Александр Сливкин.
Творчество А.Сливкина хорошо известно в Чикаго. Поэтому нет большой необходимости представлять его читателям или, тем более, комментировать публикуемый рассказ. Я хочу поделиться личным впечатлением: когда я читал и перечитывал его, в моих ушах почему-то звучал современный шлягер, исполняемый, кажется, Ириной Aллегровой:
«Мы были там (т.е. в Советском Союзе. — Я.Т.) лишними,
И здесь (т.е. в США — Я.Т.) не свои…»
Хотя, возможно, я и не прав.
Ян Торчинский
НА ПЕРЕПУТЬЕ
С утра рваные облака метались по небу. Поднимаемые ветром обрывки газет и порожние пластиковые пакеты кружились над асфальтом. Даже старый барометр, казалось, не понимал, каким будет день: он то падал, то поднимался.
Просыпаться Аркадию не хотелось. Превозмогая себя, он механически выполнил отработанный цикл утренних процедур, в последнее время включавший в себя непременное выяснение отношений с женой. Это началось совсем недавно, когда Лиля, наконец, окончила свой колледж и стала работать медицинской сестрой. Бросив традиционный взгляд на подрамник с холстом, натянутым много лет назад, Аркадий вышел из дома. На работу он шел пешком, не обращая внимания на идущих навстречу женщин. Это было дурным признаком. Обычно он опытным взглядом всматривался в их лица, мгновенно определял, что нужно сделать, чтобы они смотрелись лучше, мысленно это делал, и, в результате, все они удалялись от него более привлекательными, не подозревая об этом. Он придумал для себя этот своеобразный тренаж. Зачем? Затем, что верил и больше всего на свете боялся потерять эту веру. Несколько лет назад, фактически сразу по приезде, он, дипломированный живописец, начал работать ретушером в большой мастерской. Из десятков приемных пунктов сюда доставляли отснятые негативы, здесь их проявляли, печатали фотокарточки. Их-то он и доводил до ума, тоненькой кисточкой исправляя досадные недоработки природы и встречающиеся случаи технического брака. Женщин на всех фотографиях он делал милыми, а по возможности, и красивыми. Они — так он считал — всегда желают выглядеть чуть лучше. И Аркадий мастерски помогал им в этом, порой подправляя самую малость: кончики губ, морщинки, глаза, локон…
Злой на весь мир, он сел за свой рабочий стол, включил тихую музыку, открыл пакет с очередными фотографиями. На него с полдюжины отпечатков смотрела немолодая женщина. В ее лице просматривалось что-то бульдожье. Казалось, нижняя его часть — подбородок и губа — выступали вперед... Предстояла пластическо-косметическая операция, так он называл свою работу. Неожиданно, с характерным потрескиванием включилась внутренняя громкоговорящая установка, и его пригласили к менеджеру. Перед столом пана Закрайского, положив ногу на ногу, сидела женщина, показавшаяся Аркадию знакомой.
— Что же это вы, уважаемый, натворили? — И хотя вопрос менеджера мог показаться грозным и чреватым неприятностями, Аркадий знал: если в словах пана присутствовала связка «уважаемый — натворили», это означало, что менеджер работой доволен, и то, что она хороша, и им теперь необходимо убедить и клиента. Но женщина заявила капризно, громко и безапелляционно:
Он обокрал мою индивидуальность. Взгляните на глаза…А где вертикальные складки на переносице? Если художнику нравится кукольная дамочка на этой фотографии, то у него скверный вкус. – В ее глазах действительно было «нечто», а настойчивость делала бесперспективными поиски компромисса. Аркадию оставалось принести извинения. Сказать, что, конечно, все учтет и в ближайшее время переделает.
– Но фотографии нужны сегодня.
"Придется пожертвовать обеденным перерывом", – подумал Аркадий и заверил, что к концу дня все будет готово.
– Я заеду, – заявила она, вставая со стула.
Когда, окончив работу, он вышел на улицу, у подъезда действительно стояла машина. Поджидавшая его скандалистка миролюбиво поблагодарила за вполне устроившие ее исправления. Внимательно посмотрев на него, сказала, что меньше всего на свете ему хочется идти домой. Поэтому она приглашает его пообедать с ней. Все соответствовало действительности. Но откуда ей это известно? Когда машина тронулась, он спросил об этом. Женщина ответила не сразу. Лишь после того, как они постояли у красного светофора, и ей удалось несколько раз пристально всмотреться в его лицо, перехватить взгляд, секунду подержать его руку в своей, мягкой, но сильной, она ответила вопросом на его вопрос:
– Что вам известно о Ванде?
