ВСЕ МУЗЫ В ГОСТИ БУДУТ К НАМ
ЕЛЕНА СОСНИНА
«Слава ОТЕЧЕСТВУ, отчество есть у меня»
Родилась в Хабаровском крае. Начала писать стихи с 16-ти лет. По профессии — танцовщица. В 1991-м году волей танцевальных судеб оказалась в Нью-Йорке. Этот город сжал меня в своих железобетонных объятьях и не отпускает по сей день. В 1999-м году впервые решилась на публикацию стихов в интернете (сайт «Стихи.ру»). В 2004-м году стала лауреатом конкурса сайта «Литер.ру».
Публикации: сборник «Одним Файлом» (издательство Seagull press, Балтимор), газета «Новое русское слово», альманах «Транзит» (Челябинск), журналы: «РЕЦ» (Калининград), «Чайка» (Seagull magazine), «Сетевая поэзия», «Вечерний Гондольер», «Настоящее время».
От составителя. Железобетонные объятия урбанизма и трепетная натура танцовщицы, стремящаяся к порыву, полету, движению. А еще — жизнь в мегаполисе и память о родном далеком Хабаровске. А еще — стремление вырваться за рамки стереотипов и, в частности, связанные с этим отважные новации в области слово- и фразообразований («раскошелет дребеденег», «лежебокое озеро», «никудаль», «чем навсегда, тем лучше» и др.). Все это, как удары кресала о кремень, высекает искры поэзии — поэзии Елены Сосниной.
Ян Торчинский
ЖИЛЬЦЫ И НЕ ЖИЛЬЦЫ
(Нью-Йорк 9.11.2001)
В окна стучатся магнолии голые ветки.
Листья опять подметает подвыпивший дворник.
Кормит красивую кошку кошерным соседка.
Слева за стенкой супруги на греческом спорят.
Правый сосед – почтальон по фамилии Браун.
Сушит любовно свою униформу на крыше.
Мы увидали там мёртвую белку, убрали.
Он благодарен. Об этом в газету напишет.
Ходит в больницу соседка по имени Джоан –
Рак. На безбровом лице – выражение муки.
Деньги спускает на платья новейших фасонов.
Где-то в Европе живут её дети и внуки.
Снизу – хороший сосед, потому что не слышит,
Как я роняю ночами тяжёлый подсвечник.
Он, краснолицый ирландец, вино и картишки,
Дико кричит на подружку, напившись под вечер.
Первый этаж. Китаянка живёт пожилая.
Мне предлагала Су-Джок и иголки под кожу.
Я бы, наверно... Но боязно. Спид проживает
Даже в иголках врачей. Мы теперь осторожны.
Кто-то ещё... Я подумаю, может быть, вспомню....
Все выходили на улицу, ставили свечи.
Страшный сентябрь...
Мы плакали, плакали домом.
И познакомились в этот небожеский вечер.
KOФЕденциальность
ЭСПРЕССО
кофе приблизит меня к человеку.
жвачка приблизит к животному.
я закрываю заслонками век
жизненную тягомотину.
еду в метро. аптаун-бруклин.
небо набрякло оловом.
платье на мне оттенка клюквенного -
все повернули голову.
С МОЛОКОМ
справа – красивый кофейный негр,
слева – хасид молочный.
я из метро выхожу во сне,
длинный маршрут окончен!
кофе без сахара, с молоком,
бублик простой, без масла.
как балансируется легко
в новой реинкарнации!...
КАПУЧИНО
с улицы – в бар захожу. темно
будто в кофейной гуще.
здесь расставаться заведено –
чем навсегда, тем лучше.
пену сдуваю – легка, бела.
блик на столе от броши.
брошу «прощай...» ухожу... ушла...
чем налегке, тем проще.
С КОНЬЯКОМ
солнцем далёким из-под руки
станет и эта сага.
переливаются коньяки.
тихо смеётся сахар.
крутятся диски – гудит баян,
мягко ведёт валторна...
не исчезает любовь моя –
просто меняет форму.
НЕРУССКАЯ ЗИМА
Ветра идут с канадской стороны.
Гусей несёт на юг, к земле этрусков.
Морозец не кусает только русских,
Но, если приглядеться, и они
По парам отправляются в Канкун
В надежде загореть и отоспаться...
От холода покалывает пальцы.
Ворона ковыряется в снегу.
А новости стекают из газет
В квартирные вагончики-теплушки.
«Убийства... – сокрушается старушка. –
На первой и последней полосе!»
