ДРУГАЯ РОСС�Я

Аркадий КРАС�ЛЬЩ�КОВ

Москва ныне — огромный мегаполис, обезумевший от алчности. Каждый свободный метр городского пространства заполнен рекламой. Гигантские супермаркеты сами похожи на фантастические города, где купить можно абсолютно все. Древняя столица похожа на вечного неудачника-бедняка, вдруг напавшего на золотую жилу. Деньги! Деньги! Деньги! Ничего, кроме денег! Темп, скорость. Быстрее урвать свое и чужое. Не успел — пеняй на себя. Чудо изобилия как внезапно началось, так может внезапно и кончиться.
Понеслась «птица-тройка». Куда? Неведомо. Зачем? Непонятно. Чем все это кончится? Бог знает.
Отсюда и цены в Москве. Даже не спекулятивные, а просто воровские цены — никакого отношения к подлинной стоимости товара не имеющие. Москва сегодня — самый дорогой в мире город. Вал денег, рухнувший на столицу, и сами деньги обесценил, превратил их в особую, столичную «валюту»: рубль в остальной России — одно, в Москве рубль — совсем другая денежная единица. Его и нет рубля-то. Ничего на рубль не купишь. Есть десятки, сотни, тысячи, миллионы…
Жарко, в центре столицы попросил бутылочку минеральной воды. Принесли, взяли 150 рублей за двести граммов сомнительной жидкости. Всего лишь два дня тому я был в другой России, в южном городе Таганроге, где большой, отлично испеченной пирожок с доброй порцией мяса стоил четыре рубля.
Понять это трудно. Как могут в одном и том же государстве цены на один и тот же товар разниться в десятки раз. Мне скажут: зарплата виновата. В твоем Таганроге доходы не те. Ерунда! Ну, в два раза меньше получает рабочий или служащий на заводе, ну, в три, но не в десять же раз. Нет, как всегда, экономика России — загадка загадок. Тревожная, однако, загадка.
«Я страшно испорчен тем, что родился и вырос, учился и начал писать в среде, в которой деньги играют безобразно большую роль», — писал Антон Павлович Чехов. Скромен был классик. Не очень-то среда его «испортила». Во что превратятся нынешние жители Москвы, не столь одаренные, трудно сказать.
Ладно, оставим столицу в покое. Я в другой России, в благословенном городе Таганроге, где пирожки с мясом стоят четыре рубля, а связка отлично высушенной воблы из 20 штук — 50 рублей, то бишь два доллара. Все так, но я не приехал в этот замечательный город лопать пирожки, пить пиво и закусывать воблой, а должен снять два документальных фильма: просто о Таганроге и о Таганроге Антона Павловича Чехова.
«Я люблю Чехова, — писал в своем дневнике Евгений Шварц. — Мало сказать люблю — я не верю, что люди, которые его не любят, настоящие люди. Когда при мне восхищаются Чеховым, я испытываю такое удовольствие, будто речь идет о близком, лично мне близком человеке». Что можно добавить к этим словам? Я заочно любил город Таганрог, потому что в нем родились Антон Павлович Чехов и Фаина Георгиевна Раневская. �, видимо, по этой причине работа в Таганроге спорилась.
В общем-то это веселое, подвижное, живое занятие — снимать документальное кино. Ты не скован сценарием и давним замыслом. Ты похож на путешественника, открывающего для себя совершенно новые земли, неведомые страны.
Я слишком долго прожил в �зраиле, чтобы легко, без проблем вписаться в жизнь российской провинции. Путешественник, как правило, беззащитен и боится беспричинной злобы, ненависти туземцев. Он помнит о судьбе несчастного Кука. Вот и не без опаски взялся за предложенную работу.
Ценами в Таганроге я был удивлен не меньше, чем полным отсутствием похабной граффити в самых запущенных местах города и призывов «Бить жидов!». Ну, не озабочен этот город всероссийской морокой. Настенных и заборных надписей было сколько угодно, но почти все они носили характер страстного, любовного послания — и только.
