НАСЛЕДН�К� � НАСЛЕД�Е ОПЕРАЦ�Я «ПРЕЕМН�К» ПР� ПЕТРЕ ВЕЛ�КОМ

Петр �ЛЬ�НСК�Й, Globalrus.ru

Много лет назад автор получил в подарок от заботливых петербургских родственников набор цветных открыток исторического свойства. Как ни удивительно, продукты дышавшего на ладан государственного агитпропа норовили по мере сил почтить 300-летие Петра Великого (его тогда полагалось именовать Петром Первым). Тщательно ознакомившись с картинками и сопутствовавшими им изобильными комментариями, юный отпрыск (автор просит прощения за излишнюю сентиментальность по отношению к собственной персоне, не должную приличествовать объективному хроникёру) почему-то подумал: «А ведь теперь можно будет 50 лет с лишком подряд праздновать разнообразные петровские свершения!» Возможно, на появление этой мысли повлияла обстановка непрекращающихся юбилеев, в которой проходило детство позднеимперских школьников. Но в отличие от недорослей иных эпох наш герой оказался прав. Оправдать его предвидение может лишь то, что он, конечно же, и вообразить не мог, в какой исторической атмосфере данные празднования будут проходить.
Юбилей одного из наиболее значимых событий петровского царствования — первого в истории выезда русского царя в Европу (1697 г.) и параллельной ему отправки за границу большого количества дворянских недорослей, среди которых вовсе не случайно оказался вынужденный доказывать свою верность монарху 52-летний Пётр Толстой — прошел 10 лет назад почти незаметно. В России вышло максимум 1—2 научные монографии, на Западе — несколько больше (как обычно — западные гуманитарии, особенно если отрешиться от политики, любят все русское больше, чем мы сами). Впрочем, иначе и быть не могло. Кому тогда на нашей родине был нужен, выразимся в стиле нынешней эпохи, петровский дискурс?
Время, как обычно, прошло — и не так давно появилось несколько интересных материалов на этот счет, в том числе статья Ю. Колкера о первом путешествии графа П.А. Толстого в Европу. О посещении �талии не просто одним из первых русских западников (тогда и термина такого не было), сколько представителем первого поколения образованных и зрелых русских интеллигентов, людей старой Руси (Толстой родился еще при Михаиле Романове) и самой что ни на есть исконно-православной закалки, увидевших западный мир «в полный рост», достаточно им удивленных, но никогда не считавших его «порождением дьявола», в отличие от ряда нынешних полуобразованцев. Тому событию как раз исполнилось ровным счетом 310 лет. Получился в некотором смысле тоже юбилей, необычный, но потому особенно русский.
Трудно устоять перед не менее странной (и страшной) годовщиной и не вспомнить о событии, которому, во-первых, скоро будет как раз 290 лет (сложить 310 и 290, да разделить на два — получится вполне приличная и по всем параметрам почтенная годовщина), а во-вторых, напрямую связанному с тем же графом Толстым. В-третьих же, если кому-нибудь претят беседы на отвлеченные, не связанные со злободневностью темы, то данная 290-летняя оказия напрямую протягивает руку главному вопросу нынешней России. Речь идет о деле царевича Алексея. �ли, говоря иначе, о предмете престолонаследия.
Как известно, величайший правитель России в этом вопросе потерпел полное поражение, обернувшееся, однако, достаточно полной, просим прощения за повтор, победой. � если история вообще имеет хоть какое-нибудь значение для надменных потомков, если изучение Фукидида и Саллюстия может направить высоколобых и умеющих пользоваться сотовыми телефонами людей на относительно верный путь, мы обязаны напомнить о втором путешествии графа Толстого в прекрасную �талию. О том, как он, в конце концов, доехал до города Бари и в компании арестованного наследника престола все-таки поклонился мощам Николая Мирликийского (малоазиатского грека — и одного из наиболее чтимых русских святых), подобно нынешним членам российского кабинета министров (не было ли и среди них какого-нибудь наследника?).
