РЕЛИГИОЗНЫЙ ВЫЗОВ НАЦИОНАЛЬНОМУ ЕДИНСТВУ
Сергей МАРКЕДОНОВ
Открытое обращение десяти академиков и членов-корреспондентов РАН (включая двух нобелевских лауреатов Жореса Алферова и Виталия Гинзбурга) к президенту России с просьбой положить конец «клерикализации российского общества» знаменательно во многих отношениях. Во-первых, оно спровоцировало дискуссию о роли религии в российском обществе, а также о пределах допустимого вмешательства церкви (речь, прежде всего об институтах РПЦ) в дела государства. В условиях сегодняшней идейно-политической и медийной «стерилизации» любая содержательная дискуссия может только приветствоваться. Тем паче, если эта дискуссия инициируется не из Кремля или со Старой площади, а посредством открытого обращения к президенту представителей российской науки.
Во-вторых, уже сам характер дискуссии показал, что сегодня в России «религиозный вопрос» — это далеко не только проблема определения степени «свободы совести», но и в гораздо большей мере — идентификационный выбор. Преподавать или нет «Основы православной культуры», превращающиеся на деле в «Основы православия», (наверное, в исламских республиках быстро сообразят, в чем дело, и предложат тоже «культурологический» курс «Основы ислама») — это не дискуссия о педагогике и дидактических методиках. Во многом, это определение идейно-политического вектора российского образования, которое, в свою очередь, определяет светский или религиозный характер государства. Наверное, отсюда и жесткость полемики вокруг «академического письма» (с апелляцией к прокуратуре и суду).
В-третьих, в условиях невозможности дискутировать по широкому спектру проблем (кто же, в самом деле, позволит свободно полемизировать о новой системе выборов в Федеральное Собрание РФ или о принципах формирования региональной власти), «дискуссия о вере» стала своеобразной площадкой, на которой можно было доспорить и на другие темы. Участники полемики о роли церкви в образовательном процессе под «религиозной» оболочкой стремились высказать свои позиции и о роли независимых гражданских институтов в современной России, и о вкладе государства в фактическую ликвидацию идеологического многообразия. В любом случае дискуссия о роли религиозного фактора в образовании (а шире — в общественно-политической жизни страны) чрезвычайно важна и полезна. Хотя бы потому, что в этой сфере власть еще «колеблется». Еще не выработана единственная «правильная линия президента и правительства». А значит, пока (хотя это и выглядит несколько утопичным) на эту позицию можно хотя бы косвенным образом повлиять.
Между тем, сегодня религиозность в СМИ, политических кругах и среди тех, кто пытается формировать политическую «повестку дня», рассматривается как однозначно позитивный фактор. В наши дни встретить не крестящегося политика или администратора так же сложно, как отыскать в советские времена партийного чиновника, рассуждающего о «всепобеждающей силе» истинной веры. Однако, в то же время практически никто не пытается осмыслить тот факт, что рост политической активности религиозных деятелей при определенных условиях может стать угрозой и для демократического государства, и для единства страны. Это касается и мусульман, и православных, и атеистов.
Апелляция профессиональных защитников этнических прав к своей крови и «своей земле» как среде «исконного обитания» справедливо рассматривается как вызов политическому единству государства. И проблема здесь не в том, чтобы заставить представителей того или иного этноса отказаться от собственной этнической идентичности в пользу политической, а в том, чтобы устранить из извечной схемы «мы — они» выбор между этносом и государством, между этнической и формально-правовой лояльностью.
Иное дело — «религиозное возрождение». Религиозный вызов национальному единству страны недооценивается. Семь десятилетий государственного атеизма сформировали у властей некий комплекс вины перед религиозными структурами. Отсюда и сверхблагоговейное отношение к «религиозному возрождению», и принятие некоторых отнюдь не бесспорных постулатов:
· религиозность лучше атеизма, вера лучше неверия,
· религия самоценна и тождественна культуре,
· религия — лучший способ консолидации общества и достижения стабильности,
· религия — это мир,
· религиозные ценности — лучший идеологический выбор в условиях идейного вакуума,
· религия — это способ предотвращения конфликтов.
Сегодня представители политической элиты готовы повторить знаменитый тезис выдающегося антрополога Джеймса Джорджа Фрэзера о том, что «вся культура из храма».
