СТАБИЛЬНО ВЗРЫВООПАСНО
Сергей МАРКЕДОНОВ
Под занавес уходящего года (как календарного, так и политического) главным возмутителем спокойствия на Северном Кавказе снова стала Ингушетия. После «образцово-показательного» голосования на выборах в Государственную Думу РФ именно в Ингушетии началось массовое движение по фактическому оспариванию тех результатов, которые предъявили российской общественности избирательные комиссии северокавказских республик.
Напомним, что самая маленькая республика РФ, наряду с Чечней, подарила по итогам последней кампании новый прецедент. В Ингушетии ни одна партия, кроме «Единой России», не набрала даже 1% голосов. В Кабардино-Балкарии при явке в 96,7% за правящую партию отдали свои голоса 96,12% (а за КПРФ всего 1,72%). В Чечне — вот он, образец полной и окончательной стабилизации! — 99,2% пришли к участкам, а из них 99% поддержали «Единую Россию». Самая высокая явка в РФ была обеспечена именно в Чечне, пережившей две антисепаратистские кампании. В Карачаево-Черкесии за «Единую Россию» проголосовали 92,9 процентов избирателей при 93%-ной явке. В городе Карачаевске (к которому принадлежит и курортная зона КЧР — Домбай и Теберда) результат также был близок к стропроцентному — 99,55 процентов, а в Хабезском районе цифра и вовсе оказалась стопроцентной (и по явке, и по голосованию за «партию власти»). И если в других республиках оспаривание итогов выборов происходит пассивно (в Чечне вообще «все спокойно»), то в Ингушетии, начиная с 3 декабря 2007 года, запущена акция «Я не голосовал!». Ее начал веб-сайт «Ингушетия.ру», фактически являющийся альтернативным источником информации о положении дел в республике. По состоянию на 16 часов вечера 23 декабря (время московское) было собрано уже 57 тысяч 898 заявлений жителей Ингушетии, опровергающих свое участие в выборах депутатов нижней палаты российского парламента. Следовательно, если апеллировать к простой арифметике, то число тех, кто не голосовал (если верить данным веб-сайта) приблизилось к 36%. По словам главного редактора «Ингушетии.Ру» Ибрагима Костоева, сбор подписей — это «дело, конечно, хлопотное и муторное, но радует то, что люди охотно идут навстречу, предоставляют свои полные анкетные данные, в том числе и паспортные».
Кто эти люди, готовые в далеко не самых благоприятных политических и социальных условиях не сохранять инкогнито, а утверждать, что они не приняли участие в кампании, которую кремлевские пропагандисты изначально определяли не как простое голосование за депутатов, а как референдум о доверии Владимиру Путину (т.е. ключевое событие его президентской легислатуры)? Какова их профессиональная принадлежность, жизненный опыт, политические позиции? Каково их отношение к Российскому государству (учитывая всю сложность взаимоотношений России и Кавказа)? Все эти вопросы могли бы стать предметом серьезнейшего социологического исследования.
Протестовать сегодня в нашей стране не модно. Тех, кто пытается отстаивать свои гражданские права и политические позиции, заранее записывают в маргиналы. В лучшем случае им советуют «переждать», когда новый застой сменится новой же перестройкой, а пока время не пришло предаваться «чистому искусству», созерцанию и интеллектуальному труду, отвлеченному от сиюминутной конъюнктуры. В ингушском же случае мы видим протест, затрагивающий не одного человека и не «группу граждан» (в количестве, способном занять один — два дивана).
Скорее всего, такое социологическое исследование никого не заинтересует. Для отечественных «патриотов-государственников» любые протесты из северокавказских республик ассоциируются с сепаратизмом, что, конечно же, не соответствует реальности. Впрочем, автору настоящей статьи как-то раз пришлось доказывать популярному телеведущему, что Ингушетия — это не «младшая Чечня». Слишком разный у них и исторический, и актуальный политический опыт. Взять хотя бы инкорпорирование в состав Российской империи. Практически добровольное вхождение в состав России Ингушетии в 1810 году (отягощенное разве что Назрановским восстанием 1858 года) и упорная борьба против имперских властей имамата Чечни и Дагестана. В 1990-е гг., несмотря на практикуемый политико-управленческий партикуляризм, Руслан Аушев (первый президент Ингушетии) не поднимал сепаратистского знамени. Его не поднимали даже в период открытого противостояния с Северной Осетией из-за Пригородного района в 1992 году. В ходе чеченских кампаний выходцы из республики были в рядах боевиков. Но защищали они не «свое», а ичкерийское дело. И сегодня в Ингушетии существуют экстремистские группы, среди которых, однако, нет идеологически ориентированных сепаратистов.