�так, Петр Великий своего сына не любил. �, более того, сыном — в смысле не биологическом, но политическом, что во все времена для властителей государства было много важнее — не почитал. Проблема тяжелая, не то чтобы родившаяся в России образца 2007 г. � иные, более цивилизованные европейские государи с такой оказией ничего поделать не могли. Величайший современник Петра, Людовик XIV, благополучно пережил своего не сильно приспособленного к имперской ноше сына, отправил внука, столь же не приспособленного к государственным делам, на престол сопредельной страны, и умер, мягко говоря, не будучи уверен в политических талантах наследовавшего ему пятилетнего правнука (действительно, правнук оказался развратником и бездельником par excellence, а в итоге чуть ли не главным виновником Французской революции, к тому же удачливо умершим заранее — голову отрубали уже его сыну).
Петру, будем честны, как бы нам ни хотелось сделать родную историю прекраснее и радостнее иноземной, было еще хуже Людовика. Ведь за семь лет до своей смерти он казнил собственного сына, решив, что последний, во-первых, не способен к правлению Россией, а во-вторых, что он поведет её в направлении, обратном желаниям Преобразователя. В этих, просим прощения за древнегреческий термин, драматических перипетиях чуть ли не главную роль сыграл прадед автора «Войны и мира».
Напомним, что несчастный царевич сбежал из Петербурга осенью 1716 г., а весь 1717 г. провел в австрийских пределах, где его в сентябрьском Неаполе догнал посланный царем Толстой. Наследник, сдавшись под градом посулов и угроз, вернулся на российскую территорию в январе 1718 г., отрекся от престола в феврале, после чего был обвинен в государственной измене, неоднократно допрошен «с пристрастием», а в июне приговорен к смертной казни, через два дня после чего скончался при неясных обстоятельствах, скорее всего, из-за последствий зверских пыток, но, возможно, и после приведения приговора в исполнение.
В трагедии Алексея можно увидеть множество никуда не девшихся российских социо-культурных парадигм. Человек средних способностей, но вовсе не предатель и не заговорщик, царевич оказался попросту раздавлен своим страшным отцом, стал чуть ли не первой общеизвестной жертвой обреченного столкновения среднего человека с империей, навечно заостренного Пушкиным: «Вскипела кровь. Он мрачен стал // Пред горделивым истуканом… � вдруг стремглав // Бежать пустился».
Можно поговорить и на тему вечного западного предательства российских беглецов и диссидентов. Если их даже защищали — то не ради России. Обобщая тысячи горьких судеб, стоит напомнить о полной обреченности попыток изменить родину с помощью иностранного вмешательства. Как бы ни были хороши твои намерения — иноземец всегда в первую очередь блюдет свои интересы, особенно иноземец, находящийся на государственной службе. Теперь и тогда. Уж как Алексей мог оказаться полезен австрийскому двору, да и большая была тогда страна Австрия. Нет ведь, и спрятать беднягу не сумели — продали секретное местоположение за полновесные русские деньги и даже не вполне соблюли антураж возвращения беглеца на родину «по собственной воле» — загнанный царевич давал австрийским официальным лицам подобные заверения не один на один, а исключительно в присутствии своих конвоиров, Толстого и Румянцева (тоже — основателя знаменитой семьи). Realpolitik — страшная вещь.
Что было затем, известно: «Пытает царь царевича — и кровь // Засеченного льет по кнутовищу». Казалось, хуже некуда. Но нет, узел завязался еще крепче. Меньше, чем через год после гибели Алексея, Петра постигла еще одна трагедия — умер его малолетний сын от Екатерины I, Петр Петрович. Вряд ли император не воспринял это как Господне наказание, но это нас сейчас не интересует. Главное — у России опять не оказалось наследника. � тут Петр издал (1722 г.) удивительнейший документ, звучащий почему-то совершенно современно.
