БЫТЬ ПРЕЗИДЕНТОМ?
Edward Tester, Ph. D., Чикаго
Один из моих материалов был опубликован в «Обзоре» под рубрикой «Если бы я был президентом». По-разному меня называли. В 52-м, когда изобретателем рентгена едва не объявили Ивана Грозного («Я вас, бояре, насквозь вижу!»), — космополитом. Или низкопоклонником, точно уж не помню. В 75-м маразматик Брежнев повелел очистить науку от евреев, и стал я «засорением кадров». А в 80-м звался дважды предателем. Родину покинул и до Израиля не доехал. Всё перенес. Но президентом?
Два столетия назад каждое сколько-нибудь уважающее себя государство возглавлял император или король. В крайнем случае, герцог. Один бог на небе — один владыка на земле. И отцы-основатели Штатов тоже к этому склонялись. Но в последний момент передумали. Пусть будет просто «мистер президент», никаких тронов, титулов на полстраницы и «Боже, храни короля». И уж конечно никакой пожизненности и наследственности. Изволь каждые четыре года снова доказывать, что достоин этой великой чести.
Да так ли уж она велика? Глава государства — и не может ни цента потратить без санкции Конгресса. Главнокомандующий — но объявление войны и заключение мира опять-таки в ведении Конгресса. Самый могущественный человек свободного мира, но свою администрацию — министров (секретарей, по американской терминологии), послов, руководителей федеральных агентств — президент может только предлагать, а утверждает их Сенат. Правда, если что-то у них потом не ладится, то обвиняют не Сенат, а как раз президента. Каждому своё.
Да и Конгресс не лучше. Не говоря уж о том, как народные избранники работают (включите C-Span, очень поучительное зрелище), они себе и «зряплату» за эту работу не могут установить открыто и честно. Придумали трюк: повышать её автоматически, если Конгресс не проголосует против. С другой стороны, есть в их труде и результаты. В 1965 году в федеральном налоговом кодексе было 548 тысяч слов, в 2005-м их стало два миллиона 139 тысяч. Не повысить ли им оплату вдвое с условием, чтобы вообще ничего не делали? Дешевле обойдется.
Президент может задробить закон, принятый Конгрессом. Верховный суд может его признать неконституционным. Отцы-основатели сделали всё, чтобы свести эффективность системы к нулю. Нередко это полезно, меньше помех частной инициативе. И предохраняет от самодурства какого-нибудь «царя Никиты». Невысокого они были мнения о будущих избранниках, да и о здравом смысле тех, кто их избирает. Но ведь надо же кому-то и руководить.
Оплата президентского труда грошовая, на уровне владельца малого бизнеса. Футболист или там кинозвезда получают раз в пятьдесят больше. Если не в сто. Конечно, неплохой бесплатный особнячок с колоннами, и летняя резиденция, и самолет, и охрана, и обслуга. Ковровая дорожка от трапа, почетный караул, все встают — но ведь это всё так, щекотка самолюбия. Кого это тешит, того уже только поэтому близко нельзя подпускать к Белому дому.
А на индивидуальном уровне? Осужденному президент ещё может смягчить наказание или вообще его помиловать. Законопослушным гражданам — в лучшем случае пришлет фотокарточку с факсимильной подписью или поздравление к золотому юбилею. Один только вице-президент имеет ещё меньше прав: голосует в Сенате, если голоса там разделятся строго поровну, а всё остальное время проводит на скамейке запасных: вдруг с президентом что-то случится.
И всё же многие верят (или притворяются, что верят) в могущество президента и считают его ответственным за экономические, политические, даже метеорологические проблемы. Удобно: есть кого персонально обвинить. Так что же, если не деньги и не реальная власть, заставляет человека идти в президенты?
Ответ очевиден. Амбиция. Сэр Эдмунд Хиллари покорил Эверест, почему бы Хиллари Клинтон не покорить Эверест политический? И ничего плохого в этом нет. Амбиция, стремление достичь вершины в своем деле — нормальное, и очень важное, свойство человеческой натуры. Без него не быть бы нашей цивилизации. Расхожая фраза «в олимпиаде главное не победа, а участие» — утешительный приз для неудачников. Кто не надеется вернуться с медалью, не должен и чемодан укладывать. Но медаль сама не придет. Чтобы только доказать своё право на олимпийскую команду, нужны годы тренировки и высокие результаты в локальных состязаниях. Быть сыном тренера или женой чемпиона для этого маловато.
Вы хотите получить работу, скажем, программиста. Собираете рекомендательные письма от родных, друзей, знакомых и соседей. Приносите профессионально отснятый ролик о вашей семье и собаке. Выясняете предпочтения интервьюеров. Стороннику Кобола, который терпеть не может Ассемблер, обещаете коболизировать всю систему. Любителю Ассемблера — изгнать Кобол. Хотя понятия не имеете ни о том, ни о другом. Собираете компромат на всех конкурентов: кого видели пьяным, кто был в отеле с женой (не своей), кто лет десять назад превысил скорость.