Для правозащитников же нередко практически любое действие против российской федеральной (или республиканской) власти подлежит если не оправданию, то «пониманию», поскольку жесткая вертикаль рассматривается ими как зло большее по сравнению даже с политической анархией. Отсюда и завышенные оценки любого протеста против власти. Иногда сам факт недовольства бюрократией (даже с экстремистским оттенком) оправдывается хотя бы потому, что действия власти не просто жесткие, а не вполне адекватные.
Таким образом, объективный анализ ингушского протестного движения на сегодня вряд ли возможен. Однако даже не имея на руках интервью (или данных фокус-групп) участников акции «Я не голосовал!», можно с уверенностью выдвинуть несколько тезисов. Во-первых, подобного рода акция — доказательство того, что стабильность и спокойствие на сегодняшнем российском Кавказе являются виртуальными. Они — продукт пиара властей всех уровней. Трудно поверить в то, что республика, информационные сообщения из которой в 2007 году все больше напоминали сводки с фронтов, в дружном порыве поддержала курс «партии и правительства». Данный вывод я готов подтвердить, базируясь и на личном опыте от ее посещения.
Во-вторых, такого рода акции при грамотном подходе к ним (то есть при отказе объявлять подписантов «врагами народа») могут работать не против государства, а за него. Они могут работать на сильное и эффективное государство по нескольким причинам. Высокие результаты за «партию и правительство» уже давно используются региональными элитами (и не только на Северном Кавказе) для достижения не столько общенациональных, сколько узкорегиональных (и узкокорпоративных) задач. Потворство такой региональной самодеятельности со стороны федеральной власти лишь укрепляет уверенность на местах, что за внешнюю лояльность центру региональным элитам все спишется (в том числе и нарушение федерального законодательства). Следовательно, гражданская поддержка снизу только помогает федеральным структурам держать руку на пульсе (более эффективно контролировать власть на местах, играть роль легитимного арбитра). Более того, взаимодействие власти с региональными гражданскими инициативами работает объективно на проект «российская гражданская нация». Федеральная власть слышит голоса своих граждан (принадлежащих к разным этническим группам), реагирует на них, защищает их права от регионального произвола, принимает справедливые решения. А если есть надежда на справедливый центр, растет (заметим, без всякой «вертикали» и полпредов) и вера в Российское государство, в его необходимость, в целесообразность и законность его действий. Заметим, акция «Я не голосовал!» продолжается. Заявления участников будут переданы в Генеральную прокуратуру РФ для организации проверки. Заметим, организаторы акции направляют материалы в российский орган, а не «западному дяде». А если отправка за океан и состоится, так только потому, что высшая структура России, контролирующая соблюдение закона, может проигнорировать мнение тех, кто не желает «идти вместе». Руководствуясь не юридической, а политической целесообразностью. Пока же участники акции рассчитывают именно на поддержку из центра, от Российского государства. К нему (а не к ООН или ОБСЕ) обращены их устремления.
Впрочем, образ справедливого центра — это идеальная картина, которая вряд ли возможна при нынешней модели управления Северным Кавказом, избранной Кремлем. Кремлевская модель сегодня ориентирована не на общероссийскую интеграцию, а на формальный контроль над территорией, а также внешнюю лояльность. Для этой лояльности важно давать правильные результаты на выборах, а также участвовать в акциях по сопротивлению «внешнему врагу». Все эти задачи республиканская власть в Ингушетии успешно решает. На выборах результаты близки к 100%, а внешний враг обличается также весьма активно. С точки зрения президента Мурата Зязикова, нынешняя политическая турбулентность в Ингушетии — следствие вмешательства США. «Эти силы апробируют площадку в Ингушетии», — несколько раз в течение своей пресс-конференции 18 декабря 2007 года повторил президент республики Мурат Зязиков. «Закулисно, в обход народа решать судьбу народа — так уже было, натерпелись. Поэтому, когда «Джеймстаунский фонд» и служаки Белого дома рекомендуют провести митинг в Назрани, мы как-то разберемся, у нас свой обком партии есть. У нас свое видение, свое миропонимание, своя идеология», — резюмировал Зязиков. В чем выражается эта идеология, каковы ее основы, базовые ценности? Эти вопросы не получили должного освещения. Сегодня же для Кремля вполне достаточно «лоялистской идеологии», включающей в себя два компонента: лояльность Москве и нелюбовь к внешним врагам, которые якобы и смущают ингушский (впрочем, название можно заменить, подставляя любой регион РФ) народ.
