�НТЕРВЬЮ С КАРЛОМ МАРКСОМ

Маркс не приемлет вины за коммунизм и Гулаг. Но он безумно рад влиянию, которое до сих пор оказывает на академическую среду.

Доналд Сэссун: Ну, доктор Маркс, вас сбросили с корабля истории, не так ли? Пятнадцать лет назад ваши теории правили половиной мира. � что осталось? Куба? Северная Корея?
Карл Маркс: Мои «теории», как вы выразились, никогда ничем не «правили». Моими последователями были те, кого бы я никогда не выбирал и не искал, и я отвечаю за них не больше, чем �исус за Торквемаду или пророк Мухаммед за Осаму Бен Ладена. Самозваные последователи — цена успеха. Да большинство моих современников желали бы такой неудачи, которая, по-вашему, меня постигла. Я писал, что мир нужно не объяснять, но изменять. Ну и сколько же выдающихся людей моей эпохи изменили мир?

Д.С.: А Стюарт Милль?
К.М.: Он был благонамеренным плагиатором, трогательным в своем старании примирить непримиримое. Он все еще почитаем второразрядными умами Оксфорда и Йеля, но слышал ли кто-нибудь о нем в Пеории, штат �ллинойс, не говоря уже о Пхеньяне? Вы можете вспомнить о Вильяме Джевонсе, авторе теории конечной полезности. В мое время он был величиной! А когда вы в последний раз видали джевонсианца? � Конт, основатель социологии (смешная все ж дисциплина, если это можно назвать дисциплиной), — его печатают, продают? � даже не спрашивайте меня о Герберте Спенсере, чью заброшенную могилу осеняет тень моего монумента на Хайгейтском кладбище. Не сомневаюсь, что, разместить Маркса напротив могилы Спенсера — это была удачная шутка могильщика.

Д.С.: Но они же великие буржуазные мыслители.
К.М.: Конечно. � я пунктуально выплачиваю им дань уважения. Но сегодня лишь немногие из моих врагов читают Адама Смита или Дэвида Риккардо. � даже большие ученые, вроде Чернышевского, забыты.

Д.С.: А Джереми Бентам?
К.М.: Что за провокация! Бентам, пресный, педантичный, с его суконным языком, Бентам, оракул ординарного буржуазного ума. Чисто английский феномен, только в Англии и возможный. Самодовольная непрошибаемая банальность.

Д.С.: А современные мыслители?
К.М.: Следующие моде апологеты имущих классов сегодня, как и всегда, пытаются найти мне адекватного соперника. �х просто корежит от мысли о том, что признанного гения-то и нет. Вот они и воскрешают Хайека летом — а следующей весной, гляди-ка, в моде Поппер, — у этого хоть одна мысль в голове имеется, да только знаешь, парень, он же ее до смерти затаскал! Самые ленивые следуют за �сайей Берлином, таким легко постижимым, таким сокрушительно банальным и потрясающе тавтологическим. �з моих современников лишь Дарвин добился успеха. Я это сразу понял. Фридрих убеждал меня посвятить ему "Капитал", но Дарвин струсил и отказался. Если подумать, может, он и прав был. Не откажись он, так в теории естественного отбора усмотрели бы еще один марксистский заговор.

Д.С.: Ладно. Вашу популярность трудно оценить. Но согласитесь: марксизм уже не то, чем был раньше.
К.М.: Мои работы никогда не находили такого отклика, как сегодня. �сторики, экономисты, социологи, и даже, к моему удивлению, некоторые литературные критики обратились в материалистов. Самые интересные работы по истории, которые пишут сегодня в США и Европе — более марксистские, чем когда-либо. Да сходите на ежегодную конференцию Американской ассоциации истории социальных наук, — я там регулярно являюсь нездешним гостем. Они там честно исследуют связь институциональных и политических структур с производством. Болтают о классах, структурах, экономической определенности, отношениях власти, угнетаемых и угнетателях. � все они делают вид, что прочитать меня — залог обязательного успеха. Даже дипломатические историки — по крайней мере, лучшие из них, хоть их малая горстка, — теперь интересуются экономическим базисом власти. Конечно, по большей части их работы — грубый экономический детерминизм. Но с "вульгарным" марксизмом можно уйти далеко. Вы только посмотрите на успех донельзя упрощенных теорий о том, что империи разрушаются из-за того, что много тратят. Хорошо уже то, что экономика снова в моде. Социальная история, история обычных людей, вытеснила идиотскую зацикленность на исторических личностях. Конечно, многое обновилось. � слава богу. Мне никогда не нравился застой. "Капитал" остался незакончен не столько из-за моей смерти, сколько оттого, что он и не мог быть закончен. Капитализм идет вперед, а теория всегда отстает на шаг.