Однако упускается из виду тот факт, что процесс «религиозного возрождения» — явление политическое и отнюдь не всегда желательное для единства государства. Сразу оговоримся. Необходимо разделять (хотя это не всегда возможно) религиозную догматику, собственно теологические проблемы и политическую составляющую этого процесса. Как справедливо отмечает член Общественной палаты Вячеслав Глазычев, «никто из разумных людей не возражает против весомой и значимой роли Церкви как одного из институтов общественной жизни. Школа относится к сфере государства, государственного устройства и, по Конституции, не имеет никакого отношения к любым движениям и поползновениям каких бы то ни было общественных групп. Вот ведь в чем весь вопрос!» Но вопрос-то заключается как раз в том, что религиозные институты — это не только общественная деятельность или культура (фрески, иконы и архитектура), но и политические проекты, в том числе и посягающие на те сферы, монополия на которые должна принадлежать государству.
Религиозно-политические проекты в сегодняшней России предлагают (и навязывают) нашим согражданам собственные идентичности. Именно на религиозной почве возникают проекты, альтернативные российской гражданской нации. На российском Кавказе и в Поволжье, например, активно формируется проект «исламская нация» (в 1997 г. в Чечне возник одноименный конгресс), понимаемая как религиозная надэтническая община — умма, устроенная в идеале как подобие общины пророка.
«Исламский национализм» — вовсе не игры разума. Апелляция к таухиду («единобожию»), противопоставление исламского надэтнического единства клановым и узкородственным группам стали основными мотивами в религиозной пропаганде салафитов (не вполне корректно называемых в наших СМИ «ваххабитами»). В этой системе предлагается выбор в системе «мы» (истинные мусульмане) — «они» («неверные», мушрики — «ложные мусульмане, светское государство) в пользу, разумеется, первых. Если предположить тотальную исламизацию России, то любой светский режим (даже и возглавляемый мусульманином) попадет в их в глазах в разряд «они» (чужаки).
Но не стоит видеть опасность только в исламском проекте. Русская православная церковь — не менее серьезный игрок, способный предложить собственную антилиберальную политическую программу, которая на поверку может быть и антигосударственной. Для многих лидеров РПЦ модернизация страны — отнюдь не благо. Слышал ли кто-нибудь из уст церковных иерархов одобрительные слова — нет, не о приватизации и либерализации цен, а хотя бы о предприимчивости, личном успехе, богатстве как позитивных факторах? Оценка событий 90-х как «развала великой державы» доминирует в выступлениях церковных деятелей. Это тем более странно, что именно за последнее десятилетие православная церковь добилась того влиятельного статуса (а уж об имущественных вопросах мы и говорить не будем), которым обладает сегодня.
Не является РПЦ горячим поборником демократии и прав человека. Но нельзя говорить об РПЦ только как об антилиберальной силе. Политико-идеологический проект православной церкви не просто несовременен и не соответствует задачам модернизации российского общества (заметим, задачам, которые могут достигаться и не либеральными, а этатистскими методами) — РПЦ не готово принимать модернизацию, как таковую. Общественно-политический проект РПЦ потрясающе ретроспективен. «Возрождение» — вот ключевое понятие в политических выступлениях иерархов церкви. Обществу предлагается «Золотой век», «Россия, которую мы потеряли», размытый идеал «соборной Руси». Современная постсоветская и посткоммунистическая Россия не только не является приближением к идеалу для иерархов РПЦ. Скорее наоборот, это – пример «безнравственности и бездуховности». В этом тезисе, между тем, есть и определенный отказ от признания легитимности современной Российской Федерации. Куда лучше «святая Русь»! Отсюда и попытки переписать историю в рамках «святорусского дискурса», когда и Великая Отечественная война (событие, святое не только для РПЦ и русских) подается как некий православный «крестовый поход».
То, что такой подход разделяет российское общество, заботит мало кого из православных фундаменталистов. Приведу интересное мнение одного профессионального военного, заслужившего большие погоны далеко не в Арбатском военном округе. В начале 1990-х гг. он также разделял многие установки «православного патриотизма», однако со временем убедился, что на практике это не работает. «А как мне прикажешь солдат в атаку подымать? Одного за Христа, второго за Магомета, а третьего за Будду? Это уже не армия, а какой-то бардак будет», — доходчиво объяснил мне, штатскому человеку офицер-практик. Часто посещая Кавказский регион и беседуя с российскими военными (миротворцами и служащими различных гарнизонов), я многократно сталкивался именно с таким прагматичным (и практичным) «атеизмом» современных офицеров (включая и воспитателей, экс-замполитов).