Но неужели США и разного рода фонды стоят за плечами убийц Людмилы Терехиной, а также членов семьи Веры Драганчук? Разве американские «морские котики» или агенты ЦРУ всего за одну ноябрьскую неделю 2007 года уничтожили пять представителей нетитульного населения Ингушетии? И разве агенты ФБР проводили «зачистки», в результате которых страдали не причастные к терактам и диверсиям люди (в частности, шестилетний мальчик Рахим Амриев)? Уходящий 2007 год может войти в историю российского Северного Кавказа как год Ингушетии. В течение всего года информационные сообщения из самой маленькой северокавказской республики вызывали эффект déjà vu. По своей стилистике они слишком напоминали сообщения с фронтов «контртеррористической операции» в Чечне в 1999—2000 гг. С одной стороны, практически постоянные нападения на представителей правоохранительных структур, военнослужащих российской армии, представителей «нетитульной национальности». Буквально сразу же после образцово-показательного голосования на выборах в российскую Госдуму произошли взрыв фугаса на пути следования военного патруля воинской части Минобороны РФ (5 декабря 2007 года) в Назрани и вооруженное нападение на сотрудников правоохранительных структур (7 декабря 2007 года).
С другой стороны, мы практически ежедневно получали сообщения о «зачистках», проводимых спецслужбами. Оговоримся сразу. Автор настоящей статьи не выступает с позиций «абстрактного гуманизма» и не пытается защитить тезис о том, что «зачистки» с целью выявления представителей национал-экстремистского (или исламистского) подполья невозможны в принципе. Однако в то же время, принимая вывод о неизбежности жестких методов, необходимо, чтобы издержки от их использования были бы минимальны. Речь идет лишь о том, чтобы люди в погонах действовали профессионально, боролись бы с бандитами, а не с брюнетами, при этом понимая и определенные социокультурные особенности той же Ингушетии. И конечно же (это, как говорится, по умолчанию), следовали бы закону, а не собственным представлениям о том, как правильно, а как не совсем верно.
В 1994—1995 гг. Россия начала «замирение Чечни» (а это неизбежно затронуло и Ингушетию) для того, чтобы на Северный Кавказ пришли законность и порядок. Сегодня создается ощущение, что кавказские порядки начала 1990-х гг. все больше овладевают Россией, а действия ее официальных представителей (по стилю и по форме) вызывают в памяти действия «спецлужбистов» дудаевской и масхадовской Ичкерии. Но лекарство не должно быть хуже болезни. К сожалению, в Ингушетии сплошь и рядом действия спецслужб и специальных подразделений не столько работали на предотвращение новых терактов, диверсий или нападений, сколько способствовали появлению новых недовольных (потенциальных противников власти). Вряд ли гибель шестилетнего мальчика — Рахима Амриева, сына хозяина дома, где 9 ноября 2007 года бойцы спецназа проводили очередную спецоперацию, может рассматриваться представителем любых политических взглядов как успешное контртеррористическое мероприятие. Напротив, отказ от справедливого разбирательства обстоятельств этого дела, всяческое сверх всякой меры засекречивание подобных инцидентов приводит к росту протестных настроений. Именно гибель Рахима Амриева (а не происки сотрудников Фонда Джеймстаун, среди которых, кстати, немало просто некомпетентных людей) стала поводом для массового митинга 24 ноября 2007 года. И, скорее всего, это далеко не последняя акция подобного рода.
Объективности ради заметим, что в течение всего 2007 года не только рядовые граждане Ингушетии оказывались в опасности. 21 июля 2007 года снова в Карабулаке был застрелен главный специалист Министерства по межнациональным отношениям и общественным связям республики Ингушетия Ваха Ведзижев. Ведзжиев был известным в республике общественным и религиозным деятелем, которому не раз угрожали физической расправой экстремисты. Мурат Зязиков вместе с близкими ему людьми не раз только в этом году становился мишенью экстремистов. В марте 2007 года был похищен отец заместителя начальника охраны президента Русланбека Зязикова 79-летний Урусхан Зязиков (он доводится двоюродным дядей главе Ингушетии). В июле 2007 года в селении Барсуки из гранатометов был обстрелян расположенный по соседству с президентским особняком дом самого Русланбека Зязикова. В ночь на воскресенье 9 декабря 2007 года был произведен обстрел мэра Назрани Магомеда Цычоева.
