НА ПУЛЬСЕ ВРЕМЕНИ
Этот год в Беларуси вполне можно определить как Шамякинский. Исполнилось 85 лет со дня его рождения и исполняется (14 октября) два года со дня его смерти. В республике проведены и еще планируется провести многочисленные мероприятия для увековечения памяти народного писателя.
Мозырскому государственному педагогическому университету накануне нового учебного года присвоено имя Ивана Шамякина. Для студентов филологических факультетов вузов основана стипендия имени известного прозаика.
В Минске на доме, где в последние годы жил писатель, в торжественной обстановке открыта мемориальная доска. Его имя будет носить одна из улиц города в новом микрорайоне.
Установлен бюст на родине писателя в деревне Корма Добрушского района Гомельской области.
Создан полнометражный документальный фильм «Иван Шамякин».
В 2010—14 годах планируется издать полное собрание сочинений классика.
Скульптор Иван Мисько работает над памятником, который будет установлен на могиле писателя на Московском кладбище в Минске.
В честь увенчанного славой беллетриста в республике проходят научные конференции, литературные вечера, выставки его книг.
Еще с детских лет я убедился, что самым читаемым белорусским писателем второй половины ХХ века был Иван Шамякин. Когда появился его первый роман «Глубокое течение» (1949), в республике, пожалуй, не было человека, который прошел бы мимо этого произведения. Им зачитывались от мала до велика. Я тогда окончил начальную школу. Разговоры о романе заставили и меня «потянуться» к книге, которую горячо обсуждали взрослые. Жили мы в многоквартирном доме, в основном заселенном офицерскими семьями — выходцами из разных концов Союза. И вдруг я стал замечать, что некоторые офицеры и их жены, родители моих товарищей, заинтересовались значением отдельных белорусских слов. Оказалось, что их захватил шамякинский роман. На мое удивление, как можно читать книгу, не зная языка, мне отвечали, что она настолько увлекательна, что при чтении не обращается внимание на языковое препятствие. Ну, а если какие-то слова уж очень непонятны, то можно спросить об их смысле у белорусских соседей.
Точно такая же история повторялась при выходе из печати романов «Криницы» (1957), «Сердце на ладони» (1963), «Снежные зимы» (1968), «Атланты и кариатиды» (1974), «Возьму твою боль» (1979), повести «Торговка и поэт» (1976) и др.
Обычно белорусские общественно-литературные журналы не только в районных городках, но и в областных городах и столице пылились на полках газетных киосков или выгорали под солнцем на витринах, но как только на их страницах появлялось шамякинское произведение, они мгновенно исчезали с прилавков, что служило наглядным подтверждением народного признания писателя и любви к нему.
Интерес к творчеству Шамякина объяснялся тем, что перо прозаика постоянно находилось на пульсе времени, ибо он обладал обостренным чувством действительности, умением видеть явления в их взаимосвязи, а не в оторванности друг от друга. Он постоянно обращался к актуальным вопросам, волновавшим общество, поднимал важнейшие социальные и морально-этические проблемы современности.
Публицистичность, внимание к злободневным общественным процессам, сопровождаемые четкой авторской позицией, опирающейся на богатые личные наблюдения и переживания, постоянная опора на достоверный жизненный материал придавали его романам и повестям напряженный эмоциональный характер и вызывали ответное читательское сопереживание. Шамякин был убежден, что «без горячего отношения автора ко всему масштабу событий, что стали предметом описания, произведение будет слепым, как тот бедняга-инвалид, который шарит по земле, по которой идет, тростью — что там: бугор, яма, камень? В хорошо организованном произведении не может быть темных мест». Его писательское мастерство заключалось в умении построить занимательно-динамический сюжет, в философском анализе жизненных проблем, в проникновении в сложную психологию человека, в изображении напряженных драматических конфликтов. Шамякин — автор двенадцати романов, тридцати шести повестей, множества рассказов, пьес, киносценариев, дневников, мемуаров, публицистических и литературно-критических работ, поднимавших глубинные пласты народной жизни. По произведениям прозаика, в которых живет душа белорусского народа, можно проследить и наглядно представить себе военную и послевоенную историю Беларуси — с сороковых годов прошлого века до дней сегодняшних. Все они насыщены жизнеутверждающим пафосом.
Не меньший интерес вызвало последнее произведение писателя «Ночные воспоминания». Вступая в новое столетие и тысячелетие в условиях всемирной неуверенности в завтрашнем дне, Шамякин завещал людям жить без войн, катаклизмов, без голода и прочих несчастий, считая, что уже наступило время, когда человечество созрело для того, чтобы поумнеть и все плоды своего разума направить на установление жизни по законам социальной справедливости — нормальной жизни.
