ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ …

Сегодня даже не верится… Не верится, что только считанные дни остаются до печального юбилея: двадцатилетиe со дня страшной катастрофы — взрыва четвертого реактора на Чернобыльской атомной электростанции (ЧАЭС) им. В.�.Ленина. Взрыва, равного по мощности двадцати бомбам, упавшим на Хиросиму, или, в тротиловом эквиваленте, — от 3 до 4 тонн тринитротолуола.
Я думаю, в истории цивилизации не было ничего, что могло бы сравниться по экономическим, демографическим и психологическим последствиям с тем, что произошло двадцать лет тому назад, 26 апреля 1986 года вблизи столицы Украины. Даже гибель Помпеи в 79 н.э., даже атомная бомбежка Хиросимы и Нагасаки, даже гибель Нью-Орлеана… Ведь недаром говорят, что лучше ужасный конец (трагедии, постигшие итальянский, американский или японские города), чем ужас без конца. А именно ужас без конца воцарился на северо-западе бывшего Советского Союза. Без конца — потому что до сих пор не ликвидирована угроза со стороны взорвавшегося четвертого реактора: кто достоверно знает, что творится в чертовом пекле, кое-как прикрытом наспех слепленным саркофагом «Укрытие» (например, бывший вице-премьер Украины Н.Томенко утверждал, что большинство средств, выделенных на сооружение саркофага, были успешно разворованы: по расхищению средств ЧАЭС возбуждено 63 уголовных дела), чего можно ждать от этой притаившейся атомной бомбы сегодня, завтра, через год, через десять лет… Там, под саркофагом, хранятся сотни тонн двуокиси урана. � спрогнозировать поведение этой массы невозможно. Зато известно, что в десятках километров от ЧАЭС находят участки, зараженные, в частности, радиоизотопами плутония с периодом полураспада в многие сотни лет. Чтобы читатели, к счастью, не пережившие трагедии 1986-го года, получили кое-какое представление о состоянии людей, ставших ее жертвами, могу предложить весьма условную аналогию. Представьте себе, что в результате атаки террористов 11-го сентября 2001-го года здания World Trade Center устояли, но серьезно пострадали несущие конструкции, которые держатся, но могут подломиться в любой момент, стало быть, стены и кровля находятся постоянно под угрозой обрушения; пожар ликвидирован, но очаги высоких температур существуют и могут привести к новым вспышкам и возгораниям; продолжается накопление ядовитых газов в наскоро герметизированных подвалах, но прорыв их возможен в любую минуту и т.д. � в таких зданиях нужно не только работать, но и жить, есть, пить, спать, рожать и воспитывать детей…
� как это ни удивительно (хотя, с другой стороны, чему удивляться?), чернобыльская катастрофа была вполне ожидаемой. В этой связи академик В.Легасов заявил: «Чернобыльская авария — это апофеоз, эта вершина всего того неправильного ведения хозяйства, которое осуществлялось в нашей стране в течение многих десятков лет». Кстати, В.Легасов, активно участвовавший в ликвидации последствий аварии на ЧАЭС, спустя два года покончил с собой. А Председатель СМ СССР Н.Рыжков (известный в народе как «плачущий большевик») на заседании Совета Министров 14 июня 1986 года признался, что «авария на ЧАЭС была не случайной, что атомная энергетика с некоторой (! — Я.Т.) неизбежностью шла к такому тяжелому событию». Забегая вперед, можно было сказать, что к тому же концу шла вся советская экономика, да и весь Советский Союз тоже.
Но в чернобыльских событиях произошло сложение, а если хотите, перемножение большинства пороков советской системы. Здесь было все, а главное, безалаберность, безответственность и амбициозность, а, в общем, полное безразличие к судьбам людей, которые постоянно путались под ногами у власть имущих, мешая последним жить в свое удовольствие и гордиться, что они впереди планеты всей.