Начало третьей тысячи пьянит.
И годы с каждым годом растяжимей –
В них можно, как в багажник, под нажимом,
Вместить работу-роды-интернет...
Я знаю, ты, конечно бы, узнал
Меня в невестах будущего века.
Прости, я против клонов человека –
Лицом к лицу поставленных зеркал...
Тоскую у камина, босиком.
Зима утюжит улицы снаружи,
Вылизывая мёрзнущие лужи
Невидимым холодным языком.
ПРОГУЛКА
Холодильник. Компьютер. Футляр от очков.
Желторотая груда горячей яичницы.
Электронная урна полна пустяков.
Я делю их на ноль, остаётся любовь.
И остаток в уме, и остаток не пишется.
Ридикюль. Кошелёк. Косметичка. I-Pod.
Перекошенный зонт из Китайской республики.
Я, неточной цитатою джинсовых мод,
Выхожу в неродной, разнородный народ,
На бульвар с ароматами пиццы и бублика.
Моросит. Миозит. Магазин мокасин.
– Принесите скорее восьмой с половиною.
На высокий каблук нет ни денег, ни сил.
Говорят мне:
– Носи на здоровье! Носи!
...Мокасины мы взяли, индейцев подвинули...
Молодой полицейский с лицом удальца
И другой полицейский с повадками цербера
Прислонились к стеклянному банку с торца.
Мимо них с кружевным выраженьем лица
Я иду по пятнадцатой улице к северу.
Через мост, через частную собственность и
Через парк, где лепечут весенние саженцы,
Через землю отцовскую в жёсткой горсти,
Через рейсы и вылеты, мама, прости...
Разве я далеко? Это только так кажется.
ПОМОЛВКА
вот насуббоченые люди
пируют в трюме заведенья.
нажим ножей, дрожанье блюдец
и раскошелест дребеденег.
припрыжка вышколенных клавиш.
и пианиста бледный овощ...
хочу я вырваться из лапищ
ночных гогочущих чудовищ!
ведь нам с тобою шум не нужен.
уйдём из трюма вверх по трапу,
где скроют наше двоедушье
поля ночной широкошляпы.
КУРОЛЕСТНИЦА
это МАРТ. это мантра. мечтательный слог.
это смятые солнцем тартинки сугробов.
супер-март. супермаркет. гранатовый сок.
я радирую всем, что жива и здорова!
это март. это парк. разнобойкий нью-йорк,
это мэр по цветочной фамилии блумберг,
это белок и крыс настороженный юрк!
это бедный колумб, прикорнувший на клумбе.
this is Маrch. месяц-мачо. мы вычудим матч –
кто из нас сельдерее, кудесней, бодрее...
ты во вторник, восьмого, мне встречу назначь
на восьмой авеню у сердитых деревьев.
на восьмой авеню мы возьмём по коню,
понесёмся наверх, в подвенечное небо
и ворвёмся с тобою по самое ню
в лежебокое облако полное неги.
а потом мы в потёмках вернёмся домой,
заплетёмся в перпетум-мобильные сети...
ты был рядом со мной прошлогодней зимой,
будешь рядом со мною и будущим летом.
* * *
Так странно жить.
Так грустно знать,
Что в облаках гуляет ветер,
Что наполняется под вечер
На небе звёздная казна,
Что колоски озимой ржи
С утра дрожат в ладони поля,
Что нас оплачут колокольни...
Так грустно знать.
Так странно жить.
СОН И ЯВЬ
Проснулась поздно. (Всё мне сходит с рук).
Усилием растягиваю грёзы.
Мне слышен привидений перестук,
Мне виден дом в объятиях берёзы,
И лес, ко лбу приставивший ладонь
Как будто в ожиданьи почтальона,
И волк, во взгляде – жёлтая латунь,
В свою волчицу намертво влюблённый...
А город погоняет, как коня:
– А ну-ка, поднимайся, лежебока!
Гляжу в окно, и смотрит на меня
Полнеба с телеграфной поволокой.
37*
Распроданы журналы летних мод,
Идут дожди осеннего посола.
На целый тон понизился мой голос.
Умней я стала, может быть, на год,
А, может, на одну любовь мудрей.
Какая глупость – мой любовный опыт!
Хранить не стоит сношенную обувь,
Купить бы лучше новую скорей!
И вот живу совсем не по годам.
Кричу стихи во всё воронье горло!
Без боя занимаю новый город –
Так осень занимает города.
