«ВСЕ МУЗЫ В ГОСТИ БУДУТ К НАМ»
Наталья ДОРОШКО-БЕРМАН
«Покуда память нам дана разбитый день крепить любовью … »
От составителя.
9 мартa этого года ей исполнилось бы всего 55 лет. Поверьте, дорогой читатель, это очень нелегко и ответственно представлять стихи поэта, который ушел из жизни, находясь в расцвете таланта и творческих сил.
Больная тяжелым неизлечимым недугом, Наташа не ушла в свое горе и в свою боль, она продолжала творить до последних дней. И в ее стихах нет отчаяния или тоски, только печаль и сожаление, что не успеет сказать людям все, что хотела и могла. «Боюсь, я не успеть сказаться до конца», — сокрушалась она. Последнее стихотворение этой подборки датировано июнем 2000 года, а из жизни Наташа ушла 7 июля того же года.
Уходят поэты — остается их наследство, их творчество: «Пусть арфа сломана — аккорд еще рыдает» — писал Надсон. «Лютни уж нет, но звучит ее струна», — вторил ему Булат Окуджава. То же самое можно сказать о судьбе поэзии Натальи Дорошко-Берман.
Очень горько, что Наташа не увидит этой публикации. Но кто знает, может быть, ее душа найдет умиротворение в райских кущах, почувствовав, что в нашей юдоли ее помнят и любят. Кто знает…
Ян Торчинский
* * *
И ветер из полей,
И дали высоки.
На утренней поре
Зачем пишу стихи?
Признаться, ими я
Восполнить и не тщусь
Ущербность бытия,
Несовершенство чувств.
И всё же должно петь,
К прибытию гонца
Боюсь я не успеть
Сказаться до конца.
Не испугаешь, смерть.
В тебе всё та же даль,
Ты только дай мне спеть,
Поставить точку дай.
* * *
Дорога дальняя горька
И удивительно знакома.
Идти от дома и до дома
И от греха и до греха.
Но есть пути в иной предел,
Где всё подвластно вдохновенью
И где дано стихотворенью
Переписать неверный день.
Да будут помыслы чисты.
Да будут замыслы безгрешны,
Когда, как спелая черешня,
Сорвётся Слово с высоты!
* * *
Шумит прибой. И снова, снова
Вскипают вещие слова.
Но ты напрасно ждёшь улова,
Рыбак, не помнящий родства.
Закрой глаза и в бездну прыгай!
Чтоб смог ты песнь свою начать,
Ты должен вспомнить: был ты рыбой,
Которой бог велел молчать.
Вопль океана мирового
Прорвёт веков остывший грунт.
В молчаньи мудром зреет слово.
В смиреньи горьком зреет бунт....
ВОСПОМИНАНИЯ О ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЕ
От улыбки зари до печали заката
Потянулась мелодия нашей беды,
Что в сердцах прозвучала
предсмертной расплатой
За жестокий и вечный мираж простоты.
Лишь кости на поле, да ветер завоет.
Была нам за битву обещана воля.
Аукнется воля, аукнется слава.
Откликнутся выстрелы слева и справа.
От улыбки зари до печали заката
Мчались кони пожаром по чёрной земле.
Прямо в сердце я целилась кровному брату.
Прямо в сердце пытался он выстрелить мне.
Лишь кости на поле, да ветер завоет.
Была нам за битву обещана воля.
Лишь ворон бранится на поле на бранном.
Что славой казалось, окажется срамом.
Нынче там, где подкова поставила дату,
Вьёт гнездо без опаски певец полевой,
И всё чудится нам, что мы не виноваты,
И всё чудится нам, что мы живы с тобой.
Лишь кости на поле, да ветер завоет.
Была нам за битву обещана воля.
Была нам за битву обещана слава.
Какими же славными гибли мы, право!
МОНОЛОГ ЖАННЫ д’АРК
Шёпот страха: «Покайся, Жанна!»
Голос веры: «Твой меч остёр!
Ты ведь знаешь, боясь пожара,
Разжигают они костёр».
Боже правый, тяжка расплата,
Только это тебе видней.
Вот уже языки заката
Лижут гривы гнедых коней.
Мчится конь мой багрово-алый,
В кровь закушены удила.
Только силы осталось мало,
Только родина предала.
Жаль, неправду потом напишут
И объявят меня святой.