Судите сами: 1) мощнейшая (знай наших!) атомная электростанция была сооружена в густонаселенном районе: в 140 километрах от Киева (отметим в скобках, что столице Украины относительно повезло: благодаря господствующим в конце апреля ветрам, основная масса радиоактивных осадков выпала в Белоруссии; кстати, по первоначальным оценкам, после взрыва половина радиоактивного топлива оказалась вне реактора, а потом эту цифру официально снизили до … 3-4%, наверное, чтобы успокоить людей; 2) полностью проигнорировали геологические особенности чернобыльского района: тектонические разломы при активных и нередких сейсмопроявлениях и высоком стоянии грунтовых вод; 3) на ЧАЭС, заботами Президента АН СССР А.Александрова, были установлены крайне ненадежные реакторы РБМК (реактор большой мощности канальный), чреватые угрозой неуправляемого разгона (что и случилось 26-го апреля) и создающие специфические трудности в эксплуатации; 4) надлежащие требования к мерам обеспечения надежности выполнены не были, например, отсутствовал защитный колпак (контейтмент), который локализовал бы последствия аварии; впрочем, сооружение таких колпаков принципиально несовместимо с конструкцией реакторов РБМК; 5) низкая профессиональная подготовка эксплуатационного персонала (на который впоследствии свалили всю вину); 6) ведомственная и организационная неразбериха и многое другое. Если, по-вашему, это не вредительство, можете найти другое определение, но, думаю, эпитета «преступное» вам не избежать. Показательно, что после случившейся аварии из названия чернобыльской электростанции исчез гордый титул «имени В.�.Ленина», хотя именно в той ситуации имя создателя советского государства было бы более, чем уместно.
А что было дальше? Как и следовало ожидать, все происходило чисто по-советски. Первая «доминантная» идея была вполне традиционной: замолчать происшествие. Это не удалось, потому что американские разведывательные спутники быстро обнаружили и сообщили мировому сообществу о катастрофе и ее последствиях. Западные страны приступили к немедленной эвакуации своих граждан из пораженных районов.
Крик ужаса, изданный западными СМ�, в Советском Союзе был объявлен «провокационной шумихой, имеющий целью вызвать очередную антисоветскую провокацию». Эвакуация жителей, даже находившихся в эпицентре взрыва, была начата с преступным запозданием. Телевидение показывало влюбленных, слушающих пенье соловьев над Припятью, и улыбающихся молодых мамаш с грудными младенцами в колясках и на руках. Бойкие телерепортеры задавали им провокационный вопрос: «Как вы себя чувствуете?» — «Отлично!» — радостно улыбались «в диафрагму» молодые женщины. Через полгода их дети начнут умирать один за другим. Сколько — точных данных нет по сей день.
Для успокоения народа начался обычный процесс дезориентации и фальсификации. Людей убеждали, что доза облучения, полученная во время разового посещения рентген кабинета, больше, чем за все время, прошедшее после чернобыльского взрыва. По улицам Киева провели международную велогонку. Трудящихся вывели на традиционную первомайскую демонстрацию. В праздничные майские дни устраивали увеселительные мероприятия на открытом воздухе, в том числе, с участием детских музыкальных и балетных школ и т.д.
Потом бросились в противоположную сторону. Те же СМ� начали запугивать людей радиационной опасностью. Пошли в ход дурацкие советы герметизировать окна и балконные двери — это в условиях киевской летней жары, питьевую воду отстаивать в стеклянных банках, причем употреблять только средний слой, налегать на красные столовые вина, которые, разумеется, тут же исчезли из продажи и т.д. Появились самодельные дозиметры, показания которых могли загнать в панику самого уравновешенного человека. Все это создало исключительно неблагоприятную психологическую ситуацию, стрессы, радиофобию, «виктимизацию» (чувство обреченности <жертвы>) и проч. Насколько я помню, даже немецкие бомбежки в 1941-м году такой паники не вызывали. Проблемы здравоохранения усугублялись тем, что, по указам сверху, чудовищно фальсифицировались медицинские записи, а врачам запретили ставить диагнозы, связанные с лучевой болезнью. В результате в той или иной мере пострадало более 7 миллионов человек, а последствия катастрофы, по законам генетики, будут проявляться в длинной череде поколений, причем до семи-десяти поколений этот эффект будет нарастать. Экономические потери измеряются многими миллиардами долларов. Впрочем, кое-кто сумел поживиться на человеческом горе. Я не говорю о разворованных деньгах, отпущенных на ликвидацию аварии в Чернобыле. Этим никого не удивишь.
Но, когда население Припяти эвакуировали, и Припять стала безлюдным «городом-призраком», то, оказалось, что безлюдье там не абсолютное: в городе появились «сталкеры», а проще, грабители, которые вывозили ковры и другие вещи, насквозь пропитанные радиоактивными частицами, и сбывали их с рук или через киевские комиссионные магазинах.