Вообще хотелось бы получить ответ, а что собственно будет «возрождаться»? Идеал Руси православной — это эпоха Ивана Грозного, Петра Великого, Николая II или, может быть, Сталина? Фигура советского генералиссимуса весьма толерантно (если не комплиментарно) трактуется в сочинениях высших церковных иерархов, — но в них нет места для сегодняшней России, стремящейся к демократии и гражданскому обществу с рыночной экономикой.
Церковь, по сути, отождествляет понятия «русский» и «православный». Конечной политико-идеологической целью видится — русское (обязательно православное) доминирование в полиэтниченом и поликонфессиональном Российском государстве, пусть и в союзе с так называемыми «традиционными конфессиями» и, прежде всего, исламом. Этот альянс предполагается как антимодернизационный и антизападный.
Между тем, «религиозное возрождение» нигде в постсоветской России не стало фактором политической стабильности и консолидации общества. Даже в почти моноконфессиональных Чечне и Дагестане в 1990-е гг. произошел масштабный конфликт между салафитами и сторонниками «традиционного ислама». Успешное взаимодействие конфессий в деле разрешения межэтнического противоборства (опыт Карачаево-Черкесии) стало возможно благодаря светской власти, действовавшей с государственных и обшенациональных позиций.
Означает ли это, что власть должна возродить политику атеизма? Конечно, нет. Однако выскажу крамольную мысль: атеизм сегодня не должен выводиться за скобки общественной дискуссии, как это было с религией в советские годы. Политика государственного атеизма порочна, но порочна и политика государственной религиозности, особенно в тех случаях, когда религиозные объединения отказывают в легитимности самому государству.
Собственно, от государства требуется самое малое — соблюдать Конституцию, обеспечивать светский характер власти и образования и не давать превращать себя в «крышу», удовлетворяющую чаяниям конфессиональных элит. Государство не должно препятствовать свободе совести, но и не должно сознательно помогать фабриковать новых верующих.
Это не означает устранения государства от взаимодействия с конфессиями. Если власть сегодня нуждается в идеологическом обеспечении модернизации и ей требуется помощь православной церкви, то очевидно, что необходима ставка не на «советско-имперских» иерархов, а на современные силы. Власть должна сделать выбор: «бросок назад» или борьба за мировое лидерство. Быть высокоразвитой страной без научной инфраструктуры и развитого гражданского общества сегодня не получится. Любые проекты «по возрождению» работают против нашей страны в процессе борьбы за международное лидерство. Получение статуса сверхдержавы (с современными ядерными силами, высокоточным оружием и новейшими технологиями) невозможно без развития фундаментальной науки. Именно ее (то есть основы физики, математики, химии и биологии), а не псевдокультурологические курсы следует сделать предметом особого попечения в средних школах. Между прочим, отнюдь не иерархи РПЦ обеспечили столь любимому нынешней элитой СССР место глобальной сверхдержавы.
На исламском направлении ситуация обратная. Здесь «обновленцы», выступающие против традиционалистов, апеллируют к фундаменталистским ценностям, исламскому единству и настроены антигосударственно. Традиционные же исламские ДУМы (Духовные управления мусульман), во-первых, ориентируются не на универсалистский ислам, а на «локализованный», во-вторых, они тесно связаны с государственной властью и объективно выступают ее союзником.
В любом случае, в религиозно-политических вопросах государство должно быть главным дирижером, медиатором, или же, говоря по-иному, «разводящим», а не «микрофоном», воспроизводящим тезисы, противоречащие собственным установкам. Светский характер государства требует жестко и однозначно ставить государственные и национальные интересы выше интересов любой религиозной организации, включая и РПЦ, и ДУМы. Ни одна конфессия не может требовать от государства разрешить фото в «хиджабе», если это запрещено государственным законодательством. Ни одна религиозная организация не может требовать от государства вводить элементы цензуры на ТВ и в газетах, если они не допускаются нормами самого государства.
И главное, ни одно религиозное объединение не может ставить лояльность себе выше лояльности государству. Фактический отказ от формально провозглашенного светского характера государства чреват замедлением формирования единой российской идентичности как надэтнического и надконфессионального «мы» и гражданской нации, о которой так любит говорить российский президент.
Polit.ru