Конь мой красный в лицо мне дышит,
Лижет локон мой золотой.
Не молю, не кляну, не каюсь.
Не спасти уже, не помочь.
Мама, солнце закрой руками,
Чтоб не знать, как сжигают дочь!
Мне судить, чтобы быть судимой,
Мне гореть, чтобы вам дышать.
Белой птицей за чёрным дымом –
Что там видно тебе, душа?..
* * *
Есть чёрная дыра, где исчезает время,
Где нету ничего, и даже смерти нет.
Быть может, человек давно уже там реет,
В расплавленный бетон впечатав силуэт.
Есть белая дыра, и в прошлое земное
Нас может водворить,
коль сквозь неё пройдём.
И снова человек мечом взмахнёт, и снова
Разрушит свой очаг, испепелит свой дом.
А может, мы из тех, вернувшихся оттуда,
Сумевших протереть Вселенную до дыр,
Взлетевших под раскат нейтронного салюта
В пространство, где уже ни солнца, ни звезды?
Нет, нет, всё это бред, а надо верить в разум.
И сына в детский сад за ручку отводить.
Ведь так не может быть,
чтоб всё сокрылось разом.
Ведь так не может быть,
ведь так не может быть.
* * *
Памяти отца посвящается.
Приподнялся, шагнул к порогу,
Не противясь.
Каково тебе перед Богом?
Всё ль простилось?
Видишь, лепит неторопливо
Холм лопата.
У какого, скажи, обрыва
Крикнуть: «Папа!»
Ну, а в нашей земной юдоли
Те же дали.
Вот и друг твой уже на воле.
Оправдали.
Что бормочешь опять, Россия,
Матерь злая?
Помидорчиком закусили,
Поминая?
Смерть ли к свету сбежать поможет
В этой драме?
Жаль, что я на тебя похожа
Лишь кудрями.
* * *
Не хочется драться, и счастье так близко,
Но щёлкают зубы, но сыплются искры.
Мы голодны просто, мы просто ослепли
И раним друг друга за горсточку пепла.
Себя утешаем, что, выйдя из драки,
Начнём побеждённым зализывать раны.
И прочь изгоняем сознанье, что вечны
Увечья соперников, наши увечья.
Прости же нас, время, за то, что забыли,
Кого мы любили и как мы любили.
Позволь нам родиться с иною судьбою,
Позволь нам пролиться водою живою.
* * *
Кит лежит на августовском пляже.
Запах смерти. Мухи и жара.
А вокруг всё также волны пляшут,
А вокруг гоняет детвора.
Ты не первый, кто приплыл на сушу,
Словно человечеству в укор.
Через час твою растащат тушу
По кусочкам, курам на откорм.
Мир качнулся, больно сердце сжалось.
Дрогнул воздух, шквалы затая.
Может впрямь на трёх китах держались?
Может, больше не на чем стоять?
Тишина. Вопросы без ответа.
И моя нелепая вина.
Под дрожащим плавником рассвета
Океана дыбится спина.
ОСЕННЯЯ ПЕСНЯ
А первая любовь единственной казалась,
И пела тишина, ещё не став строкой.
Не надо горевать. Осталось, что осталось.
До детства не доплыть, до смерти далеко.
Цепочка из минут за строчкой тянет строчку
И за любовью вновь спешит любовь дарить.
И поздно сожалеть, и рано ставить точку.
До смерти далеко, до детства не доплыть.
Куда же ты, душа, продрогшая синица?
Зовут ведь не тебя, курлыча за рекой.
Осенний перелёт всё длится, длится, длится –
До детства не доплыть, до смерти далеко.
12 МАРТА 1801 ГОДА
Нева змеится лентой чёрной.
Бледна заря.
Гримёр в последний раз
припудрит лицо царя.
И под военных барабанов
глухую дробь
Склонятся траурные флаги
на гордый гроб.
Пойдём, дружище, на Фонтанку!
Нам не впервой
Плестись за царским катафалком
по мостовой.
А нынче март, и потепленья
природа ждёт.
Надень-ка фрак, что под запретом
который год.
Потом шампанского закупим,
и пир горой.
И первый тост за Александра,
и тост второй:
«Да смоет праведное царство
наш общий грех!»
А где-то всхлипнет шут опальный
под брань и смех
О том, что траурною лентой
блестит Нева,
О том, что ветхая надежда
всегда нова...