Д.С.: Так чего вы достигли и чего — нет?
К.М.: Я посвятил жизнь изучению капитализма. Я старался обнажить законы его развития. Я пытался добраться до его фундаментальных основ:

Д.С.: Вы были одержимы экономикой:
К.М.: � как же я был прав! Вы все одержимы экономикой и в обозримом будущем так оно и останется. Читателям Тhe Financial Times, Тhe Wall Street Journal и Тhe Economist этого объяснять не надо. � политикам тоже объяснять не надо — тем, что обещают рай земной, а потом говорят, что рынку противиться нельзя и что глобализацию (общепринятое политкорректное название мирового капитализма) остановить нельзя. Ну так кто одержим? Вы помните, что сказал мелкий арканзасский политик, ставший президентом США, — ну, тот, что заигрывал с практиканткой? Как там его звали?

Д.С.: Клинтон.
К.М.: Ну да. "Все дело в экономике, глупышка!" — Дорогой, так ведь я же это первым сказал.

Д.С.: � говорили не скажу что коротко:
К.М.: Ну так "Капитал" же не лозунг. Когда надо было, я тоже выдавал кучу фраз, пригодных для цитирования. "Пролетарии всех стран, объединяйтесь, вам нечего терять, кроме своих цепей", — лучше чем все, что смогли придумать высокооплачиваемые недоумки с Даунинг-стрит.

Д.С.: Но ведь то, что сегодняшним рабочим нечего терять, — чушь.
К.М.: Правильно. Вашим рабочим — рабочим Европы и Северной Америки — есть что терять. В свое время, конечно, с ними обходились ужасно. � даже спустя 20 лет после выхода Манифеста, в Англии — богатейшей стране — положение рабочих не слишком улучшилось. Погоня за прибылью приносила все больше и больше жертв — и не только среди рабочих. В 1866 году я обратил внимание на сенсационные газетные материалы о железнодорожных катастрофах. В дни, когда Британия правила морями, машинисты локомотива работали по 30 часов, и последствия были катастрофичны. Железнодорожные катастрофы тогда называли "стихийными бедствиями". Я называл их бедствиями капитализма. Теперь, конечно, все иначе, не правда ли? �ли возьмем заметку из лондонских газет июня 1863 года: "Смерть от непосильного труда". Это про смерть Мэри Энн Уокли, 20-летней модистки, работавшей на людей из респектабельного общества. Девушка работала 16 часов без перерыва. Так как дело было в "сезон", нужно было невероятно быстро сшить платья для благородных леди, приглашенных на раут в честь принцессы Уэльской. Уокли проработала без перерыва более 26 часов, вместе с другими тридцатью девушками, сидящими в маленькой комнате. Все это вы найдете в "Капитале". Если вы, юноша, озаботитесь чтением всего этого, то поймете, что "Капитал" — не сухой экономический трактат. Эта книга сочится возмущением и негодованием.

Д.С.: Но такое даже в те времена было исключением, оттого эти случаи и попали в газеты. Ничего этого больше нет. У машинистов локомотивов хорошие дома, отпуск они проводят за границей...
К.М.: Да, да, и главная тому причина — то, что наша партия — социалисты, профсоюзные деятели, реформаторы, которых я поддерживал и поощрял, — положила предел капиталистической эксплуатации. �ли, если пользоваться ужасным жаргоном сытых писак буржуазной прессы, придали рынку труда жесткость. Но в других странах, в бывших колониях, где нет ни демократии, ни профсоюзов, ни социалистических партий, положение тех, кому нечего продать, кроме своего труда, даже хуже чем было на потогонных предприятиях в мое время. � даже на Западе там, где рабочие неорганизованы, ситуация лишь немногим лучше.
Отчего августейшие печатные органы вроде Prospect не обнажают реалий нашего мира, а лишь нервно таращатся на пуп буржуазии и держат читателей в уюте неведения? Сбылось все предсказанное мной. В средоточии капитализма, в США, потеря квалификации и снижение заработной платы происходит во всех отраслях промышленности — от самых современных до самых отсталых. Новые потогонные предприятия и работа на дому подкосили силу профсоюзов в зонах хайтека — таких, как Калифорния. � когда я слышу от Бушей-Блэров и прочих представителей буржуазного порядка ханжескую чепуху о правах человека и свободах, я в печали склоняю свою седую голову. Воевали ли эти люди за то, чтобы положить предел эксплуатации труда? Боролись ли они за свободу рабочих объединяться в профсоюзы? Все, чем они когда-либо занимались — меняли "недружественные" правительства на "дружественные", — дружественные накоплению капитала.

