9 МАЯ — ДЕНЬ ПОБЕДЫ!

Звезда ленинградской радиожурналистики, репортер радио «Маяк» с 30-летним стажем, обладатель премии «Золотое перо» Зоя Устинова, прилетев в Чикаго с кратковременным визитом, посвятила встречу с земляками сразу пяти знаменательным событиям: Дню Победы, Году русского языка за рубежом, Дню свободы печати, Дню радио и Дню независимости �зраиля.
Зоя Константиновна Устинова привезла с собой очередные тома Книги Памяти «Они пережили ленинградскую блокаду» для библиотеки города Скоки и работает сейчас над монографией о чикагских блокадниках.
Встреча состоялась в Русском центре «Эзра» по адресу: 909 Вест Вилсон. На ней присутствовали члены Международной ассоциации жителей блокадного Ленинграда, участники освобождения города-героя и все, кому интересна сегодняшняя жизнь города Петра.
О том, как встретила День Победы в мае 1945 года наша гостья, она рассказывает сегодня нашим читателям.


ЗОЯ УСТ�НОВА
С Д�СТАНЦ�� ВРЕМЕН�: � РАДОCТЬ, � СЛЕЗЫ

Пережив самые страшные ледяные голодные годы в блокадном Ленинграде, попала я в эвакуацию в совхоз «Барыш» Ульяновской области. Училась в девятом классе, после уроков шла на гумно работать на веялке (мне, школьнице, полагалось еще отработать три дня в неделю по четыре часа). Школа была в рабочем поселке в трех километрах от совхоза и училась я кое-как. � вдруг моя учительница принесла газету, в которой было объявление: «принимаются в Ульяновский учительский институт на исторический факультет школьники, окончившие 9 классов».
�нститут! �сторический факультет... о Господи, вот бы мне туда! Несколько дней я думала только об институте и решила пойти на обман: попросить некоторых ленинградцев подтвердить, что я закончила девять классов в Ленинграде. На грубой серой бумаге они подписали мое заявление, и поехала я пытать счастье в Ульяновск, находившийся в четырехстах километрах от нашего совхоза. �, о чудо! Мое заявление приняли. Осенью 1943 года я стала студенткой учительского института.
Вместе со мной поехала и моя подруга «по веялке» Тася Раджимбаева. Общежития в институте не было: там находился госпиталь. Была только столовка, где в железных тарелках выдавали жиденький суп и небольшой кусок хлеба. Мы познакомились с одной студенткой, у которой был дом в Собачьем переулке. Жил там ее отчим, который после смерти жены отдал падчерице одну маленькую комнату, где мы и разместились.
Училась я с наслаждением, с упоением слушала лекции, просиживала в библиотеке часами и раз в три месяца ездила в свой Барыш, где мама берегла для меня немного картошки и пару тыкв.
За первый курс в моей зачетке были одни пятерки, и я поехала в Барыш похвастаться своими успехами. Однако меня ожидала сногсшибательная новость: мама с сестренкой �веттой, которая была моложе меня на три года, завербовались и уехали в Ленинград на какие-то работы.
Сбежали, значит! Мне не сообщили, никаких следов не оставили. Словом, забыли, бросили! Первое время ждала новостей, писем. Увы, уехали, как в воду канули. Я знала, что попасть в любимый город почти невозможно, нужен официальный вызов. Только что снята ленинградская блокада, всех желающих туда прорваться было не счесть.
� тогда одна моя барышская подруга, работавшая на почте, предложила напечатать на официальном телеграфном бланке вызов мне от самого главного начальника Ленинграда Председателя Ленсовета Петра Попкова. С такой бумажкой я и ринулась в родные Пенаты. До Москвы ехала то в грузовых вагонах, то просила сердобольных проводниц провезти без билета до ближней станции (маршрут до Ленинграда я выучила). Были у меня бидончик меда и буханка хлеба, которые мне дала одна старушка из Барыша. Это сокровище я берегла до особого случая.
Москва встретила меня неприветливо. Тут и там шли военные, бродили плохо одетые люди, малышня просила подать копеечку на пропитание, встречались неопрятные цыганки: «давай, золотая, всю правду скажу!».
Я поплелась на Ленинградский вокзал и узнала от какого-то дядьки, что денег на билет у меня, конечно, крохи. Предложила ему продать свой мед. Дядька ковырнул мед грязным пальцем, поцокал языком, прикинул, видимо, сколько можно выменять на мед самогону, велел ждать его, через минуту придет. Я испугалась, убежала в другой зал, долго болталасьу кассы, затем застенчиво спросила кассира: могу я купить билет до Ленинграда?
— А у тебя, деточка, есть документ?
Я протянула зачетную книжку.
— Милая моя, нужен вызов.
Тогда я со страхом вытащила свою обманную телеграмму. Кассир повертела ее в руках и строго сказала:
— Это же простая бумажка. Тебя за нее могут арестовать. — Я заплакала, стала объяснять, что мама и сестра уже в Ленинграде, а я не могу ехать обратно в Ульяновск. Но у меня есть бидончик меда и буханка хлеба...
— Ничем я тебе не могу помочь, ешь этот мед сама, — сказала, вздохнув, кассирша, — вот скоро война кончится и найдешь свою маму.
Я долго бродила по путям большущего вокзала, увидела какой-то грузовой состав и решила: поеду на нем. Пряталась от каждого человека с молотком, проверявшего колеса, и, наконец, состав, заскрежетав, тронулся. Со своим маленьким рюкзачком я вскочила на лесенку какого-то слабо освещенного свечкой вагона. Мне было не привыкать, я частенько из Ульяновска в Барыш ездила на этой лесенке. � вдруг за стеклом тамбура увидела злое, морщинистое лицо, видимо, проводницы. Она что-то кричала, всплескивала руками, мне казалось, она хочет, чтобы я спрыгнула вниз. А поезд в это время шел по длинному-длинному мосту. Тут мне стало очень страшно, я почувствовала, как коченеют руки. Когда открыла глаза, состав уже двигался мимо унылого полустанка, мимо глубоких воронок от бомбежек... � тут вдруг раздался стук ключа, и проводница, открыв тамбур, втащила меня в вагон, как неживую замерзшую куклу.
Я приехала все-таки в свой город и с радостью отдала мед этой доброй женщине, которая называла меня своей дочкой, когда приходили какие-то начальники.
Мама и сестренка целовали, обнимали меня и долго плакали. � вдруг — это было часа в два ночи — весь наш дом вздрогнул от криков, смеха, радостных голосов: война кончилась! Это передавали по радио.
Позже я ходила встречать прибывавших в город солдат. Ленинградцы дарили им скромные весенние цветы, были среди них и жалкие, вырванные из обычных комнатных горшочков. А вокруг было море радости и слез, и все мы кричали «ура» солдатам, пытались целовать их бородатые лица.
На стыке двух улиц гремел оркестр, и я обратила внимание на молоденького флейтиста. Он играл, а по его нежному лицу текли слезы. Не было у меня цветка, чтобы одарить музыканта, тогда я бросилась в маленький магазинчик и выкупила на талончик по продуктовой карточке триста граммов конфет «Старт». Я оттопырила карман его куртки и высыпала туда весь свой месячный запас. Вот только не узнала, почему этот солдатик плакал. Что-то прокричал их начальник, и они твердым строевым шагом ушли вперед...