МОДЕРН�ЗАЦ�Я ПО-ЦЕНТРАЛЬНОАЗ�АТСК�

Сергей МАРКЕДОНОВ

16 лет назад, в конце августа-начале сентября 1991 года, в наш политический словарь вошло словосочетание «парад суверенитетов». В самом деле, стремительное обретение независимости бывшими союзными республиками 15 лет назад напоминало «триумфальное шествие советской власти» в октябре-ноябре 1917 года. Столь быстрой и стремительной была суверенизация на рубеже лета и осени 1991 года. 24 августа Верховный Совет Украины на внеочередной сессии провозгласил независимость и образование самостоятельного государства. 27 августа была провозглашена независимость Республики Молдова. 30 августа 1991 года Верховный Совет Азербайджана принял Декларацию о выходе из состава СССР и независимости республики. Было провозглашено «восстановление» независимости Азербайджана, подчеркивалась преемственность с первым азербайджанским государством – Азербайджанской Демократической Республикой (1918—1920 гг.), уничтоженной большевиками.
На очереди была независимость Армении. Этот случай требует особого разговора. Армения была единственной из всех республик бывшего «нерушимого Союза», которая выходила из СССР на основе советского же законодательства. Армения загодя (по советскому законодательству полагалось за полгода) объявила о проведении референдума о своей независимости. В феврале 1991 г. Верховный Совет Армении принял процедуру организации референдума по вопросу о независимости. Фактически это означало отказ республики от участия в общесоюзном референдуме 17 марта 1991 г. о сохранении обновленного Союза ССР. Жителям же Армении предстояло ответить на вопрос: «Согласны ли вы, чтобы Республика Армения была независимым демократическим государством вне состава СССР?» После августа 1991 года вопрос, предложенный армянскими законодателями для населения республики, можно было считать риторическим. Но 21 сентября 1991 г. 95% избирателей приняли участие в голосовании, и 99% проголосовавших высказались за выход Армении из состава Советского Союза. 23 сентября 1991 г. была принята «Декларация о государственной независимости Армении». Таким образом, Армения присоединилась к «параду» несколько позже, хотя о будущем своем участии в нем заявила намного раньше. Для сравнения: официальные Ташкент и Душанбе фактически солидаризировались с ГКЧП и поддержкой единого Союзного государства. Однако после краха путча �слам Каримов и Рахмон Набиев (тогдашний лидер Таджикистана) быстро переориентировались на стратегию под названием «путь к независимости».
Впрочем, как и в случае с триумфом левоэсеровско-большевистского блока, триумф суверенизации не стал «концом истории». Он открыл лишь новую страницу в истории постсоветских образований, полную конфликтов, противостояний и войн.
Август 1991 года стал временем политического пробуждения Центральной Азии. 31 августа 1991 года были приняты Декларации государственной независимости Узбекистана и Кыргызстана. 9 сентября 1991 года на внеочередной сессии Верховного Совета Таджикистана были единогласно приняты Заявление о государственной независимости Республики Таджикистан, Постановление о внесении изменений и дополнений в Декларацию о суверенитете Таджикской Советской Социалистической Республики (принятое 24 августа 1990 года) и Постановление о провозглашении государственной независимости Республики Таджикистан. Позже идею национального суверенитета стали реализовывать в Туркмении (соответствующая Декларация была принята в октябре 1991 года) и в Казахстане (16 декабря 1991 года).
Августовские дни 1991 года в среднеазиатских республиках (это позже их станут называть центральноазиатскими) во многом напоминали «краснопресненский майдан». Своеобразным лидером демократического, как тогда многим казалось, движения в регионе был Таджикистан. �менно в этой республике (и отчасти в Узбекистане) прошли 16 лет назад наиболее массовые политические акции, направленные против «партхозноменклатуры» и «Советской империи». В Киргизии и в Казахстане ситуация была намного более стабильной и спокойной — во многом потому, что тогдашние лидеры двух республик олицетворяли в глазах населения политическое обновление. Аскар Акаев вообще не был выходцем из партгосноменклатуры, а Нурсултан Назарбаев ассоциировался с идеей «обновленного Союза», которая оказалась политически востребована в Казахстане.