Впрочем, и это понятно. Нигде в мире я не видел такого количества юных красавиц. � здесь вспоминал Чехова: «Хорошеньких много… Большинство здешних девиц сложено хорошо, имеет прекрасные профили и не прочь поамурничать… Не дурны, не глупы, но я равнодушен, ибо у меня катар кишок, заглушающий все чувства», — так писал двадцатисемилетний Чехов. Что мог сказать бедняга-режиссер, оказавшись в Таганроге без катара кишок, но в весьма почтенном возрасте.
Ладно, вернемся к другим, «фундаментальным» открытиям. Знал и раньше, что стоит в Таганроге замечательный памятник Петру Великому — отличная работа Мордехая Антокольского, но понятия не имел, что памятник этот большевики в двадцатых годах убрали с глаз долой, но, слава Богу, не уничтожили, а фашисты в годы оккупации поставили на место. Видать, ничего не знали о «расовой неполноценности» давно почившего автора монумента. Город освободили. К тому времени отношение к некоторым царям стало иным. Петра не стали прятать от публики, но перенесли на новое место, поближе к морю, именно туда, где мечтал увидеть первого императора Антон Павлович Чехов. Это он, добрый знакомый Антокольского, и был инициатором самого значительного украшения города.
Памятнику Александру I (произведению �вана Мартоса) повезло меньше: его не только свергли, но и уничтожили. Как там у другого Александра — Пушкина: «Властитель слабый и лукавый… Плешивый щеголь. Враг труда». Переплавили пролетарии «врага труда» на дверные ручки, но, к счастью, макеты отливок сохранились. Пришли другие времена, маятник качнулся, Александра отлили заново и поставили у Городского банка. Так «враг труда» стал «другом денег». Нет, Таганрог — город полный скрытого и явного юмора.
Пропитанный добрым солнцем юга Антоша Чехонте сочинял простые и веселые рассказы. Север, дожди, холод, болезнь — и творчество Антона Павловича Чехова стало печальней… Печальней и мудрей.
Вот уже лет тридцать читаю и перечитываю письма Антона Чехова, всегда обращая внимание на «еврейские следы» в его переписке. Вот прочел: «…в Таганроге, кроме водолечебницы Гордона, будет еще водопровод, трамвай и электрическое освещение. Боюсь, что электричество не затмит Гордона и он долго еще будет лучшим показателем таганрогской культуры».
Пожалуйста, перед нашей съемочной группой «лучший показатель»: Областная физиотерапевтическая больница, основанная Давидом Марковичем Гордоном. Он заведовал этим учреждением до 1931 года, года кончины. Снимаем бюст Гордона, коридоры, палаты больницы, новейшее оборудование в водолечебнице. Местный врач клянется, что именно на этом месте стояла чугунная ванна, в которой не раз поправлял свое здоровье классик, а рядом с ванной сидел Давид Маркович и они вместе мечтали о том времени, когда в Таганроге появятся упомянутые трамвай и водопровод.
Чехов часто доверял свою неверную плоть врачам-евреям. �з воспоминаний �саака Альтшуллера, земского врача, лечившего Чехова: «В этом сыне мелкого лавочника, выросшего в крайней нужде, было много природного аристократизма, не только душевного, но даже и внешнего, и от всей его фигуры веяло благородством и изяществом». �нтересно, что сын Альтшуллера — Григорий �саакович лечил Марину Цветаеву и принимал у нее роды. Выходит, еврейский след в русской литературе не ограничивается именами замечательных писателей и поэтов.
Но вернемся в Таганрог. Все нынче в наличии: и трамвай, и электричество. Только вот разница между светом на улицах и светом в душах человеческих по-прежнему слишком велика. Чехов — пророк совершенства рода людского, облагороженного техническим достижениями — давно скончался. Чехов — писатель «жил, жив и будет жить». Читаю новейшее сообщение в интернете: «Как сообщает пресс-служба филиала «Московская железная дорога» (МЖД) ОАО �Российские железные дороги’, задержка поездов связана с хищением 20 м сигнального кабеля на 5-м км Горьковского направления». Ну, как здесь не вспомнить чеховских мужичков, откручивающих на железке гайки для грузила.