Предлагаемый отрывок из «Ночных воспоминаний» воскресит в памяти у читателей старшего поколения одно из насильно навязанных в советском обществе мероприятий, участниками которого волей или неволей приходилось становиться всем трудящимся вне зависимости от ранга, професссии или уровня образования, и невольно напомнит об истинном лице некоторых руководителей «новой генерации».
Иван Шамякин
«Демократка»
Самое сложное в работе секретаря парторганизации Союза писателей оказалось проведение партийной учебы. Не хотели писатели ходить на партзанятия. Считали себя политически «подкованными». А разве не так? Кто первые идеологи? Известно ж, литераторы. Помню, также не любили политучебу председатели колхозов, бригадиры, когда я руководил парторганизацией в Прокофьевке. Возможно, и самому не хотелось бы шлепать по грязи из Маковея, Черетянки, чтобы прослушать толкование раздела «Краткого курса». Там же были люди земли, им больше подошли б агрономия, зоотехника, хотя имели они науку от дедов и отцов…
Короче говоря, я, секретарь, старался организовать учебу надлежащим образом. Думаю, что у нас она была не худшая, чем в других организациях. Я договорился с Бровкой (1), и мы выделили средства Литфонда на оплату лекторов-профессоров. К нам они охотно шли не столько из-за денег, сколько по причине, что это было почетно: пригласили не куда-нибудь — в Союз писателей!
Для проверяющих из райкома, горкома главное документация — журнал партучебы. Это-то я знал и «журнал» умел вести. Как и многие другие секретари, занимался приписками: на лекции присутствовало 20 человек, а в журнале — 40. Хуже было с семинарскими занятиями — приходило 7—8 человек. Не увеличивать же в 5 раз. Свои смеяться начнут. К тому же найдутся и такие, что в райком донесут. А там «погладят по головке».
Продукцию нашу не проверяли — не читали ни журналов, ни книг. Не припомню случая за все сорок лет, чтобы на бюро райкома (про пленум и говорить не стоит) обсуждали творчество, а партучебу обсуждали нередко.
На сей раз появились аж две проверщицы: одна пожилая женщина, которую я знал — она курировала СП (2), вторая — молодая и вроде бы ничего себе, показалась мне. Молодому ж не грех полюбоваться на красивую женщину. Однако через полчаса проверки изменилось мое мнение о них: старшая проявляла деликатность, а молодая была настырная, въедливая, отвратительная баба. Просмотрела журнал и заключила:
— Документики у вас в порядке. Писать вы умеете. Но журналу вашему я не верю.
— Вы оскорбляете меня. Неужто я липу пишу?
— В произведениях ваших, возможно, и отсутствует липа. А в таких документах — ой, сколько я нагляделась!
— Бдительное у вас зрение.
— А вы как думали! Партработник должен иметь и зрение, и слух, и чувство… А самостоятельно сколько у вас учится? Нигде не записано…
— Человек восемь.
— А как вы помогаете им?
В данном случае лапшу вешать на уши нельзя. Только правду-матку.
— Вы можете представить себе, как я могу помочь Коласу! (3) Или председателю нашему Бровке…
— М-да, — хмыкнула Нина, — этот молодой классик выкрутится из любой ситуации.
— Мы с вами, Нина Георгиевна, встречались только на пленуме.
— Вы меня, возможно, и не знаете. Но я вас хорошо знаю. Про вас легенды рассказывают.
Когда они появились, я так и подумал, что кто-то настучал в райком: без «сигнала» проверки бывают плановые, а это явно неплановая.
— А с кем из самостоятельно изучающих можно побеседовать?
С кем? Я на миг задумался. Самый верный, близкий мне Петро Глебка (4), сам не один год был секретарем.
— С академиком Глебкой.
Нина Георгиевна выкатила глаза.
— Вы что, издеваетесь над нами?
— Почему издеваюсь?
— Академиков мы проверять не будем! Рядовой у вас кто-либо есть?
— Кто у нас рядовой? Все генералы. Попробуй кого-то из писателей назвать рядовым!
— Может быть, Янка Мавр (5) подойдет? Он близко живет. Прямо через улицу, в доме, где книжный магазин.
— Можно пойти к нему?
— С вашего разрешения я позвоню ему.
Набрал номер.
— Иван Михайлович! Добрый день. Шамякин. Как самочувствие?
— Да лучше, чем у тебя. Подскакиваю, как молодой козел. Ты можешь так скакать?
— Меня заставляют так скакать.
— Кто?
Проверяющие сделали большие глаза, а я чуть не ляпнул — кто.
Мавр был удивительным человеком — умным, находчивым, остроумным.
— Иван Михайлович, две хорошие женщины хотят навестить вас.
— А что им нужно от старого Амока (6)? — прозвучало с недовольством в голосе.
— Хотят побеседовать о том, как вы учитесь…
— Что?.. Я учусь? — зазвучало настороженно.
