«ВСЕ МУЗЫ В ГОСТИ БУДУТ К НАМ»
ЕКАТЕРИНА ТУРИКОВА
« … НЕ ЛЕТНАЯ НЫНЧЕ НОЧЬ»
От составителя. Сегодня в гостях у «Обзора» поэтесса из экзотического штата Техас. Вот что она говорит о себе: «Легкомысленная фантазерка, получив пару высших образований, существует в горах Техащины и занимается Бог весть чем. По темпераменту холерик, а проще – холера. Вечно колеблющийся маятник между полюсами лени и любопытства. Увлечения: графический дизайн – он же и работа, сказки-мифы-легенды, живопись маслом, путешествия куда ни попадя и графомания, разумеется. Пишет, в основном, стихи, сказки и эссе».
Дорогой читатель, с осторожностью отнеситесь к сказанному Екатериной в свой адрес, потому что в ее стихах вы не найдете ни холерического темперамента, ни техасской романтики, ни (это уж как Бог свят!) следов графомании. Зато – сколько угодно нежности, печали и горького сострадания к людям, которые потеряли друг друга и не могут обрести вновь. Помните у Лермонтова: «Но в мире новом друг друга они не узнали»?
Недавно меня спросили: «Почему сейчас женщины пишут стихи лучше, чем мужчины?» А, в самом деле, – почему?
Ян Торчинский
* * *
Ты приходи под утро. Плюхнись к огню спиной
В кресло. Укройся пледом. Грейся. Разомлевай.
Герда?
Возможно, Герда.
– Помнишь меня? Я Кай.
– Кажется, что-то было. Все поросло травой.
– Чай или кофе? Кофе, знаю. А, может, нет...
Ведь в переулке темном глухо декабрь свистит.
Герда!
– Горячий кофе будешь?
– Меня прости.
Ложка бренчит по блюдцу. Гуща уже на дне.
– Сахар? Ты пил же сладкий? Или не ты, не ты...
А за стеклом все ветер. Выброшу календарь.
Герда, послушай, вместе будем...
– Так сахар, да?
Черный? Как хочешь.
Горький вкус обжигает рты.
Точками ледяными закоченеть окну.
Так молока ли, сливок?
– Герда, к тебе пришел...
– Рада. Я гостю рада. Видишь, накрыла стол.
Сливок не будешь? Точно? Свежих, не обману.
Я тебя долго помнил...
– Правда? Неважно, пар
Сизый из чашки тянет. Не опали язык.
Маленькими глотками пробуй.
– Потом привык,
Я тебя вечно знаю, Герда...
– Ты Кай? Так стар.
Вроде и было имя. Сколько же нынче зим...
А ведь когда-то... ты ли?
– Герда!
– Еще воды?
А за порогом иней путает все следы.
– Герда, я Кай!
– Конечно.
– Герда, я...
– Стал другим?
Выпьем? А, впрочем, поздно,
кажется, пить боржом.
Хриплым прогорклым тембром
колет ребро ночИ.
Взрезать нарыв ли,
память звездчатым миражем.
Вот и поговорили. Напополам молчим.
Ты приходи под утро. Раз в десять тысяч лет.
Ты уходи под утро. Праздновать не с руки.
Меряет милый мальчик новенькие коньки.
Воск, прогорая, плачет. Время выключить свет.
* * *
– Милый, давай построим избушку-пряник,
Окна из леденцов, в розах подоконник.
Гензель, ну не молчи, не вздыхай упрямо.
– Гретель, послушай, буря над морем стонет.
– В гавани люди путают зов с азартом,
Им на дорогу крест натянуть, дать крендель.
– Завтра уходят в плаванье аргонавты,
– Завтра с попутным ветром уйдет мой Гензель.
– Гретель, ну что свернулась ты у камина,
Кресло скрипит, как плачут над морем чайки.
– Пряничный домик спекся с утра, мой милый,
Тесто не поднялось. Видно, слишком жарко.
– В ярком порту так бьются о мачты флаги,
Ветер уже «Арго» паруса распушил.
– Клумбы – сплошной изюм, рисовой бумагой
Стены отделать... Гензель, смотри да слушай.
– Все моряки-герои, а там за морем
Ждет нас, быть может,
сказочный чудный остров.
– Гензель, из марципана давай построим
Крышу... – А после?
– Жить будем после просто.
Плющ посажу зеленый, и будет иней
Прятаться по утрам в бликах у колодца.
Свечи на стол, и в час, когда угли стынут,
Я приготовлю ужин. На пару порций.
Тихо огонь вращает на кухне вертел,
Молча в тарелках стынет вчерашний ужин.