Много в Таганроге бомжей. Несчастных этих всегда тянуло на юг, к теплу, особенно в преддверье зимы. Рабов не встречал, но, если верить российскому телевидению, именно в Таганроге существует невольничий рынок.
Возможно, но не было у меня желания грузить душу и сердце тяжкой стороной городского быта. Криминал там под жестким контролем. Один раз мы снимали ночной Таганрог без всякой охраны и не ощутили агрессию среды. В сегодняшней России подобное дорогого стоит.
Вернемся к «еврейским следам». Улица Фрунзе, дом Фаины Георгиевны Раневской — Фаины Фельдман.
Читаю в блокноте давнюю выписку из книги Алексея Щеглова: «Я стою в детской, на окне, и смотрю в окно дома напротив, нас разъединяет узкая улица и потому мне хорошо видно все, что происходит в комнатах напротив, Там танцуют, смеются, визжат… Мне семь лет, я не знаю слова «пошлость», «мещанство», но мне очень не нравится все, что я вижу в окне дома на втором этаже напротив».
Странно, мне хотелось увидеть не дом Раневской. Я знал, что в нем нет музея актрисы. �нтересовал почему-то «дом пошлости» — дом напротив, а его разрушили за несколько месяцев до нашего приезда. Подростки копались в развалинах, собирая кирпичи давней и отличной выделки. За тысячу кирпичей — тысяча рублей, по рублю за штуку. Во всем этом была уже особая пошлость и невеселое мещанство нового времени.
Поднимаю голову, смотрю на второй этаж дома Раневской. Видимо, вот за тем окном была детская. Может быть, и стекло сохранилось, через которое смотрела на мир будущая великая актриса.
В Таганроге не раз слышал легкие голоса обиды. Вот, мол, как покинула наш город, так ни разу и не посетила малую родину, не то что Антон Павлович. Что верно, то верно, но Чехов навещал в этом городе родных людей. Вся семья Фельдманов из России бежала во время революции. При Чехове о городе заботились его граждане. Большевики сняли с населения эту заботу. Они сами сносили и ставили памятники, открывали библиотеки и школы. Гражданам предписывалось пользоваться всем этим, не вмешиваясь в тот мир, в котором они жили. Время Раневской исключало деятельную любовь к месту своего рождения. Да и не очень-то любила Фаина Георгиевна свой город. В той же книге Щеглова читаю: «Училась плохо, арифметика была страшной пыткой. В семье была нелюбима. Мать обожала, отца боялась и не очень любила. Писать без ошибок так и не научилась, считать — тоже, наверно, потому и по сию пору всегда без денег».
Отец Фаины Георгиевны владел фабрикой красок и был старостой Хоральной синагоги. Семья Фельдман бежала не только от советской власти, от нищеты и голода, но и от неизбежной смерти в годы фашистской оккупации.
Антон Чехов тоже плохо учился, дважды оставался на второй год, но в дружной семье был любим, и заботился о ней всю жизнь. Мне кажется, что ненормальное, обусловленное безумным временем сиротство Раневской сказалось и на отношении к родному городу. Тоже случилось и с �осифом Бродским, отказавшимся приехать в Петербург, даже свободный от советской власти.
Думал об этом, стоя у дома Раневской, но удалось только снять дом этот и старый каштан у дома актрисы — наверно ее ровесник.
Снимали мы и городской театр. �нтересовало нас место на галерке, где обычно сидел мальчишка Чехов, но в том же театре ноги отказали девице Фельдман после спектакля «Вишневый сад», который привез в Таганрог Художественный театр. Все зрители покинули зал. Она не могла подняться.