Между тем, именно в отношении Таджикистана российская демократическая интеллигенция и многие аналитики в Европе и в США в те августовские дни 15 лет назад совершили роковую, даже не политическую, а методологическую ошибку. Впоследствии эта ошибка будет воспроизведена при анализе ситуации в Чечне и на российском Северном Кавказе, в узбекском Андижане (трагедия 2005 года), в Палестинской автономии и вообще на всем Ближнем Востоке. Суть этой ошибки состояла в том, что любое движение, озвучивающее антикоммунистические и антиноменклатурные лозунги, мгновенно зачислялось в разряд демократических и едва ли не либеральных. Тогда этот «демократоцентризм» был применен при анализе таджикских (и отчасти узбекских) выступлений. Выход на политическую сцену исламистской оппозиции был отождествлен с политической демократизацией Центральной Азии.
В августе-начале сентября 1991 года среднеазиатские республики тогда еще de jure, но не de facto единого Советского Союза решали другие задачи, далекие от таких целей, как демократизация. По справедливому замечанию Музаффара и Саодат Олимовых, «после развала СССР и обретения суверенитета каждая страна Центрально-Азиатского региона (ЦАР) была поставлена перед уникальной и чрезвычайно сложной задачей построения аутентичного собственным традициям и политической культуре государства. Сразу возникла проблема взаимоотношений ислама и государства, так как в течение тринадцати веков ислам был политической основой государственных образований на территории современной Центральной Азии, главным регулятором социальных отношений, сердцевиной мировосприятия, мировоззрения и образа жизни населения этих территорий. �слам и сейчас продолжает оставаться важнейшим компонентом культурной, цивилизационной, этнической самоидентификации таджиков и узбеков. В постсоветский период его влияние резко возросло и стало для ряда сфер социальной жизни определяющим. От того, как, в каких формах будет происходить взаимодействие формирующейся политической системы стран ЦАР с исламом, зависят направление, динамика и стабильность их развития».
Тогда в 1991 году политический ислам только делал первые, еще неуверенные шаги на центральноазиатском направлении. Лидеры исламистских движений (�сламская партия возрождения Таджикистана и другие) озвучивали демократические лозунги и апеллировали к ценностям свободы и демократии. Однако, уже начиная с 1992 года, демоисламистский альянс стал все более отчетливо окрашиваться в зеленые цвета. Демократия и апелляция к западным ценностям были сданы за ненадобностью в политический утиль. Шаги исламистского движения стали все более уверенными. Зеленый цвет впоследствии еще не раз заявит о себе в республиках Центральной Азии. В 1992—1997 гг. радикальные исламисты развязали гражданскую войну в Таджикистане. В 1996 году они инициировали создание �сламского движение Узбекистана, попытавшегося фактически взять под свой контроль Ферганскую долину. В 1999 г. они совершили политически знаковый рейд с территории Таджикистана (Гарм) в Узбекистан через территорию Киргизии, а потом через Северный Таджикистан и Наугарзан. Весной 2005 года радикальные исламисты отметились на юге Киргизии в ходе «тюльпановой революции» и в узбекском Андижане. Однако, несмотря на то, что узбекские власти силой подавили массовые выступления, а киргизские их «локализовали», ситуация в центральноазиатском регионе продолжает оставаться напряженной. Причины, приведшие к кровавой развязке в Узбекистане, самом крупном по населению государстве Центральной Азии (по площади самое крупное государство региона — Казахстан), не устранены. Следовательно, повторение «второго Андижана» в том или ином государстве региона нельзя исключать.
Период 2005—2006 года продемонстрировал, что эпоха «мирных» и «бархатных» революций в СНГ завершается. Революционный концерт в европейской части бывшего СССР сыгран. Теперь приходит очередь Центральной Азии. В соответствии с ленинским учением о революции, Кыргызстан в марте 2005 года оказался «слабым звеном». По мнению французского востоковеда Оливье Руа, быстрая революция в Кыргызстане — закономерный результат политического развития этой страны в постсоветский период. Там «мы наблюдали ту же, что и во всех соседних государствах Средней Азии, тенденцию к возникновению автократических и даже диктаторских режимов. Одно время поговаривали о «киргизском исключении», а президент Аскар Акаев считался реформатором более демократичным, чем его коллеги в бывших республиках Советского Союза. На деле же специфика Киргизии состоит в том, что центральная власть здесь слабее, чем в других местах. Здесь нет ни сильной армии, ни сильных органов внутренних дел, но есть много местных милицейских подразделений. Эта структурная слабость не помешала нынешнему президенту, избранному в советскую эпоху и с тех пор регулярно переизбиравшемуся на новый срок, проводить ту же политическую линию, которую проводят его соседи: это аресты оппозиционеров, фальсификация выборов, устранение кандидатов-соперников» (эти слова относятся еще ко временам правления Акаева).