Впрочем, люди ко всему привыкают, даже к смертельной опасности, таящейся не только под боком, но и внутри самих себя, и живут, как будто ничего не случилось, или делая вид, что это так. Представьте, находилось место для юмора, шуток и анекдотов (Например, «Меняю новый «Шарп» на обшарпанный дозиметр!»), носящих, однако, специфический характер. � даже…

Особое мнение

Десь у полi оре* трактор.
За селом горить реактор.
Жiнка пише в МАГАТЕ:
«З чоловiком щось не те…»
Киевский фольклор 1986-го года.

Киев, август 1986-го года. Город выглядит притихшим, присмиревшим, неприкаянным. Даже притаившимся. Сразу даже непонятно — почему. Потом проясняется: на улицах нет детей, не слышно детского смеха, крика, плача, нет ни шалостей, ни беготни, ничего… Все, кто мог, правдами и неправдами, организованно и «дикарями», вывезли малолетних сыновей и дочек подальше от места, зараженного чернобыльской радиацией. � птиц нет, улетели куда-то. Страшно жить в таком городе. Однако надо. � работать надо, и есть-пить хлеб и воду с радионуклидами пополам, и транспортом пользоваться, и даже в кино или в театр иногда ходить, потому что иначе можно и с ума сойти. Кроме того, ко всему привыкаешь понемногу.
…Я ехал в автобусе, а рядом со мной оживленно беседовали две молодые женщины: рыжая и брюнетка — обе явно маргинального вида: что макияж, что манеры, что говор... Так сказать, киевлянки в первом поколении.
— Вот говорят «Чернобыль, Чернобыль, реактор, радиация… Для жизни опасность, болезни разные, дети могут родиться уродами…» — громким шепотом говорила рыжая своей спутнице. — Конечно, беда, наказанье Божье. Но честно тебе скажу: я даже немного довольна. Потому что раньше мой Ленька на меня неделями внимания не обращал, в телевизор упрется до ночи, а потом спать завалится и храпит до утра. Я уж и так, и этак — ноль на массу. А теперь он боится, что из-за радиации станет этим… как это по-ученому? Ну, которые ничего не могут, понимаешь? Так теперь почти каждую ночь… — понизила она шепот до неразличимости. — А когда все кончится, и радиацию из города уберут — что я тогда снова буду делать? — снова заговорила рыжая в полный голос. — Опять подушку кусать по ночам? �ли еще один реактор взорвать… А твой Петро тоже?
— Нет, — печально ответила ей брюнетка. — Мой от радиации по-своему лечится: пьет, не просыхая. Он и раньше меня не особенно баловал, а теперь так вообще… Знаешь, как говорят: не с нашим счастьем…
В это время автобус остановился, и новые пассажиры оттеснили меня от моих маргиналок, так по-разному переживающих чернобыльскую трагедию, и я не слышал продолжения их разговора. Но видел издали, как рыжая наклоняется к брюнетке и что-то шепчет ей на ухо, наверное, подробностями делится. � на ее простоватом лице появлялась радостная улыбка, и оно вдруг становилось счастливым и даже одухотворенным.
� я подумал: до чего же мы бедные да обделенные, если даже чернобыльская трагедия принесла кому-то немного незатейливого счастья.
-------------------------------------------------
*) Оре (укр.) — пашет

Некоторая польза.

Моего бывшего одноклассника Вильяма, или попросту Вильку, попутал черт: очень ему хотелось, чтобы у него в отделе работал хотя бы один доктор наук. � вот в его кабинете появился и предложил свои услуги мужчина средних лет, улыбчивый, скромный, даже застенчивый, интеллигентный, с докторским дипломом и списком публикаций.
— Разрешите представиться: Карпенко Григорий �ванович, доктор экономических наук.
Поговорив со своим посетителем с полчаса, Вилька пришел в детский восторг, попросил позвонить завтра и, схватив заявление Карпенко и все необходимые бумаги, побежал к директору. Тот, однако, никакого восторга не выразил:
— Не советую, Вильям Аркадьевич. Не оберетесь потом.
— Но почему?!