Д.С.: Но на Западе рабочие используют помянутые вами свободы, чтобы улучшить свое положение в капиталистическом государстве, а не для разрушения государства. Признайте: рабочий класс стал для вас разочарованием.
К.М.: Это правда: государство, которое было угнетателем рабочих, за следующие сто лет переменилось и стало главным источником их лояльности. Средний класс, особенно интеллигенция оказался большим интернационалистом, чем пролетариат. Мы об этом реформизме предупреждали. Я вспоминаю первые выборы, проведенные по Акту реформы 1867 года. Манчестер — Манчестер! — избрал трех тори вместо двух либералов. Энгельс был потрясен. Он писал, что "пролетариат ужасно дискредитировал себя".

Д.С.: � как вы это объясните?
К.М.: В социалистической борьбе есть неизбежные противоречия. Нужно бороться за реформы — но каждое завоевание ослабляет революционный энтузиазм рабочих. Сильные добиваются реальных улучшений. Слабые мрут с голода. Вы же не думаете, что буржуазия пошла на введение 8-часового рабочего дня, оплачиваемых отпусков, пенсий по старости, бесплатной медицины, образования и социального страхования для всех — в пароксизме филантропии? Чтобы добиться всего этого, нужно было бить не на жалость капиталистов, а на их прибыль. Вы же не думаете, что капитал уходит в Таиланд, Бангладеш, в Бразилию или на Тайвань затем лишь, чтобы столкнуться с организованными рабочими, защищающими свои права и способных вырвать достойную заработную плату? Завоевания западных рабочих не могут быть писаным образцом для всей планеты. Капитализм может быть глобальным, как я объяснял давным-давно, еще когда капитал был лишь слабым мерцанием в мировом болоте мелкотоварного и патриархального производства. Но все ли явления подвержены глобализации? Шведский социализм? Образ жизни американского рабочего? Даже католикам известно, что римским Папой может стать не каждый. Разве настанет день, когда 1,3 миллиарда китайцев и миллиард индийцев поедут на работу в собственных автомобилях, заправленных дешевым горючим? Разве настанет день, когда они вернутся с работы в собственные дома с кондиционированным воздухом? � не услышим ли мы треск ломающегося озонового слоя, когда одним прекрасным утром дезодорант оросит разом 4,6 миллиарда подмышек? � не положен ли прогрессу естественный предел?

Д.С.: �так, теперь вы ищете спасения у Мальтуса, говоря, что будущее чревато катастрофой. Могу ли я напомнить вам, доктор Маркс, что вы были викторианским оптимистом, этаким дитятей Просвещения? В Манифесте вы:
К.М.: Манифест, шманифест! Давайте ретроспективно посмотрим. Я написал эту чертову штуку в феврале 1848 года, когда мне было меньше тридцати. Большинство моих научных работ было впереди. Манифест писался по поручению незначительной группы левых и, кроме того, второпях. �, поскольку он успешно продавался, — ну ладно, это фигура речи, и я не думаю, что в 1848 году было продано больше тысячи экземпляров, — Европу тут же охватила волна революций: Франция, Германия, Венгрия, Польша, �талия. Везде массы требовали конституции, свободы, для демократии. Манифест лишь отразил оптимизм тех неистовых дней. Мы считали, что можем все. Нами владело воображение.