Да, это трудно себе представить. Но от кандидатов в президенты именно этого и ждут. Если не будут ослеплять улыбками, трубить о своих прекрасных, не относящихся к делу, душевных качествах, давать невыполнимые, и для разных аудиторий разные, обещания, искать одобрения и финансовой поддержки от кого попало, и по всем этим пунктам порочить конкурентов, то на них никто и внимания не обратит. Вначале они должны это делать в рамках их собственных партий. Потом каждая партия устраивает «съезд» с разноцветными плакатами, воздушными шариками и прочей развлекалочкой, вполне уместной в цирке или на телевизионном шоу, но не на серьезном политическом мероприятии. Впрочем, здесь я, вероятно, не прав. Окончательный отбор кандидата, то есть претендента, наименее облитого грязью в ходе внутрипартийной драки, осуществляется путем закулисной торговли, а в остальном это шоу и есть. Настолько, что зрители потребовали как-то раз от телекомпании не прерывать передачу футбольного матча из-за президентской речи.
Последний раунд: встреча полуфиналистов. Снова контрибуции, сделки, взаимные обвинения, телерекламы. Победа нужна любой ценой: серебряных медалей в политике не бывает. И, наконец, «в первый вторник после первого понедельника ноября каждого високосного года» народ избирает своего президе... Позвольте, народ президента не выбирает. Это — привилегия штатов, представители которых составляют «коллегию выборщиков». Она-то и голосует. Избиратели решают только, за кого представителям их штата положено голосовать. Да и то
Конституционно неясно, обязаны ли выборщики этому решению следовать.
Порой даже и после выборов грязь не заканчивается. Вспомним, сколько было подсчетов, пересчетов и взаимных судебных кляуз при выборах нынешнего президента. Но всё кончается, наступает январь, избранник поднимает руку для торжественной клятвы и формально становится президентом. В Белом доме меняют мебель, посуду и персонал. Контрибуторы покрупнее получают обещанные должности и иные льготы, не зря же они тратились. Партийные боссы зализывают раны, пополняют опустошенные дракой сундуки и усердно готовятся к следующим выборам. И ветер возвращается на круги своя.
Получается парадокс. От президента народ справедливо ждет интеллектуальных и моральных качеств лидера. А от кандидата — моральной неразборчивости собирателя голосов. Поведения, которое даже пресловутый кэтч, грязноватый вид спорта, скорее всего не допустил бы. Совместить это трудно. Не потому ли Эйзенхауэр так долго не соглашался баллотироваться в президенты? Еле уговорили. И не потому ли так редки истинные лидеры среди президентов (среди монархов тоже, но с тех что взять? Дело наследственное, что выросло, то выросло). Из сорока с лишним президентов Вашингтона можно назвать, Линкольна, Франклина Рузвельта, Кеннеди, Рейгана — вот, пожалуй, и всё. Были президентами в трудные времена. Выводили страну из кризисов. Вот за это им вышла награда, как пел Высоцкий. Линкольна и Кеннеди убили. В Рейгана стреляли. А Рузвельту просто повезло: телевизора ещё не было. Кандидат в инвалидном кресле не телегеничен, ни одного штата сегодня бы не взял.
Может быть, и впрямь следовало бы сохранить британскую систему. Глава государства, монарх, власти никакой не имеет. Говорят, «железная леди» Маргарет Тэтчер сказала королеве: «Вы, Ваше Величество, управляйте Букингемским дворцом, а я уж буду управлять страной». Голосуют избиратели не за личность, а за партию, которую можно обвинить в плохой внешней или внутренней политике, но нельзя ей пришить аморалку. И лидер победившей партии (то есть человек, продемонстрировавший качества именно лидера, а не собирателя голосов) автоматически становится премьер-министром, главой правительства. Так и Тэтчер пришла к власти, а раньше, во время второй мировой, Черчилль. Тоже вывели страну из кризисов. И были после этого убраны: мавр сделал своё дело, мавр может уходить. Когда всё гладко, сильный лидер только мешает.
Сегодня многие волнуются по поводу экономики, экологии, терроризма и прочего. Хотите знать, почему волноваться не стоит?
Истинного лидера среди них не видно. Нет, следовательно, и кризиса. История в этом не ошибается. Выдающиеся личности неизбежно появляются в нужном месте и в нужное время по очень простой причине: они рождаются всегда. Но в большинстве своем, не имея точки приложения, так и уходят в неизвестность. Кризис как раз и дает им эту точку. Объединяет страну и отсеивает политиканов.
А в спокойной, некризисной обстановке они-то и процветают. Мне кажется, недавние действия ультралиберального клана Кеннеди — хороший пример такого политиканства. Почему они рекомендуют демократической партии иметь своим кандидатом Барака Обаму, а не гораздо более опытную и, как сказали бы американцы, «избирабельную» (electable) Хиллари Клинтон? Обама в партии пока серьезным влиянием не пользуется и уж, конечно, клану Кеннеди не соперник. А Клинтоны вполне могут штурвал перехватить. И если Хиллари станет президентом, то скорее всего это и сделают. Для партии взять Белый дом — хорошо. Но клану потерять свое определяющее место в партии не хочется. Нужно Хиллари попридержать, даже рискуя исходом выборов.
Быть президентом? Или вообще заниматься политикой? Говорят, лучше не видеть, как делают две вещи: колбасу и политику. Персонаж блестящей сатиры Нушича «Госпожа министерша», Подвыпивший Избиратель, повторяет непрестанно: «Меня мутит... А за кого я буду голосовать?» Но последняя его реплика звучит, по-иному; «И это за него я голосовал? Меня мутит».
Меня — тоже.