– А вы его анкету посмотрите. Последнее место работы видите? �.о. профессора на кафедре политэкономии �нститута физкультуры. Это же такая синекура, что поискать! Чего же его от тех злачных мест к печальным нашим берегам влечет неведомая сила, да еще старшим научным сотрудником? Говорит, на живое дело потянуло? � вы поверили? Святая простота! � еще, поверьте моему опыту: если доктор наук идет в подчинение к кандидату, ничего хорошего из этого не получится.
— Ну, волков бояться — в лес не ходить. � чего бояться? Дадим задание, и пусть работает. А не справится, выгоним.
— Смотрите, вам с ним работать. Но одно джентльменское соглашение: мне на него, пожалуйста, не жалуйтесь.
… Весь испытательный срок доктор Карпенко просидел в институтской библиотеке, тихо, как мышка, читая отчеты вилькиного отдела, чтобы, по его словам, вникнуть в специфику и стиль новой для него работы. Зато потом он показал себя в полном блеске. Во-первых, оказалось, что Григорий �ванович был абсолютно безграмотным, и было непонятно, как он получил не только докторский, но и вузовский диплом. А во-вторых, выяснилось, что он — феноменальный, абсолютный и принципиальный бездельник, готовый скорее сдохнуть, чем прикоснуться к работе. Впрочем, подыхать он не собирается, и вообще, смерть от перегрузки ему явно не грозила. В ответ на все попытки Вильяма получить от доктора наук хоть какую-нибудь отдачу, Карпенко говорил, что выполняет срочные поручения райкома партии, и у него нет буквально ни одной свободной минуты…
— Какие еще поручения? — допытывался Вильям.
— �звините, Вильям Аркадьевич, — вежливо и даже ласково отвечал Карпенко.
— Вы — беспартийный, и, при всем уважении к вам, я в этих вопросах отчитываться не могу. Просто не имею права. � вообще, не будем портить отношений: все же я — ваш будущий начальник.
— Как это? — опешил мой одноклассник.
— Очень просто. Даст Бог, доживем до конкурса на замещение должностей. Вы — прекрасный аналитик, вот и взвесьте наши шансы. Я — доктор наук, вы —кандидат. Я — член партии и активист, вы беспартийный и к общественной жизни интереса не проявляете. Моя фамилия — Карпенко, а ваша нынешняя — Теплицкий, потому что, так сказать, девичья, — Шустер. Не забыли? Половина семьи вашей жены Полины Наумовны в �зраиле и США проживает. Значит, сегодня вы здесь, а завтра, извините, там. Кто же вам отдел доверит? Но вы не волнуйтесь: вам будет обеспечен режим наибольшего благоприятствования, работайте себе на здоровье. Я зла не помню. Если мне, конечно, не напоминают…
Потрясенный таким цинизмом, Вильям полетел к директору. Тот поморщился:
— Вы забыли о нашем джентльменском соглашении. Я вас предупредил, вы не послушались, теперь расхлебывайте сами. � никаких демаршей: «�ли я, или он!» Потому что так можно и до конкурса не дотянуть. К сожалению, объективно этот прохвост совершенно прав. — Он помолчал и, скривившись, добавил: — Вы бы хоть иногда политинформации посещали…
Тогда Вилька решил пойти другим путем: не давать Карпенко никакой работы, а если на конкурсе выяснится, что он за все время ничего не сделал, то ему не поможет ни докторская степень, ни партийный билет. Но пока он тешил себя такой мыслью, Григорий �ванович наслаждался завоеванным правом бездельничать, получая при этом четыре сотни плюс квартальные премии. А чтобы не засохнуть от такой растительной жизни, он пристроился к Обществу по распространению знаний, Дому научно-технической пропаганды и каких-то лекториев и, нахватав кучу командировок, ухитрялся прочитать до двадцати лекций в месяц, разумеется, по докторской ставке!
Так продолжалось до лета недоброй памяти 1986-го года, когда в один прекрасный июльский день доктор Карпенко был направлен прочитать лекцию на предприятие с загадочным названием «Пальма».
Предприятие «Пальма» оказалось на краю города за высоченным забором, а проходная своей массивностью напоминало ДОТ средней величины. Тщательно проверив паспорт и командировку, Григорию �вановичу дали провожатого, который чуть ли не под конвоем привел его в актовый зал. Там уже сидело около двухсот женщин от 20 до 30 лет, в голубых и белых халатах. «Куда я попал? — удивился Карпенко. — На ткацкую фабрику, что ли? Но почему такой забор и такая проверка?» — удивился Карпенко. Однако времени на размышление не было, потому что представительница месткома, сидящая в президиуме, объявила:
— А сейчас представитель Общества по распространению знаний товарищ Карпенко прочитает лекцию на тему: «Последствия экономики периода застоя и методы их преодоления».