Все аргонавты в плаваньи нынче, Гретель.
Пряничный домик твой никому не нужен.
* * *
Ты знаешь – будет все,
Поверь мне, в шоколаде...
А прошлое течет
И прячется в горсти.
Январь, как нож, рассек
И ранил. Бога ради,
Помилуй. Исцели –
И просто отпусти.
Защитник твой притих
На иллюзорной елке,
Пора уже, проснись,
Спаси и сохрани.
Щелкунчик сдан в утиль,
От веры мало толку,
И опадают вниз
Бенгальские огни.
Не плачь, моя Мари,
Разглядывай подарки,
Ну что нам вальс цветов?
Возьми вот леденец.
Все врут календари...
Журнал листая, Парки
Судьбы нелепый шов
Дострочат, наконец.
Мы будем долго жить,
Мыть за собой посуду,
Шуршать по вечерам
Страницами. Дышать.
А стрелка все спешит,
И меньше веришь в чудо.
Мари, прими сто грамм,
Не жди его опять.
Ты слышишь, будет все –
А замок твой не важен,
Ну, что же ты молчишь,
Нам елку разбирать.
Мари, он не спасет,
Твой серафим бумажный...
Ну не грусти, малыш,
Ложись пораньше спать...
Течет за годом год.
Стареть немного странно.
Мари, пора на слом:
Бессонница, артрит...
А где-то высоко
Ненастоящий ангел
Пластмассовым крылом
Тряхнет – и полетит.
* * *
И я вовсе еще не уверена, что уйду,
И в то, что будет потом.
Порубили деревья случайно в моем саду,
А дом отдали на слом.
Ты в руках не держи мои пальцы,
не трись щекой,
Подтекает горячий воск,
Облетели пушинками весны,
пришел покой,
Не уверена, что всерьез.
Тени сосен моих удлинились, смола мягка
От полуночи до седин.
Я не знаю ответов, испорчу наверняка
Умножением на один.
Одуванчиков белый уже отлетался пух,
Станет горьким на вкус вино.
Только давеча
бешеный ангел последних букв
Все ломился в твое окно.
Выколачивал раму, стучался который час,
Мы сидели внутри, дрожа.
А снаружи разучивал ангел последних фраз
Номер нашего этажа.
Если долго молчать,
будешь к встрече почти готов,
Несмотря на упадок сил,
Ведь недавно
назначенный ангел последних слов
Целый день у двери звонил.
Отпусти меня, слышишь, когда догорит свеча,
Не держи за меня кулак,
Я, наверно, уйду, только вот остывает чай,
И все это будет не так.
* * *
Нелетная нынче ночь, даже ангелы не летают,
Свернувшись в комок под крышой,
не дышат, теряют перья.
И только капли да капли,
да дробь за окном простая –
Как будто не барабанщик, а так себе, подмастерье
Стучит, рассыпает небо, нашептывает мне тело
Чужое на ощупь трогать, а может, опять промазать,
А после ворчать упрямо, что жалко и не хотела
Поранить, а, впрочем,
снова тревожить все тени сразу.
Нелетная нынче ночь, даже ангелы подустали
Играть на июльских страхах,
крылом задевая нервы,
Заснули. А сверху темень накатит, проглотит дали
Моих синяков, суставов скрипучих,
да пальцев, мерно
Касаясь подошв, разгладит все Вены
на всех Дунаях,
И будет лгать незаметно, прощупывая мигрени,
А я притворяться буду, что все про всех забываю,
И мне темнота расскажет
все тайны всех поколений.
Нелетная нынче ночь, даже ангелы в непогоду
Линяют, а может, просто давно не приходит смена,
И быть всегда на дежурстве им не позволяет мода
Являться, пропасть и снова
возникнуть почти мгновенно –
Но дождь не дает мгновеньям распасться,
он бьет так метко,
Как снайпер, сбивая цели цепочкой –
за пулей пуля,
И я опять обещаю, что позвоню тебе в лето,
Но ангелам нужен отдых. Вот переживу июль и...
* * *
В песочнице с утра уже немного жарко,
А где-то без конца свирепствует прибой.
Послушай, ну давай в страну песчаных замков
Отправимся вдвоем, отправимся с тобой.
Я понастрою стен, неловких и некрепких,
От всех чужих друзей, от всех своих врагов.
И след от наших ног, как окаймленье лепки
Украсит пустоту беззвучных берегов.
За столик к тишине подсядем: третий лишний,
Но облака плывут, и даль еще чиста.
Ты станешь говорить, а я... я не услышу,
Стирая свой портрет с песчаного холста.