– Я не верю, что она могла бы рассказывать правду о моем прошлом. Предсказывать мое будущее…
– Совершенно напрасно, – и он физически ощутил на себе ее взгляд.
В китайском ресторане она заказала легкое вино, закуску, незнакомое ему вкусное блюдо. Сообщила, что кофе будут пить у нее дома. Аркадий поймал себя на мысли, что ему с ней комфортно, что он со всем соглашается: вино так вино, дома так дома…
– Я вам нравлюсь, – она констатировала это как непреложный факт и, не дожидаясь реакции, представилась. – Меня зовут Белла. Ваше имя мне известно. О вас знаю многое. То, что уже свершилось, да и то, что произойдет с вами, тоже. Хотите знать?
Вы колдунья?
Колдунья – это другое. Колдунья вмешивается в судьбу, пытается ее формировать. Я просто ясновидящая. Решайте, что Вам интереснее: прошлое, грядущее?
Обескураженный Аркадий рассуждал вслух:
– Рассказывайте лучше о годах прошедших. Спокойнее и, главное, поддается немедленной проверке.
– Думала ты смелее. Пожалуйста, учти: с этой минуты мы на ''ты''. Так нужно.
Она закрыла глаза. Ушла то ли в себя, то ли в его прошлое. Молчала. И Аркадий имел счастливую возможность пристально рассмотреть ее с близкого расстояния. Была она красива, хорошо сложена, со вкусом одета. "Уговорить бы ее позировать", – подумал он.
– Согласна. Считай, уговорил, – прервала она молчание. – Стану тебе позировать.
Ему стало страшно. Белла уловила и это.
– Не бойся. И не удивляйся. Предупредила же – ясновидящая я.
И начала рассказ, подробный и неспешный. Они пили легкое вино, закусывали. Потом поехали к Белле. По пути купили лист лучшей бумаги и мягкие карандаши. Даже готовя кофе и разливая коньяк, она, практически не прерываясь, излагала историю о том, как в городке на берегу большой реки, название ее Белла не могла назвать, жили два мальчика и их мать. Она не была счастлива. Муж рано ушел из жизни. Сыновей поднимала одна. Работала то ли счетоводом, то ли бухгалтером. Хорошо пела. Денег не хватало всегда и на все. Старший рос сорванцом, младший тихоня, он пристрастился к рисованию, был послушным, сговорчивым, слабохарактерным.
Потом в жизни матери появился мужчина по имени Алтер. Это был интересный человек. Классный сапожник. Очень верующий. Он приехал к родным в гости. Одинокие пожилые люди познакомились. Ему очень нравились мамины песни. В городке не было синагоги, и он через несколько дней собрался домой, а, уезжая, сделал женщине предложение стать его женой. Она приняла предложение, и вскоре ее семья перебралась в большой красивый город. Там Аркадий пошел в школу и начал посещать рисовальные классы. Он рисовал запоем, не отвлекаясь, часами. Когда рисовал, забывал обо всем: пропускал занятия в школе, не выполнял домашние задания, не гонял мяч с друзьями, казалось, забывал вовремя поесть. Лишь Алтер не был в восторге от художеств своего пасынка. Но к Аркадию он относился хорошо. Рассказывал ему о создании еврейского государства. Пересказывал содержание великой книги, не очень понятно объяснял, почему среди евреев мало художников. Парню было интересно. Он не понимал одного: почему обо всем этом не рассказывают на уроках. Школу окончил троечником. Но в Художественный институт его приняли практически сразу, просмотрев представленные работы. Руководителем Аркадия стал замечательный художник, которого все называли Мастером. Студента-первокурсника взяли на работу в мастерскую, где рисовали рекламные щиты для кинотеатров. Ими украшали самые людные места города. Иногда вечерами, свободными от занятий, он с Лялей, девушкой, которая вошла в его жизнь, прогуливался по своеобразной выставке своих работ, в которую превращались улицы, проспекты, площади старинного города. Ни он, ни она не сомневались: ничто не помешает Аркадию стать профессиональным художником. В день, когда он почувствовал, что работа над рекламами мешает ему выполнять курсовые задания, ушел с работы, объяснив Ляле, что никогда впредь не будет «художником по совместительству». По рекомендации Мастера стал рисовать городские пейзажи.
