АЛЕКСАНДР ТВАРДОВСК�Й В ОСВОБОЖДЕННОМ М�НСКЕ

Тимофей Л�ОКУМОВ�Ч, Чикаго

Летом 1944 года на одной из улиц освобожденного Минска, которую и улицей трудно-то было назвать, поскольку на ней громоздились руины и торчали задымленные остовы былых зданий, до белорусского поэта Петруся Бровки донесся знакомый шутливый голос:
— Да никак это сам товарищ Бровка по своей освобожденной столице шагает!
Петрусь Бровка оглянулся и, узнав Александра Твардовского, не преминул отшутиться:
— С вашею помощью, товарищ Твардовский!
— А что ж ты думаешь?.. В этом и моя какая-то доля есть…
В качестве корреспондента «Красноармейской правды» Александр Твардовский принимал участие в освобождении Беларуси от фашистских захватчиков, был на самых горячих участках фронта, все время находясь на направлении главных ударов, на переднем крае. Он жил в подразделениях с солдатами, вместе с ними ел кашу, пил водку и пел солдатские песни. Витебск, Гродно, Бобруйск, Логойск — заметные вехи на фронтовых дорогах писателя.
С первым эшелоном наступавших войск, в пыли дорог, загруженных потоком танков, артиллерийских орудий, машин, в тяжелых удушливых дымах и поволоке июльского зноя Твардовский вошел в столицу республики Беларусь, когда на западных окраинах города еще раздавались автоматные очереди, а первые регулировщики еще не заняли свои посты. Он увидел обезображенный и искалеченный Минск в багровой осыпи обрушивающихся зданий, с чудом сохранившимися задымленными каркасами-скелетами отдельных домов, с коробками сквозящими пустыми окнами, через которые видна была противоположная сторона неба, с многочисленными завалами битого кирпича, в зловещем зареве ревущих пожаров. На перекрестках бросались в глаза, вызывая отвращение, таблицы и указатели с немецкими надписями. Горькими заплатами нищенского оскудения виднелись картофельные грядки на пепелищах трехлетней давности.
Хотя Твардовский повидал на войне немало ужасов, тем не менее картина искалеченного города, превращенного в сплошные развалины, потрясла его. Часто невозможно было понять, где разрушения новые, где старые, трехлетней давности – начала войны. Ему показалось, как будто рану, не зажившую за долгий срок, вновь разбредили, хлынула свежая кровь, свежие рубцы легли возле прежних, успевших, может быть, если не затянуться, то обсохнуть по краям. Кровоточащий Минск, изуродованный и обезображенный, воспринимался с усиленной, почти физической болью и праведным гневом.
На долю Твардовского выпало стать не только свидетелем, но и участником исполнения горячей веры белорусского народа в свое избавление от рабства, в очищение городов и сел страдалицы Беларуси от фашистской нечисти.
С гордостью и радостью Твардовский смотрел на развевающееся знамя свободы над Домом правительства. Он поспешил к минерам, освобождашим здание от мин и фугасов замедленного действия. В течение дня беседовал со многими участниками уличных боев, встречался с отличившимися в только что завершившемся сражении воинами. У здания оперного театра разговаривал с многими бойцами стрелковых и танковых подразделений.
Горькие воспоминания Твардовского отошли на задний план при виде ликующих минчан, благодарно приветствовавших своих освободителей: «Население, сколько его есть в городе, все от мала до велика на ногах. Лица такие, как будто каждый человек встречает своего самого близкого — мужа, сына, жениха, отца — после долгой и уже почти безнадежной разлуки…
Люди буквально не могут еще прийти в себя.
— Наши! Неужели это вы пришли?! А мы уже ждем, ждем … Вот уже и близко палят пушки, слышим…
— Водички! Кому холодной водички? Попей-ка, сынок, — чем богата, тем и рада. — Это старушка, расположившаяся со своим ведерком на тротуаре, усыпанном белой остью битого стекла». Счастливые горожане подносили красноармейцам хлеб с солью, вареную бульбу, встречали цветами и слезами радости на глазах.
Александр Трифонович смотрел на изможденные, но просветленные лица, слушал горькие исповеди измученных людей о пребывании под фашистской пятой, и их радость помогала ему справиться с тяжелыми впечатлениями от картин разрушения.
В теплой встрече населением Минска освободителей Твардовскому увиделось первое слово великой народной благодарности за избавление от неволи, за возвращение к свободной, самобытной, творческой жизни. Он был уверен, что памятное и доброе сердце белорусов никогда не забудет тех, кто боролся за их свободу. Да и сами освободители Беларуси — русские ли, узбеки ли, украинцы ли, сибиряки или кавказцы — через многие годы будут вспоминать скромную и задумчивую красоту белорусских полей и лесов, «их будет трогать каждое наименование белорусского города, реки, местности, каждое белорусское словцо, услышанное вдруг… Они будут испытывать к ней, Белоруссии, полное солдатской нежности чувство землячества, приобретенного на войне».