Уйду в сторону от Таганрога. С Раневской связан у меня еще эпизод, который можно назвать жизненным уроком. Делали тогда с приятелем какую-то ерунду на Студии детских и юношеских фильмов. Редактор нашего сценария, Валентина Кибальникова, жила в высотном доме на Котельнической набережной. Приходилось бывать в огромной квартире ее отца — известного скульптора. Так вот, однажды увидел в вестибюле этого дома Фаину Георгиевну Раневскую. Шла она медленно, даже один раз оперлась на стену, выглядела очень уставшей, и мне так захотелось подойти к ней и сказать что-нибудь доброе, искреннее: «Я вас люблю, Фаина Георгиевна. Вы самая замечательная актриса мира!» Не сказал, первым выскочил из этого дома-громадины. В молодости кажется, что ничего не уходит, все может и должно повториться… Добрые слова нельзя откладывать. Злые нужно держать при себе хоть до самой смерти.
� об этом я вспомнил в Таганроге, стоя у дома, где родилась актриса, имя которой ныне входит в десятку лучших актрис мира.
� Чехов, и Раневская писали об особой музыкальности Таганрога. Здесь тоже наметился для нашего фильма «еврейский след»: Александр Гуревич руководит местным камерным оркестром. Коллектив замечательный! Пишу эти строчки и слушаю диск классической музыки, выпущенный оркестром, да и сам дирижер личность незаурядная. � дело здесь не только в музыкальном таланте. Какую уникальную библиотеку нот «попсы» конца XIX — начала ХХ века собрал Гуревич, какую богатую книжную библиотеку увидели мы в его доме, какой замечательный рассказчик этот талантливый, энергичный, влюбленный в свой город человек.
Плоть и душа города. � над душой и над плотью Таганрога всегда активно трудились евреи. Впрочем, где они вели себя иначе? Один из пригородов города до сих пор зовется Поляковкой. Когда-то Яков Поляков организовал здесь образцовое хозяйство. Он же основал в городе не только два известных по сей день банка, но строил в Таганроге училища, лазареты, и еврейская жизнь города в XIX веке многим обязана Якову. Это его стараниями появилась в городе железная дорога, что понятно, потому что брат Якова — Самуил строил и владел девятью железными дорогами России, а за крупные благотворительные пожертвования был произведен в дворянство.
Мне бы потребовались десятки страниц, чтобы рассказать только о части «еврейского следа» в этом замечательном городе.
Снимали мы заводы, порт, рынок, поля кукурузы, пшеницы, подсолнечника, снимали охоту на перепелов, но главной нашей охотой была погоня за жителями Таганрога, за особо приметными типами человеческой породы: потомками прототипов рассказов, повестей и пьес Чехова. В огромной Москве «человеческий материал» необыкновенно однообразен. �ной раз даже пугающе однообразен. Здесь, в другой России, в небольшом Таганроге — пиршество лиц, типов, костюмов. А как затейлива архитектура домов в старом городе, как соразмерны человеку эти дома в один-два этажа. Нет, все-таки своя стать у приморских городов, своя особенная яркая и неповторимая жизнь.
Своя особенная, но, как и прежде, идущая под извечный «чеховский» лейтмотив: «В Москву, в Москву, в Москву!». Вот и трамвай есть в Таганроге, и водопровод, и электричество, и музеи первоклассные, и работы любой сколько угодно, да и климат добрый, теплый, а мотив этот слышал не раз. Мощнейший магнит столицы притягивает к себе граждан России, чтобы перемолоть их в своих беспощадных жерновах денег и амбиций.
Но пока что держится Таганрог — город, похожий на оазис между степью и горьким, мелким заливом. Может быть, и по этой причине родина Чехова, утопающая в зелени аллей, парков и скверов, показалась мне чем-то близкой, родной. Наше, Средиземное море, совсем другое море, да и живая степь непохожа на мертвую пустыню. � все-таки… Между морем и пустыней.
«Новости недели»