* * *
О, родные мои, не зовите меня
В те чужие далёкие страны.
Пусть останусь одна,
пусть медвежья страна
Так обнимет меня, что изранит.
И стоять мне сиротою
Век на ветру.
Если я чего-то стою,
Здесь я умру.
Если я о чём-то плачу,
Здесь моя речь.
Если голову на плаху,
Здесь проще лечь.
Пусть сегодня тюрьма,
а назавтра сума,
Пусть живу в ожиданьи погрома,
Я печали свои выбираю сама,
Я счастливей, я всё-таки дома.
Все уплыли, улетели
За океан.
В старом доме опустелом
Только диван.
Распилили, растопили
Жаркую печь.
Все уехали, уплыли, –
Что там беречь?
Тут и там нам видны те ж четыре стены,
И безумие ваше кочевье.
Уцепитесь за месяц с другой стороны.
Покачаемся, как на качелях....
РАССВЕТ
Ветер дробью дождя барабанит легонько.
Где-то лает собака сердито и горько.
Это долгая ночь пролилась без остатка,
Это сон, словно вор, ускользает украдкой.
Войди в мой сон на грани дня.
Войди в ту трещину пространства,
Где ты с привычным постоянством
По долгу смотришь на меня.
Где перепутаны давно
Узоры нашего страданья,
И тишина есть пониманье,
И улыбаться нам дано.
Ветер дробью дождя барабанит легонько.
Где-то лает собака сердито и горько.
Это долгая ночь пролилась без остатка,
Это сон, словно вор, ускользает украдкой.
И долгих наших лет итог –
Лишь отдалённый шум прибоя
Седого моря, где с тобою
Нам утонуть назначен срок.
Войди в мой сон на грани дня,
Пока там небо голубое,
Покуда чёрною бедою
Не запеклись его края,
Покуда память нам дана
Разбитый день крепить любовью,
Покуда живы мы с тобою,
Войди в мой сон на грани дня.
Ветер дробью дождя барабанит легонько.
Где-то лает собака сердито и горько.
Лужи черный овал, листьев вздох оробелый.
День повис за окном, высыхающий, белый.
* * *
Что мне делать с тобой, непокорная боль?
Этой ночью в пространство распахнута сцена.
Ну, а зрители?! Им не узнать тебе цену,
Если правду свою не сыграешь, как роль.
Он не любит меня, и последний мой шанс –
Так запеть, так ударить по струнам гитары,
Чтоб к нему возвратилась беглянка – душа,
Что ещё не познала усталость и старость.
Он когда-то сказал: «Я пока ещё жив».
И на миг показался щедрей и моложе.
Я подумала: «Что мне до этого, Боже!» –
Но поверила выдумке этой и лжи.
Что же делать мне, боль? Стынет ночи зола.
Не суметь мне тебя обуздать и стреножить.
Я актёр, позабывший язык ремесла,
Ну, а мёртвых лишь песней дано растревожить.
ИЕРУСАЛИМСКИЕ НАПЕВЫ
Скуластый мальчишка, задира,
Зачем я твержу твоё имя?
Сначала в себя уходила,
Потом уходила с другими.
А то, что назвал ты любовью,
Совсем на любовь не похоже.
Но мы целовались с тобою
На самом виду у прохожих.
Ты помнишь, дорогой Исуса
Брели по арабским кварталам,
И я опасалась искуса
К тебе прислониться устало?
А после в саду Гефсиманском
Незрелые рвали маслины.
Из душной поры этой майской
Что в сердце своём унесли мы?
Но месяц крутого замеса
Доплыл, и, должно быть, так надо –
От нашего снежного леса
До вашего райского сада.
Тону я в кудрях твоих жарких,
В глазах, как миндалины, узких.
И там, где лишь камни да арка,
«Люблю» ты мне шепчешь по-русски.
ЧИНАРА
На тебе, словно капли,
блестят серебристые почки
И, как почки, блестят серебристые капли дождя,
И пестрят на ветвях чьих-то просьб
и желаний платочки,
Вот и свой, голубой, оставляю тебе, уходя.
Я взойду на Чимган, утопая в снегу по колено.
Ты, напрягшись ветвями,
за мною потянешься ввысь,
Чтобы эхом далёким услышать
мой крик вдохновенный:
«Слава богу, что мы добрались,
добрались, добрались!»