Как звали Мастера? – прервав рассказ, спросила Белла.
Не понимающий, что происходит, выбитый из колеи обилием обрушившихся на него воспоминаний, о которых вроде бы и знать никто не может, Аркадий ответил:
– Петр Тарасович…
– Так вот, Петр Тарасович, заслуженный деятель искусств, выделил тебя из ряда своих учеников, – продолжала ясновидящая. – Он в тебя поверил. За годы обучения у тебя скопились десятки рисунков. На них был представлен город. Его готика и классицизм. День вчерашний и сегодняшний. Обитатели – пожилые и юные. Памятники, надгробья. Одним словом – Город. В нем жила твоя муза, чудесная девочка. Отношения с ней вступали в пору принятия серьезных решений. Фактором, волнующим тебя, был предстоящий отъезд матери, отчима, старшего брата. По вызову дочери серьезно заболевшего Алтера они собрались в Штаты. У тебя впереди было полтора года учебы, работа над дипломом, его защита. После свадьбы ты перебрался в дом молодой жены. Таким образом, мама уехала спокойной. Доченька у вас появилась на свет в разгар работы над дипломом. Как вы ее назвали? Надеждой? Очень хорошо. В это же время из Киева поступило распоряжение представить работы художников, претендующих на участие в очередной республиканской юбилейной выставке. В соответствии с решением Художественного совета, вы с Мастером отобрали порядка двадцати наиболее удачных холстов. Через неделю после получения диплома тебя пригласил к себе Мастер. Он был расстроен и пьян.
– Эти недоноски, – сказал он, – наплевали мне в душу.
Оказалось, ректора института, как нашкодившего мальчишку, отчитал заместитель министра культуры. Он начал с того, что спросил, известно ли ректору, что юбилейную выставку собираются проводить не в Тель-Авиве, а в Киеве. А если известно, то на кой черт институт направляет в столицу работы художника по фамилии Каплан? И неужели до сих пор не ясно, что пора прекратить подготовку художников-евреев, режиссеров-евреев, поэтов-евреев. И то, что руководителем Каплана был он – Петр Тарасович, не делает ему чести.
– Недоносок! – кипятился Мастер. – Да я счастлив, что у меня, наконец, появился ученик – художник от Бога. Ты – талант, ты всего добьешься, только не в этой стране. Поезжай туда, где люди хорошо живут и делают все, чтобы жить еще лучше. Здесь тебе не дадут показать то, что можешь. Ты же еврей, это твой крест. Но это и Божья отметина. Вы умные люди. У тебя там мать… Прорвешься…
Он пришел на аэродром проводить своего ученика. Подарил разборный подрамник. Взял с Аркадия слово, что на этом подрамнике всегда будет натянут холст...
Чикаго произвел на Аркадия двоякое впечатление. Блистательная "золотая миля" и десятки чернокожих, устраивающихся на ночлег под путепроводами скоростных дорог и на садовых скамейках парков. Аркадий вспомнил лектора, читавшего им курс политэкономии: все так, все по науке. Одно слово – капитализм. С другой стороны, постаревшая мама занимала хорошую квартиру, получала приличные пособия, пользовалась услугами докторов, к которым ее возят в автомобилях, побывала, по ее словам, в отличных больницах, мало того – к ней приходила женщина, помогающая по хозяйству. Никогда она не жила так спокойно, в полном достатке. Об этом лектор по курсу политической экономии им ничего не говорил, но, видимо, это тоже капитализм. К сожалению, Алтера уже не было, он год назад ушел из жизни. Этот мудрый человек не кончал институтов, но имел острый ум, свое мнение о происходящем и еще имел в душе Бога. Под его влиянием мама сильно изменилась: начала соблюдать еврейские праздники и субботы, ела лишь кошерную пищу, молилась.