Что будет дальше, Карпенко знал до тонкостей. Минут тридцать он будет читать по бумажке свой доклад, а потом спросит: «Ну, вот и все. Какие будут вопросы?» Вопросов, конечно, не будет, потому что его никто не слушал, привычно пропуская мимо ушей наукообразную нудоту. «Ну, если нет вопросов, то благодарю за внимание, и до новых встреч!» Раздадутся вялые аплодисменты, и поднимется представительница месткома: «Разрешите от вашего имени поблагодарить товарища Карпенко за интересную содержательную лекцию, и пусть он приезжает н нам почаще!» После этого ему подарят цветы, а может быть, какой-нибудь сувенир из отходов местного производства, и он отправится восвояси, думая только о том, как бы не заплатить партвзносы с честно заработанного четвертака…
Но на этот раз все было иначе. Только-только Григорий �ванович разогнался, как его перебила высокая красивая женщина из второго ряда:
— �звините, товарищ лектор… Бог с ними, последствиями застоя. Мы — люди рабочие. Как скажут преодолевать, так и будем… Вы лучше расскажите нам о последствиях Чернобыля, потому что столько разного со всех сторон слышишь, что не знаешь, чему верить и как поступать…
Зал нестройным, но выразительным шумом явно присоединился к ее вопросу.
Что должен был сделать в такой ситуации умный, квалифицированный лектор? Скорее всего, сказать примерно следующее: «Спасибо за очень своевременный вопрос. Но это исключительно сложная проблема. Ее должен осветить компетентный специалист: физик или врач. А я — экономист. Экономические последствия чернобыльской аварии, конечно, весьма серьезны, но еще как следует не изучены. � я не имею права вас дезориентировать. Поговорим об этом в следующий раз. А сейчас, с вашего разрешения, вернемся к нашей теме…»
Но Карпенко не был ни тем, ни другим: ни умным, ни квалифицированным. Во-первых, насчет экономики застоя, чернобыльской аварии, диагностики и лечения СП�Да или, скажем, о контактах с внеземными цивилизациями он был информирован примерно одинаково. Во-вторых, он считал, что доктор наук, как учительница в первом классе, должен знать все на свете. �, кроме того, он боялся, а вдруг, чего доброго, напишут, что лектор потерял контакт с аудиторией и не смог отвечать на вопросы, — потом век не отмоешься!
� Григорий �ванович, выудив из глубин памяти все, что слышал и читал, заговорил с уверенностью и апломбом:
— Да, товарищи! Чернобыльская авария является глобальной катастрофой, последствия которой простираются на тысячи километров и на тысячи лет. Под угрозой здоровье и жизнь миллионов, и не только живущих, но и тех, которым предстоит родиться. Могут возникнуть непредсказуемые изменения на генетическом уровне. Поэтому особая ответственность лежит на женщинах репродукторно… извините, репродуктивного возраста, то есть таких, которые могут и хотят рожать. Так вот, этого им делать не следует, по крайней мере, ближайшие пять-шесть лет, пока наука и медицина не дадут четких рекомендаций. А сейчас эти женщины должны срочно идти к врачам и получить инструкции, как применять концентрацио…, извините, контрацептивы, то есть предохранительные средства… А те, которые уже беременны, должны срочно абортироваться… пока не поздно…
— А если поздно? – пискнул кто-то из глубины зала.
— А в таком случае врачи будут вызывать искусственные роды. Это, конечно, неприятно, но лучше, чем родить урода с двумя головами или, в лучшем случае, дебила или гидроцефала, — блеснул эрудицией доктор наук.
В зале поднялся шум, который не утихал до конца лекции. Карпенко даже забыли поблагодарить и вручить заготовленные цветы. Он обиженно пожал плечами и двинулся к выходу.
А через неделю Григорий �ванович получил повестку, в которой ему предлагали явиться в областное Управление КГБ, к следователю капитану Караеву. А ниже объяснялось, к чему приведет неявка без уважительной причины.