И поскольку все эти проблемы порождены не американскими происками, а провалами власти (как федеральной, так и региональной), то неизбежны митинги и недовольства, письма в центр и публичные акции. И вряд ли продуктивно заниматься одной лишь борьбой с ними, не пытаясь хотя бы понять мотивацию их участников. 17 декабря 2007 года в интервью журналу «Власть» (№ 49(753)) президент республики Мурат Зязиков так определил свое понимание оппозиции: «Я под оппозицией понимаю что-то такое конструктивное. Оппозиция должна быть. Потому что когда ее нет, когда нет разных точек зрения, то это болото. Я это все понимаю. Но когда одна сплошная клевета, провокации, то это уже не оппозиция. До этого никто не должен доходить».
Между тем, сегодня значительная часть информации о преступлениях против русского населения Ингушетии поступает не столько от власти, сколько от правозащитных организаций этой республики (которых нередко обличают как «неконструктивных оппозиционеров»). В конце ноября 2007 года было подготовлено «Открытое письмо» представителей общественности республики к Президенту РФ, а также высшим должностным лицам нашего государства. Текст письма подписал 81 общественник. «Шоком для всех стала серия убийств, в том числе представителей нетитульных национальностей — семей русских учителей Терехиной и Драганчук, главного врача станции переливания крови Натальи Мударовой, корейцев — отца и сына Лагай, дагестанских пастухов Булатова и Зуберова, цыганской семьи Люляковых — отца и двоих сыновей, семьи Кортиковых, Валентины Немовой, троих рабочих — Оськина В.Н., Понамарева В.Б. и Бутусова С.А., двух армянских железнодорожников — Аветисова С.А. и Хуршудяна В.С. Кем бы они ни совершались, эти преступления направлены на подрыв основ ингушской государственности, на дискредитацию ингушского народа и дестабилизацию ситуации в регионе. Эти убийства не только жестоки, но и труднообъяснимы — совершившие их не могут рассчитывать ни на что, кроме отвращения и негодования со стороны ингушей. Мы считаем, что непредвзятое расследование этих преступлений — дело чести народа Ингушетии. Мы хотим знать, кто устраивает подобные провокации в нашей республике, какие силы пытаются расшатать ситуацию, какие политические цели они преследуют, совершая столь жестокие и бессмысленные убийства мирных людей. Преступники должны быть наказаны по всей строгости закона, кем бы они ни оказались, а правда о совершенных ими злодеяниях положит конец бродящим в народе слухам и домыслам».
Вместе с тем подписанты справедливо полагают: «При этом абсолютно недопустимо, чтобы эти громкие преступления в спешке «повесили» на попавших под «горячую руку» людей. Никто не имеет права расстреливать показавшихся подозрительными жителей Ингушетии, применять пытки и незаконные методы следствия к задержанным. В противном случае пострадают невинные, а настоящие убийцы останутся на свободе и будут продолжать свою преступную деятельность по дестабилизации и без того сложной обстановки в республике». Таким образом, главная мысль авторов письма в том, чтобы российский закон был бы одинаково применим и одинаково действовал по отношению к представителям всех этнических общностей, должностей и званий. Разве эта не та самая «диктатура закона», о которой так активно говорят и представители российской власти, и ее оппоненты?
Сегодня на массовом уровне часто можно встретить противопоставление пострадавшего русского и пострадавшего ингушского населения республики. В реальности же говорить о плохих ингушах или хороших русских (как и наоборот) — это путь к распаду страны. Принятие жестких мер по борьбе с радикальным исламом и этнонационализмом необходимо. Здесь двух мнений быть не может. Как не должно быть двух мнений относительно того, что эта бескомпромиссная борьба должна вестись по правилам, цивилизованно и в правовых рамках. Именно этим качеством она и должна отличаться от дудаевских и басаевских приемов. Именно для установления законности начиналась первая и вторая чеченские кампании в 1994 и в 1999 гг. К сожалению, ради реализации этой цели принесено много жертв. Многих новых жертв можно избежать, если понимать одну простую истину: защита прав человека и «диктатура закона» не противоречат, а помогают жесткой борьбе с экстремизмом и терроризмом. В конечном итоге они помогают созданию сильного и ответственного перед своими гражданами государства. Понимание этого, а не организация «правильного волеизъявления» и демонстрация внешней лояльности и обличение заокеанских шпионов могло бы помочь Ингушетии выйти из состояния политической турбулентности и перестать быть главным источником трагических сообщений в стране.