Ах, чинара, подруга, прости сумасшедшую веру,
Что мы вместе росли, что и мне и тебе – за пятьсот,
Как пятьсот лет назад,
над горами рассвет, словно веер,
Как пятьсот лет назад, окаянное солнце печёт.
Как пятьсот лет назад, под ногами крутая дорога,
Как пятьсот лет назад, так отчаянно хочется жить!
И, взойдя на вершину,
мудрей и щедрей стать немного.
Как пятьсот лет назад, мне навстречу лавина бежит...
Смерть – не точка, она –
многоточие в звёздном полёте.
Сбросит кожу душа и себя вдруг узнает опять.
Но оборван мой крик на высокой,
пронзительной ноте,
Но опять, задыхаясь, мне воздух горячий глотать.
Не горюй, не прощайся,
лишь небом взмахни, как платочком,
Тем, что я оставляла, к вершине своей уходя.
На тебе, словно капли, блестят серебристые почки
И, как почки, блестят серебристые капли дождя.
* * *
Завертел Бог планеты и звёзды.
В них такое законов число,
Что вмешаться в их ход уже поздно,
Даже если несут они зло.
И пока на безумных планетах
Мы решаем, быть нам иль не быть,
Пролила уже Аннушка где-то
Каплю масла на рельсы судьбы.
И уже не зависит от Бога,
И совсем не зависит от нас,
Что шагаем мы смерти дорогой
В тот судьбою назначенный час.
В небе солнце по-прежнему светит,
Но труба уж играет отбой.
Вот несётся, как яростный ветер,
Наш последний трамвай роковой.
Только пусть бы хватило нам воли
Миг последний у жизни украсть,
Чтоб потом, уж не чувствуя боли,
Головою на рельсы упасть.
Мы рванёмся в другую обитель,
В изначальный далёкий наш дом,
И окликнет нас Воланд: «Летите!
Жизнь прошла, смерть прошла.
Мы вас ждём!»
* * *
Здесь под небом высоким,
у знойного дня на краю
Кружит чёрная птица
под рокот немолчный прибоя.
Боже, этот покой,
что нисходит на душу мою, –
В нём совсем нет желаний,
и что мне поделать с собою?
Об одном лишь тебя я сегодня молю:
Дай прохлады испить,
осенИ меня звонкой листвою.
Боже, эта постель, на которой я сплю
В испарениях влажных,
и что мне поделать с собою!
Остывает душа, и надежда почти умерла,
Ну, а сердце стучит,
всё быстрее стучит и всё чаще,
И оно говорит, что сумею расправить крыла
И опять воспарить
над далёкою снежною чащей.
И оно говорит, что негоже сдыхать мне одной
В незнакомой стране,
возле озера гибельной чаши.
Кружит чёрная птица,
закрыв небосвод голубой,
Кружит чёрная птица
и чёрными крыльями машет.
* * *
Откуда эта древняя тоска?
И кажется: строка, ещё строка,
И плеск волны, и чайки крик случайный –
И бытия тебе открылась тайна.
А тайны нет, есть только эта жизнь,
И как она сложись ли – не сложись,
Другую жизнь не обретёшь как будто,
Есть только жизнь и эта вот минута.
Ты захлебнулся ею. Ну, держись!
А море волны подымает ввысь,
И тишина достигла абсолюта.
* * *
Задует хмурый ветер берез и кленов свечи,
И оборванка осень рванется нам навстречу.
А после будем греться в продрогшем мире этом
От лета и до лета. От лета и до лета.
* * *
Если будет призрак мой
По ночам тебя морочить,
Ты зажмурь покрепче очи,
Я пришла не за тобой.
До свиданья, дорогой!
Если руки попрошу
Протянуть ко мне навстречу,
Ты не слушай эти речи,
Свет зажги, окно открой!
До свиданья, дорогой!
Помню клёны за окном
Помню, дождь стучал по крыше.
Я тебя уже не слышу,
Сердце бьётся под рукой.
До свиданья, дорогой!
Места нету на земле,
Для таких, как я, бездомных.
Вот расплата за бездумный,
За беспечный мой покой.
До свиданья, дорогой!
А тебе туда нельзя.
Я сама молю, как чуда,
Из нигде и ниоткуда
Здесь побыть часок-другой.
До свиданья, дорогой!
.....................................
Вот рассвет иного дня,
Перевозчик ждёт меня.
Июнь 2000 г.