Елена и Анна МАЙЗЕНБЕРГ: ДВЕ СЕСТРЫ — ДВА СВ�ДЕТЕЛЯ

Григорий С. ДОЛГ�Н

О героических и трагических событиях Второй мировой повествуют сотни романов, тысячи статей. Казалось бы, не осталось и пяди не освещенной. Так ли? Вспоминается: два полицая конвоируют около 50 евреев. Старший полицай командует: «Стой, ложись!» � посылает напарника за патронами — в его карабине осталось только три... Три патрона и 50-ликая покорность, взывающая к Божьей милости...
� вдруг две еврейские девушки Анна и Елена Майзенберг, которые не забыли простую истину: «На Бога надейся, а сам не плошай». А еще они свидетельствуют: «Ожесточенность тех дней не поглотила естественное человеческое — гуманность»...

Елена: «Я родилась 24 сентября 1923 г. в Житомирской области Украины. Анна — 17 марта 1921 г. там же. Наша мама умерла при эпидемии тифа на 24 году жизни, когда мне было 7 недель, а сестре два с половиной года. Забота о нас перешла к папе и нашему 13-ти летнему дяде. Спустя год папа женился вторично. Его избранница заменяла нам, как могла, родную мать. В 1925 г. наша семья переехала в г. Киев. Жили мы на ул. Артема. Аня и я занимались в еврейской школе №25. В 1934 г. власти объединяли еврейские школы, а в 1938 г. их вообще закрыли. После 7-го класса я начала работать в магазине Когиз-а и поступила в книжный рабфак. Через 2 года была принята на курсы бухгалтеров, затем работала бухгалтером мелкооптовой базы. Аня после средней школы поступила в Киевский педагогический институт им. М. Горького, закончить который пришлось уже после войны. Еще до получения диплома она преподавала историю в школе г. Сквира Киевской области. В мае 1941 Аня приехала в Киев, где ее застала война.
Анна: «Следует ли мне вернуться в Сквиру?» — спросила я в Облоно. Служащая Янкелевич ответила по одесски: «Ты еще думаешь? Твое место там».
Поезд пыхтел до Попельни, а там пересадка на узкоколейку. В Попельне этот состав разбомбили ассы Люфтваффе. Я находилась в предпоследнем вагоне. Уцелела. Добралась до Сквиры и встретила директора школы, который произнес только два слова: «эвакуация» и «немедленно». Железнодорожное полотно было уже разрушено. Шли в Киев через Канев.
Пешком до Канева 14 дней. Никто не хотел продавать нам продукты. Спрашивали: «Чi е серед вас жидi?» К тому же деньги вдруг утратили всякую ценность. Под Каневом опять бомбежка. Многие были убиты. Уцелевшие поднялись и услышали плач. Мать погибла, прикрывая собой ребенка. Увидели красноармейцев. Один из них доставил ребенка в райисполком. А мы отправились дальше. Вскоре расстались. Часть учителей продолжила путь на восток. а я решила добраться в Киев по Днепру. По пути к пристани потеряла сознание. Очнулась на подводе, которой управлял пожилой крестьянин. «Поiхали в лiкарню», — сказал он. Доктор осмотрел меня и спросил: «Сколько дней не ела?» За 14 дней пути мы питались тем, что попадалось на уже ничейных полях: зеленым горошком, огурцами и прочей зеленью. Доктор протянул мне чашечку едва сладкого чаю и сухарик. К норме возвращаются постепенно. Затем он вручил мне письмо к своему сыну — капитану катера, с просьбой взять меня по пути в Киев. Тот же крестьянин доставил меня на пристань. «Доню, — сказал он, — я тобi допомiг, може хтось допоможе и моiй донi. Вона працюе в Харьковi».
Через неделю я решила навестить подругу. Вдруг облава, пока еще советская — НКВДшники. Всех, кто был в этом квартале, посадили в машины и вручили лопаты. Грунт был мягким, но окопы дорыть не успели. Через пару дней поблизости, словно грибы с неба, посыпался немецкий десант. Мы улепетывали как могли...
Елена: Эвакуировались 15 августа. �з нашей семьи — только я и Аня. Остальных накрыла чума фашизма. Прибыли в село Ольшанка Ростовской области. Работали в колхозе. Спустя 3 недели сестру приняли в школу учительницей младших классов, а меня — бухгалтером МТС.