— Изучаете марксизм…
— Скажи им: заснуть не могу, не прочитав «Капитал».
Я прижал трубку покрепче к уху — чтобы райкомовки не уловили его ответа.
— Так можно заглянуть?
— Пожалуйста. Жду с нетерпением, — не может старик, чтобы не подковырнуть…
Встретил нас Иван Михайлович приветливо. Попросил извинения, что в пижаме, полосатой:
— Не успел фрак напялить. Так уважаемых гостей встречаю, будто зебра.
Присели к столу. Я представил гостей — имя, отчество. Фамилий своих они не назвали.
Здоровье, погода — традиционное начало разговора.
На столе лежала развернутая толстая книга и лист бумаги с несколькими написанными на нем и зачеркнутыми предложениями.
Но ближе к делу.
— Учитесь, Иван Михайлович? — спросила Нина Георгиевна у 70-летнего старика, как у школьника.
— Ой, учусь, голубка. Всю жизнь учусь.
— Я имею в виду партийную учебу. Что вы изучаете?
Янка Мавр закрыл книгу — «Капитал».
— Да вот… «Капитал» грызу, как репу. Уснуть без него не могу.
У Нины расширились глаза. Старшая сидела понурившись, как незванная гостья.
— Ну и как это помогает вам в вашей писательской работе?
— Ой, помогает, голубка. Ой, помогает! — развернул «Капитал», взял листок. — Раньше, когда не учился, сяду к столу, макну перо в чернила и пишу, и пишу. А теперь, когда стал учиться, напишу предложение и… зачеркну. Напишу и зачеркну… Вот как помогает!
Лицо Нины Георгиевны приобрело форму свеклы. Я едва не сомлел. Ну и Мавр! Настоящий мавр! Больше вопросов у проверщиц не было…
Все же женщины мне отомстили.
Через неделю позвонили, что меня заслушают на бюро райкома по вопросу партучебы. Понимал, что не будут хвалить — проверяющие ушли от Мавра оскорбленными, на улице со мной даже не простились. Я написал доклад и расписал нашу учебу в радужных красках.
Нина Георгиевна, слушая меня, едва не подскочила, выдавая свое возмущение. Первый секретарь даже погрозил ей карандашом.
Выступила Нина:
— Товарищи члены бюро! Вы услыхали хотя бы слово самокритики? Это стиль работы уважаемого Ивана Петровича — показуха! По журналу — все хорошо, писать умеет, но у нас есть данные, что на лекциях не присутствует и половина тех, кто записан в нем…
Был, значит, все же доносчик!
— А на семинарских занятиях — единицы. А когда мы попросили с кем-либо побеседовать из тех, кто изучает марксизм-ленинизм самостоятельно, секретарь повел нас к какому-то старому комедианту…
Я не выдержал — возмутился:
— Не какой-то комедиант, а старейший белорусский прозаик Янка Мавр. На его книгах мы учились.
— И что сказал Мавр? — спросил секретарь.
— Такую аполитичность понес…
Я прервал Нину и, поднявшись, дословно передал диалог Ивана Михайловича с ней.
И случилось необычное для такого учреждения того времени: первый секретарь весело засмеялся, за ним — и другие члены бюро.
— Ну это шутка…
— Аполитичная шутка, — не сдавалась инспектор.
— Простите старику Мавру.
Нина умерила свой пыл, сникла.
Меня посклоняли, но деликатно, уважительно. Я вышел из зала райкома с чувством победителя.
Нину Георгиевну позже избрали секретарем райкома по идеологии. А я, после избрания заместителем председателя СП, сдал партийное секретарство принципиальному, доброму человеку, интересному писателю Алексею Кулаковскому (7). Много крови попортили они друг другу — Нина и Алексей…
Теперь, пенсионеры, мы изредка встречаемся в парке, и бабушка Нина Георгиевна высказывает необычайно «смелые» мысли о нашем времени и новом руководстве.
Демократка!
Перевод с белорусского Тимофея Лиокумовича
Примечания переводчика:
1. Петрусь Бровка (1905—1980) — белорусский поэт и общественный деятель
2. СП — союз писателей
3. Колас Якуб (К.М.Мицкевич, 1882—1956) — народный поэт Беларуси
4. Петро Глебка (1905—1969) — белорусский поэт, ученый
5. Янка Мавр (И.М.Федоров, 1883—1971) — участник революционного движения, известный детский писатель, заслуженный деятель культуры Беларуси, его повестью «Полесские робинзоны» о приключениях двух мальчиков в Полесских болотах зачитывались дети всей страны
6. Амок — герой одноименного романа Я.Мавра о восстании 1926 года на Яве
7. Алексей Кулаковский (1913—1986) — белорусский прозаик.