А море будет петь про вечность и бессилье
Касанием чужих и загорелых плеч.
Давай с тобой уйдем, ведь облака уплыли,
И замок мне никак в прибое не сберечь.
Вода из бывших стен уже намыла мели,
Попытки удержать и грустны, и смешны.
И чей-то добрый Бог на стареньких качелях
Уже который век наскрипывает сны.
* * *
Крылья уже потерлись
и чуточку жмут в плечах,
Не перешить, не убавить – сметаны кое-как.
Я проглочу, что было. Ты мне и друг, и враг.
Я растревожу вечность и колокольный страх.
Шаг в пустоту – так просто.
Сломанный ноготь. Зов.
Ты не увидишь тени, мне не считать следы.
Скинуть концы все в воду, да не найти воды.
Снова свистит мотив навязчивый крысолов.
Месяц уже бессилье с разумом на ножах.
И ни на грош терпенья.
Что ж имплантант не нов?
В зеркале бьется птица. Трещина губит шов.
Крылья пообносились,
но все еще жмут в плечах.
* * *
Ты говоришь мне: «Да»,
а слышится: «Никогда».
Снова рассвет неверный красит мои следы.
Я запущу ракету, брякнет в копилке мзда,
Нет ни лица, ни платья – голая пядь беды.
Ты мне прошепчешь: «Стой»,
а чудится: «Убегай».
Мне не родиться летом, выдохнув под водой,
Я зацелую ад, назвав его громко: «Рай»,
Чашу свою заполню пламенной пустотой.
Ты мне ворчишь: «Ответь»,
а верится в: «Замолчи».
Пробуй на вкус отвагу, даму не бьет король.
Я потеряла утром те, не свои ключи,
Ты поменяешь адрес, минус деля на ноль.
Ты говоришь мне: «Да»,
а слышится: «Никогда».
Не унести ответа, врут на торгу весы.
Гаснут огни невзлетной выжженной полосы.
Я опалила память в тон крапленого льда.
* * *
Мне не верь за полчаса до зари,
Ворожу, солгу да скроюсь опять.
Затвори свое окно, затвори,
В темноте моих следов не сыскать.
Ворожба твоя навек не легла,
Так – намеком в перепутанных снах.
Только в небе два далеких крыла,
Только в пальцах замирающий страх.
Заморочить так привычно, легко –
Я сплетала фата-морганы сеть.
Ты по углям не гуляй босиком,
До рассвета все одно не успеть.
Строчки вьются, как безликая мышь,
Ускользают, уползают, шуршат.
Ты не верь мне никогда, мой малыш,
В темных пятках притаилась душа.
И на ощупь не твори – говори,
Промеряй моих волос серебро.
Брось монетку, да гадай до зари,
А монета упадет на ребро.
* * *
Мне почти ни о чем не скажут
Плотно сомкнутые ресницы...
Ведь никак не пробраться, даже
Если я обещала сниться.
Не бывает промерзших яблок
Под весенней чужой капелью.
По ночам я учила падать
Все мишени Вильгельма Телля.
Грани дробятся у стакана:
Грани-стрелы и грани-стены.
Те, кто кличут в лесах; «Диана»,
По ночам мне шепнут: «Селена».
Март наяривает на скрипке:
Дотянуть бы до ид, прохожий.
Ненадежной, прозрачной, зыбкой
Аспид хвалится новой кожей.
Засопит Громовержец строгий:
Ведь еще далеко до мая.
Ветер с юга. А на пороге
Снег ложится и снова тает.
Дремлют улицы и аптеки.
Одинокий фонарь качая,
Лишь густое сонное эхо
Колыбельную повторяет.
Весны плавятся. И сугробы
Дворник лихо сбивает в кашу.
Утро, Эндимион. А впрочем,
Мне тебе не присниться даже.
* * *
Без ливня нету зимы,
и струи так хлещут звонко,
Что кажется – за окном потокам не перестать,
А ветер жизнь засосет
со снами в одну воронку,
По лужам как ни пройдешь –
все не оставишь следа.
И согреваешь мираж дыханьем из-за портьеры,
Но только капли текут, кромсая время, как нож.
Ведь если льет за стеклом,
то надо во что-то верить,
Хотя бы в то, что тепло. Особенно, если дождь.
Ах, эти южные сны, текучие карусели,
Мне не сбежать, не смолчать,
не выдохнуть: «Да» в ответ,
Я знаю, что все – вода, шальная беда апрелей,
Когда затанцует льдов беспечный кордебалет.
Зима на исходе дня, земля на исходе ночи,
И солнца не подсмотреть,
а впрочем, не стоит ждать,
Внутри замерзший корвет,
который уплыть так хочет,
Вот только нет парусов, и в трюме хлещет вода.