Признавая правоту Оливье Руа в целом, хочется уточнить и конкретизировать некоторые позиции. Элиты всех постсоветских государств Центральной Азии имели чрезвычайно узкий коридор политических возможностей, вызванный особенностями модернизационных процессов в странах исламского Востока. На наш взгляд, вписать «революционные процессы» в пробуждающейся Центральной Азии в контекст модернизации на исламском Востоке — чрезвычайно важная задача, позволяющая преодолеть упрощенчество и открыть путь к более адекватному пониманию происходящего.
До сих пор в государствах исламского мира были успешно реализованы фактически две модели политического развития. Это — авторитарный светский режим со всеми присущими ему недостатками (клановость, непотизм, коррупция) и исламская теократия. Применительно к Центральной Азии авторитарную модель описал тот же Оливье Руа: «Здесь существует президентская структура семейного типа: жена, братья, сын главы государства делят посты и доходные места, родственники проходят в депутаты с «советским» рейтингом». Однако, как правило, именно такие режимы делают ставку на социально-экономическую модернизацию (внедрение рыночных институтов, создание условий для развития социальных групп буржуазного общества) и на секулярное развитие. При этой модели роль религии в политике минимизируется (ее проявления могут даже подавляться). По этому пути наиболее успешно продвигались Египет, �ордания, �ндонезия (до своей «цветной революции» в 1998 году). Пиком политического развития этой модели является своеобразный вариант демократии, при котором сохраняется сильная роль личной власти лидера страны, армии и спецслужб. Наиболее ярким примером здесь служит Турция.
По справедливому замечанию Фарида Закарии, сегодня на исламском Востоке возможно два типа «демократии». Первая — либеральная деспотия (либеральная диктатура), при которой власти проводят вестернизацию железной рукой и с помощью националистической идеологии. «Крупнейший модернизатор на Ближнем Востоке — турецкий лидер Кемаль Ататюрк — смог радикально изменить свою страну в значительной степени благодаря тому, что имел прочную репутацию националиста. Он выступал против западных держав, хотя и осуществлял вестернизацию страны», — пишет Закария. Второй тип «демократии» на Востоке — это «нелиберальная демократия», то есть чисто витринная модель демократии, при которой выборные процедуры и прочие элементы демократического антуража прикрывают коррупцию, массовое мздоимство чиновников, приватизацию власти и бесправие населения. �менно такой тип «демократии», считает Закария, ведет к победе религиозных фанатиков и сторонников «чистоты веры». Эта модель базируется на идеологии религиозного «возрождения» и государства, основанного на исламских догматах. Послереволюционный �ран, Пакистан (само название которого звучит как «государство чистых») времен Зия Уль-Хака — образцы для строителей теократической государственности.
При этом восточные государства, сделавшие ставку на социально-экономическую модернизацию, оказываются в своеобразной ловушке. С одной стороны, процесс обновления (хотя бы и частичного, без изменения политических устоев) требует обращения к западному опыту. А здесь не обойтись без европейских и американских университетов с их духом демократии и свободы, апологетикой индивидуализма и персонального успеха. Подобная западная прививка в систему традиционных патроно-клиентских отношений объективно работает против инициаторов модернизации. Рано или поздно «молодые обновленцы» начинают теснить элитный слой и замахиваться на политические устои. С другой стороны, социально-экономические трансформации нарушают традиционные устои восточного общества, не имеющего привычки к индивидуальному успеху и с трудом принимающие необходимость рыночной конкуренции (особенно в интеллектуально-духовной сфере). Отсюда — фундаменталистская реакция на инновации, стремление замкнуться в своей инаковости и «уникальности».
Таким образом, страны Востока (и постсоветские государства Центральной Азии здесь лишь повторяют старые и более общие закономерности) стоят перед нелегкой дилеммой. Догонять цивилизованный мир надо, но эта погоня («догоняющая модернизация») чревата двумя опасностями – европеизацией элиты и архаизацией и исламизацией массы населения.
С известными оговорками все перипетии этого процесса пережили и постсоветские государства Центральной Азии. Здесь был реализован модернизационный проект в условиях управляемой дозированной демократии. Плох этот вариант или хорош? Фарид Закария, говоря о политической эффективности президента сегодняшнего Пакистана, справедливо заметил: «Мушарраф смог реализовать свой курс (строительство светского государства — С.М.) именно потому, что ему не приходилось выдвигать свою кандидатуру на выборах и потворствовать интересам феодалов, исламских боевиков и местных вождей. Никакой гарантии, что диктатор Мушарраф поступит именно так, не существовало. Однако никто из избранных в Пакистане политиков не смог бы действовать столь же смело, решительно и эффективно». Думается, что подобную мотивацию могли бы поддержать практически все лидеры государств Центральной Азии.