На семейном совете была намечена «генеральная линия»: Аркадий устраивается на работу, если удастся, художником. Лиля идет учиться – совершенствовать язык и получать востребованную специальность. Внучкой пока займется бабушка, а там будет видно. По соседству с мамой нашли подходящую квартиру. Синагога помогла с мебелью. Аркадий собрал подрамник, натянул холст и … очень скоро пошел работать ретушером. Более подходящего занятия найти не удалось. Платили, так ему поначалу казалось, много. Но и работать было нелегко, он пытался вечерами, да и в дни отдыха подходить к натянутому холсту, даже загрунтовал его, но дальше дело не пошло. Видимо, действительно, художником-профессионалом по совместительству с основной работой быть невозможно. Лиля утешала мужа: она выучится на медицинскую сестру, начнет работать, а он уйдет из своей фотографии. Создаст себе имя. Появятся заказы, сотрудничать с ним станут художественные галереи, его работы будут выставляться, и Аркадий Каплан прославится.
Тем и жил, считая дни, месяцы, годы. Купили подержанный автомобиль. В одно из воскресений всей семьей побывали в близлежащем городке – там проходил художественный фестиваль, больше напоминавший выставку-продажу. Из многих далеких и близких штатов художники привезли свои работы. Скульпторы, фотографы, мастера детских игрушек – все демонстрировали свою продукцию. Зрителей было много. Покупателей совсем мало. Своими мыслями об увиденном он делился с мамой. Они всегда были близки. Мать его поддерживала. Аркадий мучился, страдал. Утешало его одно: мучились практически все известные ему большие художники, прежде чем стали "Большими".
После Алтера остались старинные книги и молитвенники. Перебирая их, Аркадий обратил внимание, что они лишены иллюстраций. Он удивился, расспрашивал многих верующих, почему это так, никому не говоря о своей, неожиданно возникшей задумке. Как молнией, она прожгла его. Он, именно он, не вызывая осуждения верующих, создаст достойные иллюстрации к вечным текстам.
И вот его сокровенные, от всех скрываемые мысли он слышит из уст малознакомой женщины. Он смотрит на нее и видит, как нелегко дается ей этот рассказ. Изменилась даже внешне, лицо стало другим, обозначились скулы, а вот глаза по-прежнему лучисты. Смотрят сквозь него и все видят. Даже то, что он уже который раз обращает внимание на ее точеные ноги, на ван-дейковские кисти рук… Конечно, она читает его агрессивные по-мужски мысли, иначе, зачем подтянула ноги, зачем зажала пальцы в кулачки. И говорит, говорит… Он понимает: она воспроизводит лишь основные узловые моменты его жизни. Он сам дополняет их деталями, выстраивает в цельную картину.
Месяц назад жена пошла на работу. Мечтала быть операционной сестрой. Она ею станет. У этой, еще совсем недавно милой, мягкой девчонки оказался железный характер. Когда она принесла домой первую получку, и, чтобы отметить это, супруги отправились в ресторанчик, он ожидал, что Лиля скажет: ''Ну вот, слава Богу, дожили. Я выучилась. Пришел твой черед становиться на ноги. Уходи с работы. Рисуй''. И он поделится с нею задумками. Завтра же начинает рисовать эскизы к первой своей работе – "Восстание в Варшавском гетто". Композиционно она продумана. Это будет гимн несгибаемому духу. И еще он мечтает поехать в Израиль. Рассказывают, там есть два удивительных места: специальный ботанический сад – в нем представлены все растения, о которых упоминается в Торе, и есть зоологический сад, в нем все животные, о которых говорится в этой судьбоносной книге. Лиля, конечно, задаст вопрос: "Зачем?", и тогда он, Аркадий, посвятит ее в святыню своей дерзкой задумки. Но жена заговорила о другом. Осенью их Надежду ждет школа.. Обучение в хорошей школе, а их дочурка, конечно, пойдет в такую, стоит недешево, – но и две их месячные зарплаты – это уже приличные деньги.
Он сначала спокойно напомнил об их прежних планах. О том, что он – художник, и ему нужно свободное время, чтобы рисовать. Будет время, будут картины. Будут картины, придут деньги. Но Лиля возразила:
– Когда мы были на выставке-продаже, видели неплохие работы. Их никто не покупал. Ты прекрасно знаешь, что здесь приобретение картин – это способ вложения капитала. В галереях продаются только именитые художники.