Но знаешь, капли в стекло – наверное, это важно,
Важнее даже, чем смерть, замок, да кривая дверь.
И заскорузлый порог ты перепрыгнешь однажды,
Весь мир, и еще весну, как ставку, деля на две
Судьбы. Мне еще спиной касаться дыханья марта,
Который придет. Придет. Хотя бы зимы и жаль.
И ты доносишь: «Прости»,
как спринтер, с низкого старта,
А я не могу назад, поскольку уже февраль.
* * *
Если дождь за окном стучит,
спать не можется и не хочется,
Под язык долгий день кладешь,
в память форточку отворив.
А нетрезвое и, как ночь,
очень долгое одиночество
Греет веки наискосок, осторожно и изнутри.
И горчинка плывет в гортань.
Как таблетку, глотаешь взглядами
Всех вассалов и просто тех,
кто в капусте и короли.
В ритме августа моросит ливень.
Только его не надо бы
Пить одной. Но стакан налит.
Значит, не с кем уже делить.
Летом снится тебе метель,
а зимою жара мерещится.
На термометре перепад настроений –
случайный сбой.
Проморгайся, прости-поверь,
будто старенькая помещица,
Выпей чай, разгони печаль
ложкой в блюдечке голубом.
Минет век, а потом и два,
только вряд ли пасьянс изменится.
На траве все лежат дрова, мирно брешет бродячий пес.
Дряхлый шулер отдаст долги,
новым вышитым полотеньицем
Зарисуешь чужие сны, ну а старое – на износ.
Ряской трачены зеркала. Благородное слово «патина»
Тронет губы, сложив витраж спелых черточек у виска.
Вроде время берет свое, и по всем векселям уплачено,
Но осанка еще пряма, и походка еще легка.
Только все не приходят сны.
Видно, век по утрам ворочаться.
Да и месяц идет на спад, карту как ни клади – дождлив.
А нетрезвое и, как ночь, осторожное одиночество
Греет веки наискосок, беспросветно и изнутри.
* * *
Милый, он плоть от плоти,
кровь от древнейшей крови,
Цезарион, мой мальчик... Слуги! В покое пыльно.
Слушай меня, Антоний, ложе почти готово,
Ласково лижет море берег Александрии.
Там, на чужих галерах холодно. Верно, страшно.
Я не смогу без Нила. Я не смогу без Нила.
И не проси, Антоний, царство в руках отважных
Будет. Ну что мне Август? Морось окно застила.
Хочешь – на шею жемчуг, хочешь –
по сердцу камнем,
Письма пиши супруге, может, тебя припомнит.
Нил разольется ночью плотным густым туманом.
Знаешь, когда-то Цезарь... Ты ученик, Антоний.
Мне не пойдут колодки. Глянь на мои запястья.
Слишком узки. Рабыни, знаешь, таких не носят.
Там, за морями, в Риме ты позабудешь страсти.
А у Октавьи, слышишь, длинные вьются косы.
Он обещал свободу. Мирно на Палатине.
Спрятан в короне урий. Дверь за собой запри – и
Прялка, жена да лары. Вечность моей гордыни.
Ласково лижет море берег Александрии.
* * *
Осторожно прощаться. Не тронув, не уходя.
Закрывая все двери, ломая мосты и руки.
На зеленом сукне джокер бьет моего ферзя.
На весах безнадежности смешиваю разлуки.
Это просто мистраль. От расстроенной ноты ми
Все мигрени мильонами в поры проникнут кожи.
Милосердия мало, маэстро. А за дверьми
Милый, нынче февраль.
Март настанет, тебе поможет.
Ты разучишь на ощупь мелодию се-ля-ви,
Не уйдя от судьбы, Одиссей в одиссее профи.
Будут мачты насвистывать весны, как соловьи,
Прялку пылью покроет пьяная Пенелопа.
Прогуляй сто эпох до конца, сотню Трой разрушь...
От своей фиолетовой нежности костенея,
Намешаю меланж для пропащих беспутных душ,
Бесприютных скитальцев напоит всегда Цирцея.
Взвесь в предсердьи Калипсовый остров
да вечный штиль.
А когда отраженье оближет седая пена,
Я Харибдой вдыхаю тебя. Позабудь-прости,
Пой, Уллис, пой и плачь,
и тоскуй по своей сирене.
И пускай, подмигнув, погаснет последний свет,
Окончательно слипнутся в памяти люди-тени,
Я, которую вечность вздрагивая во сне,
В темноте без конца обнимаю твои колени.