Враги приближались к Ростову. Опять эвакуация, с некоторыми селянами. В калмыцких степях нас догнали... Немецкие солдаты сидели в грузовых машинах на стульях, веселые, в шортах, с оружием в руках. Приблизилась легковая машина. Шофер и два офицера. Офицер с переднего сиденья достал пистолет и, указав на меня, крикнул: «Юден?!»
Я не успела даже испугаться. Вдруг слышу голос Анны: «Herr oficier, alsob sie das tun wuerden, damit die Bauern ihren fehler sehen koennten?» (Господин офицер, сделаете ли вы так, чтобы эти селяне видели вашу ошибку?). Второй офицер махнул рукой: «Разберется СС. Поехали». Машина газанула, обдав нас пылью.
Слышалась канонада, у горизонта перемещалась линия фронта. � вдруг — тишина. Аня плакала. «Показалось — вижу маму, — сказала она, — такой как дома, на портрете. Мама подходит к нам, обнимает и говорит: «Девочки мои дорогие, я молодой покинула этот мир, поэтому не допущу, чтобы и ваша такая молодая жизнь оборвалась. Крепитесь, миленькие. Я буду молиться за вас. Только не плачьте».
Мы вернулись в колхоз. Дорогу преградил председатель, уже бывший. «Убирайтесь прочь, пока я добрый!» — заорал он. Выручил ученик Анны — Володя Шубин, который настоял, чтобы нам дали бедарку (повозку) с лошадью. Володя отвез нас к хутору Обильный Ставропольского края. Хутор тянулся далеко, ибо состоял из улицы, с хатами в один ряд. Когда проехали пол-хутора, началась бомбежка (советская)...
Анна: Мы работали в поле. Поблизости — двое военопленных: русский и калмык. Охраняли их не очень. Русский спросил: «Девочки, вы — еврейки?» Лена кивнула. «Тогда, — сказал он, — все документы свои уничтожьте немедленно, измените национальность и фамилию». По сей день удивляемся его заботе даже в таком положении. Мы тут же уничтожили документы. Решили: национальность примем украинскую. А фамилия? Через несколько дней была перепись вновь прибывших работников. К счастью, мы назвали одну фамилию — Пастуховы. Затем устроились на квартиру к Леське Улаевой. Познакомились с другими пленными: Удинцевым из Свердловска, Тихоненко из Белоруссии, а также с беженцами из Ленинградской области.
Знали о нашей 5-ой графе �ван и Шура. Догадывался об этом и дядя Миша Улаев. Жители хутора избрали его старостой. Дядя Миша говорил: «А вот, девчата, заместо фрукта, для вас паслен, крупный да сладкий».
Появились застрявшие жены советской номенклатуры, и тут же, по привычке, сообщили «куда надо» о нашем еврействе, ведь по Елене это видно и без документов. Вскоре новая власть известила: «Все евреи должны явиться в Преградное!» (Это в 7 км. от нашего хутора). Хозяйка доверила нам детей, а сама отправилась в Преградное на разведку. Вернулась плача: «Все евреины такие же люди, как мы. Почему же им страдания? Там 5-летний мальчик всю ночь развлекал немцев: пел, танцевал. А утром даже его расстреляли».
Елена: Вскоре мы с Аней оказались на разных участках: Аня — комбайнером, а я срезала клещевину, употребляемую как топливо. В хутор забрели власовцы. За день до этого дядя Миша передал нам немного муки. Аня пекла лепешки, когда постучали в дверь. Аня толкнула меня к топчану: «Ложись и укройся с головой». Ей прятаться ни к чему, ведь она на еврейку не похожа. Власовцы потребовали продукты. Вдруг заметили меня. «Кто это?» Аня ответила: «Сестра. Больна тифом». Схватив лепешки, эти молодцы тут же исчезли. А мы остались без ужина. «Потерпим до завтра», — вздохнула Аня.
Обед, какой ни есть, привозили в поле. К Ане подошел полицай, Степан Степной. «Ну, милаша, слушал я тебя намедни. Говоришь красиво. Да лучше разок увидеть, чем сто — услышать. Ступай-ка в хату мою. Там жди, как Ева Адама».
Анна: Шла спотыкаясь. «Если наложить на себя руки, что ждет Лену?»... Вдруг навстречу дядя Миша, староста. «По чем слезы льешь? Говори — не отпирайся», — велел он...