Аркадий пытался возражать, доказывать, просить. Она была непреклонна. На советский лад обозвал ее мещанкой. Первый раз в жизни поссорились. Из ресторана выскочил раньше Лили. Домой не пошел. Где-то около одиннадцати часов постучал к маме. Поднятая с постели, она села рядом с ним на диван и, пока он делился с ней мыслями, планами, которые рушились, своими обидами, – плакала. Он смотрел на слезы, и ему было жалко ее, жалко себя. Где он, выход?
Продолжая плакать, мама говорила, что он, конечно, талантлив. Но так уж устроен еврейский мир: матери и отцы лезут из кожи вон, чтобы их дети жили лучше родителей. Его бабушке так хотелось, чтобы она, его мать, училась пению. У нее был хороший голос и абсолютный слух. Она беспрерывно пела. И когда из их хибары не доносилась песня, соседи спрашивали – здорова ли? Хотела учиться. А что получилось? Отдала детям жизнь и благодарит Бога за то, что они крепко стоят на ногах. Конечно, она желает сыну добра. Но она понимает невестку. И, ставя себя на ее место, не уверена, что сын прав.
– Я уйду от нее, уйду, – твердил Аркадий.
''Никуда ты не уйдешь'', – думала мама.
– Буду сегодня ночевать у тебя, – самоутверждался сын.
– Ты пойдешь домой, – мягко говорила она.
– Ты в меня не веришь! – кипятился он.
– Все образуется.
Хлопнув дверью, Аркадий вышел. Сегодня он пойдет домой, а вообще, вообще, вероятно, следует познакомиться с женщиной, которая поверит, поможет, вдохновит. Он поднял глаза, встретил заинтересованный взгляд и понял: никуда идти не нужно... Вот перед ним она – Белла, его новая муза. Знает о нем все, его желания и мысли...
– Расскажи, что со мною будет завтра, что будет через месяц, через годы.
– Устала, – призналась она. – Не сегодня. Ты хотел меня рисовать? Пойду переоденусь.
Аркадий чуть передвинул старинную кушетку. Организовал свет. Она появилась бесшумно. Была в игривом халатике. Напомнила, что они перешли на "ты", не выпив на традиционный брудершафт. Наполнила рюмки. Пояснила, что рисовать ее он будет в спальне. Повела по короткому коридору. Сказала, что позировать станет только в позе, которую сама придумала, и бросилась ничком поперек широченной кровати, дотянулась до валика, приподнялась и положила его себе под грудь. На валик же положила руки и оперлась на них подбородком. Она была чертовски соблазнительна, и Аркадий подумал, что именно таких женщин, вероятно, называют сексапильными, и еще подумал не только это. Белла погрозила пальцем и напомнила, что читает его мысли.
Портреты он начинал рисовать с глаз. Скоро выяснилось, что передать выражение глаз не удастся. Он сердился на себя. Переделывал. Все без толку. Белла улыбалась.
– Ты правильно подумал, рисовать ясновидящих можно, только познакомившись с ними достаточно близко…
Она повернулась на бок. Откинула полу халатика, протянула навстречу руки:
– Иди сюда, милый!
Аркадий, как вкопанный, стоял на месте.
– Иди, иди сюда! О себе думаешь: я талантлив! решителен! смел!. А к красивой женщине подойти трусишь. Как же ты станешь на Олимп карабкаться?
– Кто трусит!? Да я… – Но тронуться с места не мог.
Аркадий пытался разобраться, что сказал он, что – Белла. Какие мысли его, какие ее. Что хочет она, а что он....Что он должен делать…
Из состояния полной прострации его вывела дочка Наденька. Она трясла его за плечо.
– Мама велела разбудить, она на тебя сердится. Подымайся, пора на работу.
Вставать не хотелось. Он заставил себя принять душ. Оделся, выпил кофе, что-то поел. Направляясь к выходу, взглянул на загрунтованный холст, натянутый на подрамник.
Гонимые ветром, облака суетились на небе. Он шел и мучительно пытался вспомнить лицо Беллы. Это не удавалось. Зато маму представил без труда. Она молилась. За него, такого нежного, такого бесхарактерного, такого талантливого, Бог весть, что задумавшего. Молилась, чтобы обошлось...