Д.С.: А потом?
К.М.: А потом настала реакция. Какие-то успехи были достигнуты, но в целом мы проиграли. Во Франции, на которую так надеялись, воцарился маленький выскочка Луи Наполеон. Он был первым законно избранным диктатором современной истории. Я тут же навалял книгу, — я пользуюсь вашей лексикой только для того, чтобы показать, что мой век изобрел все то, что приписал себе ваш. Вопреки всем неолиберальным филистерам, которые считают меня экономическим детерминистом, последышем идиотов, вопящих о рынке как основе свободы, — что за наглость! — я объяснял, что, когда буржуазии угрожают, она наделит властью любого, кто загонит джинна назад в бутылку. Кто там болтает о гражданских правах и выборах и свободе печати, когда власть капитала в опасности? Буржуазия, понимая, что ее политическое господство несовместимо с выживанием, разрушила собственный режим, очернила собственный парламент и призвала Наполеона. Она отказалась от власти в пользу говенного лидера партии разложившихся роялистов, жуликов, шутов, игроков, разболтанных академиков и попрошаек. Весь этот отстой обеспечил победу Второй империи на референдуме. Эту историю я подверг деконструкции, — видите, я не отстаю от современных шарлатанов. Результатом стала первая теория фашизма. Так что не рассказывайте мне о том, что я полон иллюзий о человечестве. На самую жесткую реальность я смотрю хладнокровно. Так же, как ваши дружки-социалисты сегодня, я понял, что мы проиграли. Собрался с духом и ушел в работу. Я проводил дни в читальном зале Британского музея, гордый и одинокий; душа моя полнилась гневом, а жопа покрывалась фурункулами, но мой разум делал свое дело, дело интеллектуала: стоять лицом к реальности.

Д.С.: Никто не сомневается в вашей честности. А вот анализ ваш сомнителен. Если демократические правительства могут представлять угрозу буржуазии, то выходит, что в вашем Манифесте ошибка, — там, где говорится о том, что «правительства современных государств лишь комитет по управлению делами буржуазии».
К.М.: А так ли я ошибся? Разве это не тот случай, когда правительства сдерживаются внутренней структурой капитализма? Когда все сказано и сделано, они вынуждены делать все, чтобы доказать свою полезность, — обучать рабсилу, исправлять промахи, убирать с дороги говно, что сами же и навалили. � они, рабы капиталистических императивов, все это исполняют: левые, правые и центр, социалисты и фашисты, либералы и "зеленые". Придя к власти, они обязаны бежать быстрей, чтоб не упасть. Хорошо бегут — значит, поступают налоги, которые они тратят и перераспределяют на то и се, помогают бедным и больным, как делали викторианцы. Есть прибыль — с этикой все в порядке. А как только прибыли падают и экономика вступает в один из предсказанных мной циклов, так филантропию вышвыривают, как состарившуюся жену. � тогда ваш добрый буржуа обнаруживает, что вы не умеете собирать и расходовать налоги, что безработные — воры, что здравоохранение — это слишком дорого, что матери-одиночки безответственны. Совесть буржуя привязана к превратностям фондовой биржи.

Д.С.: А интеллектуалы?
К.М.: Все они второсортные теоретики и по существу наемные лакеи богатеев. У буржуазных бумагомарак фишка вот какая: они всегда теоретизируют постфактум. Соберут интеллектуальный мусор, отполируют, назовут это теорией и подадут как науку. Мятеж против современного капитализма отливается в формы религиозного фанатизма, а они называют это "столкновением цивилизаций". Падение коммунизма они объявляют "концом истории", — ох, что сказал бы бедняга Гегель на то, что предсказание великого мыслителя повторено в фарсовом исполнении Фукуямы?
Д.С.: Успокойтесь. Пойдем дальше. Я бы вот о чем спросил вас: о Советском Союзе, о Гулаге, о коммунистическом терроре.
К.М.: А я знал, что вы об этом спросите. Должен признать, что я так же тщеславен, как всякий другой. Весь этот культ личности и поклонение Марксу заставили меня признать это. Мои портреты на гэдээровских банкнотах и Марксптатц в каждом прусском городишке пощекотали мое самолюбие. Маркетинговые умения Энгельса, усилия Бернштейна и этого утомительного Каутского привели к тому, что я посмертно стал великим гуру социалистического движения. Поэтому российские западники восприняли меня так же серьезно, как, скажем, электричество. Так что я не удивился, когда Ленин решил превратить меня в Библию. Ленин был умный политик с хорошими инстинктами. Но, будучи фундаменталистом, он решил найти в моих работах оправдание всему, что хотел сделать. Он творил "марксизм" на ходу. Этот отвратительный обычай, типичный для религий прошлого, распространен повсюду. У меня возникло чувство, что на службу идее были поставлены даже мои списки покупок. Возьмем понятие "диктатуры пролетариата". Этой формулой, взятой у римлян, я обозначал чрезвычайное правление в кризисные времена. Это выражение я использовал всего раз десять в жизни. Не могу передать удивление, охватившее меня, когда оно вдруг всплыло как центральная идея марксизма, оправдывающая однопартийный режим. Ну что тут сказать? � еще большим сюрпризом была так называемая социалистическая революция в отсталой стране, проведенная к тому же неславянами. Большевики сделали буржуазную революцию, которая оказалась не под силу слабой и глупой русской буржуазии. Коммунисты использовали мощь государства для создания современной индустрии. Если это назвали диктатурой пролетариата, — ладно, пусть будет так.