«Накось взгляни», — сказал староста и протянул Степану немецкую газету, которая извещала об окружении в Сталинграде армии Паулюса. В тот вечер «Адам» так и не вкусил райского яблока.
Елена: При отступлении немцев нагрянули их подручные — калмыки. «Эй, хозяйки, варите яйки!» — приказали они. Взглянув на меня, один из калмыков зашипел: «Как эта евреинка уцелела?»
«Уж куда там евреинка! — засмеялась хозяйка. — По матери она — украинка. Отец же ее с Австрии, с родины самого Ф»... Это даже не двойное, как «CC», а тройное с-звучие оказало действие магическое, такое, как если бы еще недавно послышалось ему: «С родины самого Ст...». Наш отец действительно пребывал в Австрии, в плену Первой мировой. � там отнюдь не бедствовал. Спустя 25 лет факт этого «отнюдь», а также демагогия о сосисках free и немецкой интеллигентности погубили отца, всю нашу родню и множество соплеменников наших.
Улучив момент, хозяйка велела Анне принести курай — топливо для печки. Но прежде Аня побежала к Ване, при морозе за 30, не успев даже накинить фуфайку. Когда вернулась, тот же калмык спросил: «Где шлялась так долго?» Аня ответила: «Помогите занести эти колючки, тогда поймете почему долго». Раздался стук. Калмыки схватились за оружие, а хозяйка выглянула в окно и сказала: «Это наш односельчанин �ван», — и открыла дверь. Войдя, �ван как бы удивился: «Вы еще здесь? К околице подошли советские». Калмыки засуетились и дали деру. Так Ваня вторично стал нашим спасителем.
Советская Армия освободила нас 21 января 1943 г. Я спросила командира: «Примете меня?» Ответил: «Для этого требуется направление военкомата». Оказалось — не обязательно. А просто он пожалел меня, ведь это был один из так называемых штрафбатов, в которых почти никто не выживал. Но других: всю молодежь, военопленных из этого хутора и двух бывших полицаев рекрутировали. Почти все они погибли, в том числе — Ваня. Вернулись в хутор лишь те полицаи, доставленные этапом. Они заверяли о своей безгрешности. НКВДшник Петро Никиташко велел им собрать подписи жителей хутора о том, был ли причинен ими кому-либо вред. Не подписали мы и Шура Федорова, которую до того настигла роль Евы в хате степановой...
Старосту Михаила Улаева арестовали тоже. Меня при этом не было. После освобождения успела поработать налоговым инспектором в Ставропольском крае. Но вскоре и меня призвали в Армию. Аня сообщила, как в Обкоме Ставрополя она добивалась освобождения дяди Миши. Доказывала аж до истерики. Через пару дней дядя Миша стоял перед ней на коленях. Аня тоже плакала. Хорошо, когда за добро платят добром.
Анна: А меня в Армию не взяли, ведь должен кто-то учить детей. На Ставрополье работала учительницей младших классов до марта 1943 г, затем преподавала в средней школе до июля 1944 г. Затем вернулась в Киев. Работала в детдоме, где содержались дети партизан Белоруссии. Еще недавно они были в концлагере, в роли доноров для раненых оккупантов. Все дети с выколотыми номерами на руках, изможденные.
С октября 1945 г. до февраля 1968 г. работала в киевской школе №139. Начальница сказала: «Подавай заявление о приеме в партию, ведь ты преподаешь историю и конституцию, а также являешься старшей пионервожатой».Ответила: «Когда заслужу, тогда и заявлю. А пока верните меня в классы младшие»... До сентября 1981 г. вела начальные классы школы №189. Представляли к званию Заслуженной учительницы, мешала запись в 5-й графе. Награда все же есть: медаль за Доблестный труд в Великой Отечественной войне №01319369.
Елена: Что о доле моей армейской? Была писарем, телефонисткой, связной в железнодорожных войсках прифронтовой полосы. Задача таких как я: доставить депешу. Не сбиться бы с пути да не забыть пароль, иначе пуля — в упор. Связной — это хуже пехотинца. Пехоту хотя бы временно защищают стены окопа, а нас — только стены тьмы, если безлунной ночью. Для связного в расчет принимался только ближний бой. Поэтому моим оружием был наган. Однажды шла по лесной тропе. Днем. Вдруг тревожно-сорочий стрекот. Хрустнула ветка. Я прыгнула в сторону, за толстое дерево. Появился. Один, с автоматом на плече. Определила сразу: пехотинец, прорвался из окружения. Пропустила шагов на пять и крикнула: «Halt!» Развернуться и направить на меня автомат не успел бы.