Речь идет об «Уставе о наследии престола», включившего в себя знаменитое и многократно цитированное заявление: «Дабы сие было всегда в воли правительствующего государя, кому оной хочет, тому и определит наследство и определенному, видя какое непотребство, паки отменит, дабы дети и потомки не впали в какую злость, как выше писано, имея сию узду на себе».
Как не раз, начиная с Ключевского, отмечалось в литературе, «в истории русского законодательства это первый [подобный] закон с характером основного». Устав ссылался на великого князя �вана III, который произвольно распоряжался престолонаследием — сначала передав трон внуку, а потом сыну от второй жены, Софьи Палеолог (внук умер в тюрьме при обстоятельствах, сходных с алексеевскими). После �вана Великого в русской истории успешно менять наследников, а притом настоять на своем и после ухода из политической и земной жизни, удалось только одному человеку — Борису Ельцину. То, что мы наблюдаем сейчас, есть попытка номер два, одновременная имитация ельцинского tour de force и обычаев Римской империи времени расцвета, от Траяна до Марка Аврелия.
Подражание великим — еще одна характерная черта русских политических традиций, и не слишком продуктивная. Особенно много вреда Россия понесла именно от имитаторов Петра Алексеевича (Николай I и Сталин — примеры наиболее известные). Поэтому стоит сказать еще раз: у самого Петра назначить наследника не получилось — несмотря на наличие соотвествующего закона, в реальности узаконивавшего беззаконие, следовавшего ходу знаменитой мысли �вана III: «Кому хочу, тому и отдам княжение». Такая парадигма не работает почти никогда. Вспомним хотя бы, что оба раза, когда Анна �оанновна и Елизавета Петровна вполне великодержавно назначили наследников, использовав петровский указ, то наследники оные на троне долго не задержались.
�стория посмеялась и над самим Петром, но не обидела его. Этот урок — один из самых примечательных в нашей истории. Мог бы представить Преобразователь, какой невероятный парад бездарностей будет занимать российский престол в течение почти 40 лет после его смерти! � что Россия за эти годы ни в коем случае не остановится в своем развитии. Главное в петровской революции (а «в России революция была исконнейшим из прав самодержавья») — что она продолжалась и без него.
Почему? Ответы на это даются уже не первым поколением исторических наблюдателей. Кажется, самое важное, о чем стоит напомнить сейчас — Петр необратимо взбаламутил российское общество, впервые дал возможность карьеры людям самых различных профессий и состояний. Не забудем, конечно, что ни о какой свободе и самореализации личности император не думал — работа на государство была обязанностью, даже повинностью каждого. Но русское дворянство назад уже не оглядывалось, и вскоре освободило себя само, а получив в 1762 г. означенную вольность, использовало ее для создания величайшего вклада России в мировую цивилизацию — классической российской культуры XIX—XX вв.
Тяжелейший путь, который Россия проделала в 1917—1991 гг., окажется почти напрасным, если не приведет к максимально возможному освобождению творческого потенциала всего российского общества, процесса, который в последние 15 лет, кажется, как говорил один политик, «пошел». Готова ли Россия применять самые тонкие, самые серьезные механизмы общественной саморегуляции и безболезненно и эффективно менять своих правителей? Возможно, пока нет. Но учится этому на глазах — то, что произойдет в 2007—08 гг. станет важнейшей частью российской общественной памяти.
Творчество без обучения — ничто. Но творчество это — и свобода применять хорошо выученные уроки. Только обученный и свободный социум является, как сейчас принято говорить, конкурентоспособным. Надо ли добавлять, что такое общество и с престолонаследником, приходящим на смену правителю успешному, вызывающему острое, но глубоко неверное желание подражания, ошибаться будет довольно редко. А ошибется — пострадает не слишком, и вовремя его заменит.
Не о наследнике надо думать — о наследии.