Порядком струхнув, Карпенко побежал советоваться со своим дружком, начальником особого отдела института, майором госбезопасности в отставке. Тот задумчиво повертел повестку и сказал:
— Знаю Караева. Серьезный мужчина и следователь, так сказать, старой школы. Мы с ним когда-то… Ну, неважно. Куда же ты, Гриша, влип? Может, в какую-то компанию сомнительную сдуру затесался?
— В какую компанию?! Я теперь из дому на работу и обратно: радиацию, знаешь, как боюсь? Правда, неделю назад на «Пальме» каким-то ткачихам лекцию читал…
— Где ты читал? На «Пальме»? — ахнул начальник особого отдела. — Ну, ты даешь… Вот что... Пойди, погуляй часок, а я тем временем позвоню кое-куда, прозондирую почву.
Когда час спустя Карпенко зашел в кабинет своего друга, тот сидел мрачнее тучи.
— Ну, парень, заварил ты бодягу, нарочно не придумаешь. Удивляюсь, что ты еще на свободе гуляешь, а не в С�ЗО сидишь! Все же нравы смягчаются. А раньше бы…, ну, неважно. Ты хоть знаешь, что такое «Пальма»? Что ее курирует Первый зам. нашей «конторы»? Что твои ткачихи – это мастера высшей квалификации, которые микронную точность обеспечивают? Они перед каждой сменой специальную проверку проходят: температура, давление, настроение, тесты разные, потому что в их работе малейшее отклонение – и сразу в брак. А это скандал в мировом масштабе. Так начальник «Пальмы», генерал ГБ, «телегу» послал на самый верх, что после твоей лекции у него срыв гос. заказа по безопасности страны, поскольку половина его девчонок по врачам и абортариям разбежалась, а половина в истерике бьется. � поэтому он подозревает, что ты — диверсант, и свою миссию при помощи лекции выполнил успешно. А что и как, на кого ты работаешь, это Караев тебя быстро расколет, у него осечек не бывает.
— Коля! — взмолился доктор. Ну какой же я диверсант? Ты же меня знаешь. Придумай что-нибудь. Не дай христианской душе погибнуть безвинно…
— А ты думаешь, у диверсанта на лбу написано, кто он есть? Такой же человек, как и мы с тобой… Попробуй, обнаружь его! Может, и ты действительно… Ну, ну, не хватайся за сердце. Шучу, шучу… � помочь попробую. Значит, слушай сюда. Ты сейчас же, аллюр три креста, бежишь в псих. диспансер Октябрьского района. Там главный врач — наш человек. Мы с ним когда-то… Ну, неважно. Скажешь, что от меня. А он поставит диагноз, что у тебя из-за чернобыльского стресса крыша поехала, и ты нуждаешься в длительном стационарном лечении. � спрячет тебя на несколько месяцев в какой-нибудь палате. А там, глядишь, о тебе забудут. У них сейчас других забот хватает. Сами не знают, что делать. Ну, неважно…
— Слушай, я же нормальный человек. Как же я буду среди психов находиться?
– А как наши диссиденты находились, а некоторые и сейчас находятся? Среди них тоже вполне нормальные попадались, особенно, при поступлении… А тебе, вообще, подлечиться не помешает. По-моему, ты и есть псих, если такую хреновину на «Пальме» молол. Вот и совместишь приятное с полезным. А ты еще не доволен, харчами перебираешь…
— А что я потом буду делать? Я же все-таки ученый, доктор наук… Меня после психушки ни в один институт не примут…
— Ну, это твои проблемы, — нахмурился отставной майор. — Только после знакомства с Караевым, тебя ни одна больница не примет, это как Бог свят. Так что сам решай, как тебе лучше, только поторопись: время уже пошло.
— Что решил Григорий �ванович, неизвестно, но из института он исчез и больше там не появлялся. А когда моему однокласснику Вильяму Аркадьевичу Теплицкому-Шустеру сказали, что в его отделе открывается вакансия старшего научного сотрудника, он сразу все понял и на радостях напился до полной невменяемости. � среди алкогольных видений ему явилась тень самого товарища Андропова и спросила ласково и многозначительно:
— Теперь ты понял, сынок, что даже такая зловредная организация, как КГБ, и даже авария на атомной электростанции иногда приносят некоторую пользу?..

Ян ТОРЧ�НСК�Й