Д.С.: Но чистки, преступления, кровь...
К.М.: Так я же говорил, что капитал рождается, истекая грязью и кровью.
Д.С.: Я говорю о коммунизме, а не о капитализме.
К.М.: Русская революция не была социалистической, осуществляемой против капиталистического государства. Это революция против полуфеодальной автократии и во имя строительства современной промышленности, современного общества. Промышленные революции всегда обходятся дорого, будь во главе их коммунисты или почтенные буржуа. Ваши современные политические бухгалтеры, добывающие в историческом мусоре материалы для обвинений, — они что, суммировали все смерти колониализма и капитализма? Они приплюсовали к ним всех африканцев, умерших по дороге в Америку? Всех выморенных американских индейцев? Всех погибших на капиталистических гражданских войнах? Всех, кого убили болезни, причиненные современной промышленностью? Всех мертвецов двух мировых войн? Конечно, Сталин и Ко. были преступниками. Но как вы думаете, стала бы Россия современным индустриальным государством демократическим, мирным путем? � чей путь к индустриализации обошелся без жертв, зато с мягкой системой гражданских свобод и прав человека? Японии? Кореи? Тайваня? Германии? �талии? Франции? Великобритании с ее империей? Что было альтернативой Ленину, Сталину и красному террору? Красная Шапочка? Альтернативой был поддержанный казаками диктатор-антисемит, такой же жестокий параноик, как Сталин (или Троцкий, все равно), много более испорченный и менее эффективный.

Д.С.: Так ли неизбежно все это было?
К.М.: Этого не знаем ни я, ни вы. Но разве вы посмеете назвать меня ответственным хоть за каплю пролитой крови или за судьбу писателя, брошенного в тюрьму? Могу напомнить, что я сам стал политическим изгнанником, так как защищал свободу слова, что жизнь прожил в бедности и умер в 1883 году, когда Ленину было 13 лет, а Сталину четыре года. Я, может, написал бы "черную книгу капитализма" и перечислил бы в ней все преступления, совершенные его именем. Но я не сделал этого. Я исследовал преступления капитализма столь же беспристрастно и уравновешенно, как исследовал выше преступления коммунизма. При всей моей любви к полемике я превыше всего ставлю уверенность в том, что капитализм — лучшая из предшествовавших ему формаций и что именно капитализм заложил основу царства истинной свободы, свободы от нищеты, от страха, — от всего, чем является коммунизм. Возьмите статью об индийском мятеже 1857 года, которую я написал для нью-йоркской Daily Tribune. Английские солдаты творили отвратительные вещи: насиловали женщин, жгли целые деревни. Разве я использовал эти факты, чтобы набрать очки? Нет. � я не расквасился в сантиментах по поводу уничтожения идиллического общинного уклада. Этот уклад я осудил как основу восточного деспотизма и орудие насаждения предрассудков. Я объяснил, что британский империализм вызвал социальную революцию и радовался этому, но не видел причин умалчивать о разрушительном воздействии британской индустрии на �ндию.

Д.С.: А что насчет ваших ранних работ об отчуждении? Писания 1844 года были довольно популярны в шестидесятых. Люди увидели их значимость для современного мира.
К.М.: Ерунда. Я не стал издавать их по той причине, что все это малополезная бессмыслица. Очень типично, что этим стала упиваться разочарованная мелкая буржуазная интеллигенция. А у меня для этого нет времени.

Д.С.: Разве ваше отношение к Гегелю не:
К.М.: Гегель-шмегель. Должен открыть секрет: в его вообще не читал, разве что "Феноменологию духа" и "Логику", да и то очень поверхностно. Жизнь слишком коротка.

Д.С.: В определенных кругах это произведет шок.
К.М.: Нужно читать великих английских экономистов, Адама Смита и Дэвида Рикардо. Ну, не совсем английских: один шотландец, другой — умный еврей-сефард, хорошо знающий цену деньгам. Немцы, подобно Гегелю, достают идеи из шляп. Предпочитаю британцев, делающих шляпы из идей.