Так осень занимает города:
По веточкам развешивая флаги,
Уродуя старушечьи фаланги
И с ветром пробегаясь в бородах.
Нужна сюда ещё одна деталь –
Положим, бомж, на пляже, полулёжа...
Пейзаж без человека заторможен.
Спасибо, бомж, глядящий в никудаль.
Теперь пейзаж закончен, оглянусь –
Всё верно в композиции природы.
Мы с бомжем – одинаковой породы.
Внутри меня – нет дома, адрес пуст.
Внутри меня – нет дома, адрес пуст.
И тени – фас! – бросаются с фасадов.
В моём мозгу свирепствуют де Сады,
А сад плоды роняет наизусть.
Лоза гудит в преддверьи новых вин.
Платон мне друг, но истина дороже,
И нет её в вине, и в споре тоже,
И в бледной платонической любви.
Кругом – макулатура октября.
Поэты прячут в строки вожделенье.
Я дат не помню – смерти и рожденья,
Я помню лишь крещения обряд...
Я помню лишь крещения обряд,
Я помню лишь церковное венчанье,
Я помню отпеванье, поминанье...
И вехи эти – вне календаря.
Упали в почву тридцать семь семян,
А я ещё бы столько же хотела!
Земля уже притягивает тело,
А небо тянет душу на себя.
………………………………..
*) Видимо, речь идет о возрасте (прим. составителя)
БАЛДА И БАЛДАХИН
Вода. Везде вода. Размокшие скамейки.
Шипящие ручьи. Шуршащие плащи.
А солнечный балда в расшитой тюбетейке
Протягивает мне лучистые ключи.
Лучистые ключи от комнат с позолотой,
Где собраны дары от Праги до Афин,
Где старый музыкант записывает ноты
И гимны шлёт балде под белый балдахин.
Зачем мне балдахин?.. И жемчуга? И сласти?
Зачем мне двое слуг, две прачки, два врача?
Балда даёт ключи к подсолнечному счастью...
Мне солнце ни к чему. Я – вечная свеча.
Я – вечная свеча в полшаге от безумья,
Звериный зырк! зеркал, алмазный дзен вина,
И чая ча-ча-ча, и музыка изюма,
И чёрный карнавал полночного окна.
АУРА ХАБАРОВСКА
Чтобы найти вернее слово,
Я припаду к его истокам –
Остановлю ладонью глобус
В районе Дальнего Востока.
Там точка малая – Хабаровск,
Прожилка синяя Амура...
Вернусь туда больной и старой
И буду утренний окурок
Бросать на клумбу методично,
И, чтобы слыть совсем безумной,
Просить гвоздичку для петлички
У продавщиц золотозубых...
А, может, я вернусь богатой,
Слегка нерусской поэтессой
В сезон, когда во все караты
Блистает солнце. С интересссом
Из глубины прохладных комнат
Смотреть я буду, как гонимы
Пушинки тополя над домом,
И поминать своих любимых.
МАНОК МАНХЭТТЕНА
Солнце садится, а мы оживаем к полуночи –
Едем в Манхэттен, паркуем железных коней,
Вслед за туристкой, похожей на сдобную булочку,
Быстро идём в направлении ярких огней.
Звонкие мьюзиклы к этому часу закончены,
Снобы из пабов не помнят свои имена.
(Гражданам этой страны не положено отчество.
Слава ОТЕЧЕСТВУ, отчество есть у меня.)
.... Души широкие. Туфельки узкие-узкие.
Лязг дискотек, где смакуют дешёвый гашиш.
Громы и молнии жёсткой компьютерной музыки
Бьются ритмично о лбы металлических крыш.
После – джем-сейшн в джаз клубе... Язык заплетается...
Кофе в дизайнерских колбах в кафе на углу.
Голубь с глазами быка, при отсутствии талии,
Зорко дежурит у ног: по-манхэттенски глуп...
Мост Вашингтона раскинул крутые объятия,
Принял букашку машины на мощную грудь.
Ты мне усталым не кажешься, так же как я тебе...
Там есть хороший отель, если влево свернуть.
КОРОЛЕВА
Настоялась со временем брачная наша роса.
Загустели: горчичное море и мятное небо.
Я была королевой твоих дорогих поросят.
Я была королевой семейного хлева и хлеба.
Занавески я шила из шёлковых жёлтых лучей
И шкафы собирала из белых и розовых досок.
Я была шерстяным покрывалом холодных ночей,
Я тяжёлой была, как колонна, и лёгкой, как посох.