— Nider die Armlehne und — vorwerts! (Скинь оружие и — вперед!), — приказала. Схватила его автомат, а наган — за пояс. Оказался он молод, не старше 20-ти, миловиден. Если бы не проклятая война, наверно приголубила бы такого. � тут же спохватилась: «Да ведь мы — враги!»
— Ich bin Ishtvan, мадьяр, — сказал конвоируемый. Язык венгерский знаком только венграм, а запаса немецкого не хватало. Поэтому он дополнил почти по-русски: «Я иметь невеста in Будапешт».
Я молчала и все же не выдержала: «Если отпущу, невеста тебя не дождется. Линия фронта — это капут. Verstehen?» Вести его назад — означало попасть под трибунал за невыполнение задачи. Так и вручила адресату пакет с «довеском». � результат: Wмедаль за отвагу с присвоением звания ефрейтор.
Демобилизовалась 22 октября 1945 г. Вернулась в Киев. Нашей квартирой завладели незнакомые люди. Управдом сказала: «О возвращении этой квартиры забудь». (Якобы потому, что в Армию меня призвали не из Киева). Денег для другой квартиры не было. Все имущество на мне: воинская форма, кирзовые сапоги да рюкзак с полотенцем, буханкой хлеба и банкой американской тушенки. Аня же носила штопанное платье да мужские туфли 41 размера, в заплатах. Встретили знакомого, который работал в институте усовершенствования врачей. Его институту требовался комендант общежития. Приняли. Должность эта оказалась не пыльной, но хлопотной.
В 1951 г. пришлось изрядно заплатить за возвращение нашего с Аней еврейства. Знакомые смеялись: «Мы бы заплатили много больше, чтобы числиться украинцами». А девичью фамилию нашу мы не вернули, т.к. в дипломе Ани значилось: Пастухова.
Все же, как молодому ветерану войны, мне предоставили комнату размером в четыре с половиной метра. Ширина комнаты хватала только для сетки односпальной кровати, которая опиралась на «козлики». В таких условиях мы прожили с Аней 12 лет. Спали посменно, по 3—4 часа в сутки. Я после своего коменданства строчила на швейной машинке, а сестра, проверив тетради учеников, выполняла другие швейные операции. В 1958 г. мы получили большую комнату. Наш быт налаживался. Меня перевели в бухгалтерию этого института...
В мае 1963 г. киевские каштаны цвели по особенному, ведь на мне было платье и фата невесты. После таких злоключений остаться достойной белой фаты? Кто бы поверил? Но мой жених убедился. А в августе 1965 г. родила дочку. Муж — Поляк, Наум Абрамович, участник ВОВ, имел много наград, которые впрочем были изъяты при нашем отъезде на ПМЖ в США. Он умер 24 марта 2005 г. Разрешение на выезд мы ждали 7 месяцев. Однако ОВ�Р отказал выпускать, в связи с Олимпиадой 1980-го года. При чем здесь Олимпиада? Еще два с половиной года мы сидели в пустой квартире, не работая, доедая сухари и закрутки компотов.
Анна: А мой муж — Александр Абрамович Блувштейн прошел всю войну. Был удостоен звания Героя Советского Союза, имел много других наград. Он умер в 1984 г.
С 1981 г. мы живем в США. Являемся гражданами этой благословенной страны. Елена посещает культурный центр «Forever Young», которым очень довольна.

Откровения Анны и Елены Майзенберг завершаются фотографиями, списком погибших родственников, а также свидетельствами соседей-украинцев об обстоятельствах их гибели. Относительно Холокоста имеется столько свидетельств и документов, что доказывать сам факт Холокоста категорически не требуется!

P. S. «На Бога надейся, а сам не плошай», — повторяли Анна и Елена. К сожалению, даже это не помогло Анне познать материнство. Зато для Елены — сполна. Радость ее — это дочь и двое внуков, особенно внучка — столь милая и замечательно-талантливая, что несомненно — это тема достойная отдельного освещения.

Елена в военной форме 1944 год.
РђРЅРЅР° РІ 1970 РіРѕРґСѓ.