Несмотря на насыщенность событиями первого дня в освобожденном Минске, Твардовский выкроил несколько минут, чтобы побывать на пепелище скромного домика народного поэта Беларуси Янки Купалы, творческое наследие которого высоко ценил, погоревать о преждевременной смерти поэта, о гибели его бесценного архива. Александр Трифонович хорошо понимал, какую важную роль играла поэзия народного любимца в истории белорусов, какой неоценимый вклад внесли в разгром врага его пламенные призывы подняться на священную войну с озверелым врагом. Стоя над пепелищем купаловского дома, возмущаясь вандализмом захватчиков, он размышлял: «Ни физическая смерть поэта, ни варварское уничтожение дома, в стенах которого он творил свои песни, не лишили белорусский народ богатства его поэзии. Популярность Янки Купалы огромна. Лирик по складу своего замечательного таланта, певец Белоруссии, выразивший сердце ее с необычайной силой, он всем своим поэтическим существом как бы символизировал творческую мощь народа», и «так глубоко запал в душу народа», что стал «неотъемлемой частью его живой жизни».
Твардовский был уверен в том, что придет время, город оживет, отстроится и встанет, как и вся Беларусь, в своеобразной красоте, поруганной, но не умерщвленной. Нельзя у народа отнять его творческий дар, его неиссякаемую созидательную силу в мирном труде, его непреклонность в суровой борьбе, его способность в любых испытаниях выражать по-своему свою бессмертную душу.
Убежденность Твардовского в том, что Беларусь залечит кровоточащие раны, нанесенные войной, зиждилась и на глубоком знании жизнеутверждающей поэзии Янки Купалы, Якуба Коласа, А. Кулешова и других белорусских поэтов. Уверенность в возрождении разоренного края он черпал также и в жизнерадостном характере белорусского фольклора, в оптимизме белорусских народных песен. Так, задушевная, незатейливая, шуточно-ласковая песня «Будьте здоровы!» была для него лучшим свидетельством красоты земли и народа, населяющего ее, — народа с щедрым, честным и веселым сердцем. В ее простых строчках, выражавших сыновнюю любовь к отчему дому, звучала и радость свободного труда на свободной земле, и вера людей в свое будущее.
Богатое сердце народа, с ласковой нежностью, с простодушной веселостью и озорной лихостью, Твардовский также легко узнавал в знаменитой, ухарски озорной белорусской национальной плясовой «Лявонихе», в нежной и трогательной «Перепёлочке».
В подтверждение того, что сердце белорусского народа переполнилось гневом и мужеством в горчайшую годину немецкого нашествия, послужил для Твардовского батька Минай (Герой Советского Союза М.Ф.Шмырев) — один из руководителей белорусских партизан, чьи дети были расстреляны фашистами вместе с их тетей, простой белорусской женщиной, у которой нашлось достаточно силы для того, чтобы до последней минуты отвлекать обреченных малышей незатейливой выдумкой от горькой и жуткой правды.
«Сколько еще историй, примеров доблести, самоотвержения и благородного мученичества есть на этой земле… — восхищался Твардовский. — Партизанский край… Многим краям и районам давалось это название, но особое право носить его как гордое воинское наименование — навсегда за землей Белоруссии», ибо «партизанская война белорусов против немцев была образцом по своей ожесточенности и неугасимости. Она причинила захватчикам много серьезных хлопот, вплоть до введения в дело регулярных дивизий с артиллерией, танками и авиацией».
Первый день в Минске подарил Твардовскому неожиданные встречи с земляками. Вначале он встретился со смолянином-партизаном, поведавшим поэту о своем участии в борьбе «лесных мстителей» с врагом, а потом — с женщиной-полонянкой, с болезненно испуганным лицом, которую немцы при отступлении изгнали из родных мест, печально излившей собеседнику свои душевные муки, рассказавшей ему о гибели всех своих родственников и скорбную историю своих вынужденных мытарств. �х рассказы всколыхнули воспоминания о родных краях, снова соприкоснули поэта с трагедией родной Смоленщины, над которой так же, как над Беларусью, промчался огненный смерч фашистского человеконенавистничества.
На окраине города Твардовский оказался в переполненном лагере военнопленных немцев. Молодой начальник лагеря решил преподнести поэту немецкую авторучку и часы. Твардовский вежливо от них отказался. «Благодарю, — сказал он. — Часы у меня есть, а фашистской ручкой «Теркина» писать не хочу».
Выезжая из Минска, Твардовский увидел примятые немецкими катками хлеба, что недавно колосились, оглянулся на коробки городских зданий без крыш и окон. Вгляделся в подбитые танки и трупы фашистов, долго молчал, а потом взволнованно прочитал своим спутникам строки:

Пройдет плуг по их могилам,
Накроет память их пластом,
� будет мир отрадным тылом
Войны, потушенной огнем.
�, указав на земли эти
Внучатам нынешних ребят,
Учитель в школе скажет: Дети
Здесь немцы были век назад.

Поздним вечером Твардовский усталый, голодный, насквозь пропыленный вернулся в поезд-типографию и еще принялся за написание очерка, посвященного освобожденному Минску в уже верставшуюся газету.
«Сколько мы мотались по городу, сколько расспросили людей», — удивлялся Твардовский спустя три недели в письме Аркадию Кулешову (от 27.7.1944), который через несколько десятилетий в поэме «Варшвский шлях» (1973), посвященной русскому поэту, назовет его органным эхом бед, побед и тревог советских людей.
В радостный день освобождения Минска Твардовским, как было подсчитано им и его спутниками, довелось проехать на редакторском «виллисе» 532 км «вдоль развороченных дорог и разоренных сел» по «поруганной земле» и почти 18 часов не слезать с машины с очень жесткими сидениями. Два дня после этого приходилось писать и принимать пищу на животе. Увиденное, услышанное и продуманное поэтом в тот знаменательный день нашло отражение в лирических очерках «Первый день в Минске», «Сердце народа», «Домой», «Лявониха», «В краю опустевших лесов» и др., позднее составивших костяк его книги «Родина и чужбина» (1947), ставшей убедительным подтверждением «постоянной впряженности Твардовского в войну, от начала и до конца ее» (К.Симонов).
Тогда же, по горячим следам волнующих событий, Твардовский написал стихотворение «Минское шоссе»:

�дет, вершится суд суровый:
Священна месть, и казнь права.
………………………………..
� отзвук славы заслуженной
Гудит на тыщи верст вокруг,
� только плачут наши жены
От счастья так же, как от мук.

В рассказах, очерках и стихотворениях, посвященных освобождению Белоруссии, Твардовский восссоздал образ главного героя войны — народ и раскрыл истоки народного подвига. Поэт, познавший трагизм войны, выразил горячее сочувствие многострадальной белорусской земле, запечатлел в них свою любовь к ее народу, природе и культуре. В основу произведений легли живые впечатления и переживания автора. Десятки конкретных деталей, подмеченных проницательным взглядом художника, запечатлели события в их неповторимой достоверности. Приводимые писателем факты убедительны и впечатляющи, ибо отражают ту огромную эмоциональную напряженность, с которой жил Твардовский в незабываемые летние месяцы 1944 года. Его строки написаны с душевным подъемом, в них отражена та светлая радость, которую испытывал в те дни освобожденный народ, отведавший сполна на себе звериный нрав фашистского порядка. В публицистической прозе поэта периода освобождения Беларуси отражено «именно то, что сердце ждало долго, напряженно и неутомимо».
Очерки и рассказы Твардовского воссоздали правдивую картину освобожденной Беларуси от фашистских захватчиков, запечатлели победоносное шествие Красной Армии, трудные фронтовые будни. Они написаны с любовью к белорусской культуре, к белорусскому народу, с болью за муки и страдания, выпавшие на его долю, с восхищением перед его мужеством и стойкостью. Они приобрели со временем еще и документальную ценность, а художественная выразительность придала им убедительную жизненную достоверность и вескость. �м суждено остаться немеркнущими страницами в памяти людской о прошедшей войне.
…События первого дня пребывания в Минске мгновенно промелькнули перед глазами Твардовского, когда через несколько недель после освобождения города дороги военного корреспондента вновь привели его в белорусскую столицу и неожиданно столкнули с Петрусем Бровкой.
Белоруский поэт пригласил Твардовского к себе домой. Писатели, испытавшие бремя войны, оттягченные впечатлениями тяжких потерь, картинами диких разрушений, делились фронтовыми новостями, скорбели о неисчислимых страданиях Белоруссии, горевали о печальном облике Минска. Вспомнили о последней встрече с Янкой Купалой в Москве два года тому назад, сожалели, что народному песняру не довелось дожить до светлых дней освобождения родной земли, которых он с нетерпением ждал. Однако ощущение близкого конца войны, приближающейся победы (уже никто не сомневался, что угроза для родной земли миновала бесповоротно) отражалось на просветленных лицах поэтов.
В письме М.�саковскому (30.07.1944) Твардовский признавался: «Я счастлив, что своими глазами вижу этот заключительный этап того, что так перегрузило мою душу в самом начале».
Поэты посидели по-фронтовому. Твардовский достал свой паек из вещевого мешка, кое-что удалось раздобыть и П.Бровке. Во время обеда Твардовского особенно порадовали свежие огурцы: «…Понимаешь ли, Петя, что это значит, — говорил увлеченный Твардовский, — первые огурчики, выращенные на твоей освобожденной земле? Ну, ты полюбуйся только!.. � он возбужденно вертел, как некое чудо, зеленый огурец перед нашими лицами. — А что за вкус! — восхищался он, бережно откусывая. «� нам действительно после таких восторженных отзывов свежие огурцы с белорусской гряды показлись особенно вкусными», — признавался П.Бровка.
…Летний день близился к концу. Твардовский засобирался в дорогу. Впереди его ждали неизведанные дали. Будут в его жизни и новые радости, и новые огорчения, ибо поэт чувствовал себя в ответе за народ, за державу и за ее славу. Первый же день, проведенный в освобожденном Минске, остался в его памяти на всю жизнь.