И ещё я была балериной, былинкой была
И в малиновом платье летала в медвяные дали,
И олени меня провожали с полей до угла,
И трамвайные зайцы со мной о погоде болтали.
НАБЛЮДЕНЬИЦЕ В КАФЕ СТАРБАКС
На листьях, пламенеющих в закате,
Просвечивают тоненькие вены.
Любовь из ослепительно-плакатной
Становится ленивой, словно пена
Над чашкой дорогого капучино
В кафе, где рефлексируют над прошлым...
И женщина смеётся беспричинно.
Улыбка на лице идёт ей больше,
Чем странное, больное выраженье,
Присущее поэтам и влюблённым...
Вот-вот начнётся го-ло-во-круженье
В зелёных кронах ясеней и клёнов...
И в пудреницу женщина глядится.
Смакует ежедневную привычку:
– Без сахара, пожалуйста. С корицей.
– И мальчику: – Бутылочку водички.
....Оглянется, посмотрит осторожно,
И письма перечтёт, и перепрячет,
А Будды взбудораженная рожа
Маячит на стене. Но счёт оплачен
За кофе и любви метаморфозы...
Темнеет в восемь. Пар туманит окна.
– Пошли домой, малыш. Ведь это осень
Опять пришла, с глазами цвета мокко.
МИНУТА МОЛЧАНИЯ
(9.11.2003 Нью-Йорк)
Рану в земле не зашили ещё, не зашили.
Те небоскрёбы, что чудом остались живыми
Смотрят глазами стеклянными вниз.
Остановись.
С женщиной в траурном платье постой у забора...
Два серебристых сопрано изъято из хора.
Воздух сгущён у креста, уходящего ввысь.
Остановись.
БЫЛЬКА
Тебя присвоить не могу.
Тебя присвоит дождь –
Кольнёт ладонь, коснётся губ...
Бегу. Моих подошв
Асфальт не чувствует почти,
И в амальгаме луж
Дрожат кофейня и boutique.
Размазываю тушь...
Как Будда, буду я любить
Бездомно и легко.
Слеза сапфиром голубым
Уйдёт на дно стихов.
Коллаж из капель соберём,
Повесим на стене.
Огни. Машины. Мост, на нём –
Сплетение теней.
СОЛДАТЫ ДОРОГ
над городом эФ – фиолетовый снег.
над городом эН – голубая метель.
в колонках – Пинк Флоид. и словно во сне
мелькает в окне за мотелем мотель.
там белые шляпы на серых домах,
там чёрные дыры меж двух городов,
и дышит в затылок машине зима,
но греет и печка тебя, и любовь.
и, если усталость смыкает глаза,
горячей ладонью снежинки лови.
и пусть до любви – полпути, полчаса,
солдаты дорог не поют о любви.
над городом эФ понавешано звёзд,
над городом Эн – самолёты и смог.
и снежными крошками из-под колёс
питаются псы бесконечных дорог...
а городе эФ – светляки фонарей,
а в городе эН – силикон и порок.
во время дороги ты станешь мудрей,
но время уходит во время дорог.
и, если усталость смыкает глаза,
горячей щекою снежинки лови.
и пусть до любви – полпути, полчаса,
солдаты дорог не поют о любви.
new year’s reSOULution
в новом не пьянствовать. не сквернословить.
мамке позволить пускаться в нотации.
не заниматься на кухне любовью.
жёлтое платье последнего танца
скомкать. а лучше нарезать соломкой
время – с шелков перейти на плюш...
после тридцатников у знакомых
в сумках – кредитки уставших душ.
в зеркале – женщина, в луже мужчина,
в бабкином жесте – смешливый внук.
в лезвии ножика перочинного –
инициалы твоих подруг:
всё отражается, не искажая
тонкий рисунок реальных лиц.
в небе есть место и дирижаблям,
и караванам прекрасных птиц,
и ворохам непрактичных платьев,
замаскированных под облака,
год обещаю вовсю растратить,
как содержимое кошелька.
РЯБЬ НА ВОДЕ
Осеняет осень
Нас с тобой крестами.
Красных листьев клёна
Благородны лица.
И целует ветер
Чуткими устами
Озера икону.
Время – помолиться.
* * *
Спят мужики безмятежно и тихо в окопах кроватей.
Мальчик – клубком,
у мужчины торчат из-под простыни стопы.
Буду молиться я столько, насколько бессонницы хватит,
Чтобы не спали они никогда на кроватях окопов.