Однако подобный проект как «третий путь» весьма уязвим. Тут проявляется и плохая управляемость, и недостаток демократии. �, как следствие, «тюльпановая революция» и андижанские массовые волнения.
Сегодня опыт Киргизии и Узбекистана предстоит серьезно изучать в Астане. Казахстан, избравший путь «догоняющей модернизации», стоит перед сходными проблемами. С одной стороны, власть сосредоточена в руках эффективного жесткого лидера, имеющего большой внутренний и международный авторитет. С другой, слой «младоказахов» не менее влиятелен, чем в соседней Киргизии, и его желание придать демократизации большую динамику столь же очевидно. Процесс дальнейшей вестернизации Казахстана облегчается и успешным социально-экономическим реформированием страны, и тем заделом, который был сделан за период независимости. Казахстан задал себе высокие стандарты в экономике и теперь стоит перед объективной необходимостью повышения стандартов политического развития. Американское или европейское вмешательство могут лишь ускорить этот процесс, но сама потребность в политическом обновлении объективна. Разговоры же об интеграции с Россией всегда были по большей части лишь инструментом для решения внутриказахских проблем.
Узбекистан и Таджикистан — государства, где огромную роль играет исламский фактор. Здесь, в отличие от Киргизии и Казахстана, революционный проект будет протестом исламистов (возможно, под лозунгами исламской демократии) против светского авторитарного режима. По мнению президента Международного центра стратегических и политических исследований Виталия Наумкина, «сегодня достаточно сложно провести четкий водораздел между радикальными исламистскими настроениями и недовольством народных масс… При этом внутриполитическая ситуация в Узбекистане сложилась таким образом, что, кроме исламистов, другой оппозиции режиму президента Каримова здесь не осталось. � люди, вышедшие на антиправительственный митинг (речь идет о событиях в Андижане 2005 г. — С.М.), естественно, были вдохновлены их идеями».
Чтобы предотвратить исламизацию этих республик, политэлиты Узбекистана и Таджикистана должны уже сегодня выиграть битву за «новое поколение», сделав его главным проводником светской модернизации. Слабая ротация кадров и управленческий застой отвращают амбициозную молодежь от власти, толкают ее в объятия непримиримой оппозиции. Официальные же исламские структуры в этих республиках слишком сращены с властью и не могут выигрывать богословскую конкуренцию со своими радикальными оппонентами. Повышение интеллектуального уровня представителей «системного ислама» — также одна из приоритетных задач властей Таджикистана и Узбекистана. Сегодня авторитарные режимы Центральной Азии (в особенности узбекский) должны сделать акцент не на усилении полицейских начал, а на придании авторитаризму более модернизационного характера. Однако, по справедливому замечанию Виталия Наумкина, «у Каримова есть шанс вернуть ситуацию в прежнее русло и не допустить разрастания исламистского движения… Но это только в краткосрочной перспективе, поскольку у официального Ташкента нет не только методов решения, но и четкого видения все более обостряющихся социальных проблем». Сегодня режим в Узбекистане (в отличие от казахстанского) является, говоря в терминах Фарида Закарии, отнюдь не «либеральной деспотией».
Особая статья — туркменский политический режим. Сегодня с полной уверенностью можно констатировать, что власть Гурбангулы Бердымухаммедова пытается реализовать «бархатную революцию сверху» (при этом слово «бархатный» — ключевое в данном определении). В прошлом году на одном из «круглых столов» по проблемам безопасности СНГ автор настоящей статьи констатировал: «Младотуркмены возможны лишь в окружении Туркменбаши, представители которого со временем устанут от кадровых перетрясок и репрессий, как это было со сталинским Политбюро. �менно эти кадры смогут инициировать определенное обновление политического ландшафта Туркмении». Сколь глубоким окажется обновление по-туркменски, и не окажется ли оно сменой объекта «культа личности», покажет время.
«Пробуждение» Центральной Азии не было результатом хитроумных внешних комбинаций и геополитических игр. Оно порождено внутренними особенностями процесса «догоняющей модернизации», застигшего Киргизию, Казахстан, Узбекистан, Таджикистан и Туркмению после распада СССР в 1991 году. � то, каким окажется результат этого пробуждения, во многом зависит от политики элит этих государств.

Polit.ru