Д.С.: Как вы понимаете сегодняшний социализм?
К.М.: Он умирал долго. Он выполнил свою задачу: цивилизовал основы капитализма. За большее с него спрашивать нельзя. Теперь все пойдет плавно и полого. Коммунизм тоже рухнет: он свою задачу — строительство капитализма — выполнил. Это хорошо понимают в Китае, где эту пьеску доиграют в следующем столетии. Мы видим, как Россия от люмпен-коммунизма переходит к люмпен-капитализму, так это другое дело. Что вообще можно построить с русскими? Нужно читать их романы, слушать их музыку, но что касается жизнеспособной экономики...

Д.С.: А что скажете про Блэра и Шредера, — про третий путь?
К.М.: Разве я непременно должен иметь мнение об этих людях? Сказать, что история их забудет, — и то слишком много для них. �стория их просто не заметит. � это показывает, как низко пало человечество. В мои дни были Бисмарк, Линкольн, Гладстон и Дизраэли: реальные противники!

Д.С.: Так это же было — что? Триумф капитализма.
К.М.: Хорошо, давайте применим диалектику. Так как в этой системе все выиграть не могут, сопротивление неизбежно. Сейчас сопротивляются лишь маленькие секты, играющие в революцию. �ли стадо антиглобалистов.

Д.С.: Что вы о них думаете?
К.М.: Первобытный бульон. Но лучше они, чем вообще ничего. Они все же противостоят капиталу, хоть и не изменят мир, не говоря о том, чтобы объяснить его.

Д.С.: A феминизм?
К.М.: Я действительно писал, что великие социальные изменения невозможны без женского фермента. Но там еще много работы. Большинство рабочих в мире сейчас женщины, но большинство феминисток — не рабочие. Многие западные феминистки хотят, чтобы западные мужчины поделились с ними властью. Почему бы и нет? Кому охота быть хаусфрау при каком-нибудь тупице? Но для армии трудящихся женщин это не имеет значения.

Д.С.: Что вы думаете об Америке?
К.М.: Всегда любил янки: ни тебе феодализма, ни освященных традиций. Конечно, много ханжества и религии. Но так или иначе, из каждого капиталистического кризиса они выходят все более и более сильными. � просто замечательная властная система. Фальшивая демократия, фальшивые выборы, фальшивая политическая система, окруженная надувалами и жадными адвокатами. Все это позволяет бизнесу делать свое дело, покупая кандидатов, — взятка тут, взятка там. Народ не в доле. Половина не принимает участия в голосовании. Для другой половины политика — невинное развлечение, вроде шоу "Кто хочет стать миллионером?" Я переместил штаб-квартиру первого �нтернационала в Нью-Йорк не для того, чтобы лучше им управлять, но потому что Америка становилась страной рабочего класса. Это единственная в мире страна рабочих. �х игры, культура, манеры, еда, — да в американцах все от рабочего класса. Разумеется, отношение к ним старушки-Европы остается снобистским, — это своего рода утешительный приз за утерянное превосходство.

Д.С.: �, наконец, что вы думаете о терроре?
К.М.: В конце концов, врага каждый выбирает себе сам. Было бы глупо считать, что капиталистический мир не столкнется с одной из форм сопротивления. Коммунисты и социалисты предлагают рациональную, современную, разумную оппозицию. Они разделяют многие ценности, исповедуемые их либеральными оппонентами: основные права, идею народной демократии, женское равенство, неприятие клерикализма. Но вы только представьте себе, что случится, если исчезнут коммунисты и социалисты. Политический вакуум заполнят чокнутые фундаменталисты, религиозные фанатики, сумасшедшие муллы. Стоило уничтожить иранских коммунистов, как пришел аятолла. То же самое сделали в �раке и получили Саддама Хусейна. Пал СССР — возник Осама бен Ладен.

Д.С.: А вы сами? Чем вы заняты и как проводите время?
К.М.: О! Я развлекаюсь. Мы с Фридрихом поигрываем с �нтернетом. Вы знаете, сколько ссылок дает Google, если набрать "Карл Маркс"? 367 тысяч! � я никогда не пропускаю The Archers, чудную сагу об идиотизме деревенской жизни, тьфу!

Доналд СЭССУН, впервые опубликовано в журнале Prospect Magazine
Перевод Татьяны Даниловой, "Русский журнал"
Элла Грайфер, “Международная еврейская газета”, jig.ru

Доналд СЭССУН