СЕМЬ СОРОК

Аркадий БОГАНОВ, �ерусалим


РАДОСТЬ С ГОРЕЧЬЮ ПОПОЛАМ ПОД ПОЧТ� ЗАПРЕЩЕННУЮ МЕЛОД�Ю
Солнечным днем 9 мая 1984 года минский поезд подходил к Белорусскому вокзалу.
— Граждане пассажиры! — услышали мы с женой по радио, — поезд прибывает в столицу нашей Родины, город-герой Москву. Я, начальник поезда, от имени бригады поздравляю вас, и особенно, ветеранов войны с Днем Победы!
— Аркадий, а встречать нас будут?
— А как же. Мишка Герценштейн обещал! Это ведь он затеял весь сыр-бор, надумал собрать ребят-спецов!
Сердце заколотилось: «Неужели прошел 41 год с тех пор, как мы окончили Одесскую артиллерийскую спецшколу в Сталинабаде? Просто не верится!»
— А узнаешь ты своих спецов, с 1943 года твои мальчики могли потерять свой девственный вид?
— У меня хорошая зрительная память. Люба, не беспокойся, узнаю. Послушай, а я-то здорово изменился?
— Да уж, муженёк, ты гусь не первой свежести. Надень ленту с наградами!
— Потом, потом, пошли, все выходят. Я стоял на перроне, оглушенный звуками откуда-то доносившегося марша, пытаясь узнать среди встречающих знакомые лица. Тщетно, толпа постепенно редела, а мы стоим одни, сиротливо озираясь по сторонам.
— Оглянись, — потянула меня жена за рукав, — около соседнего вагона, видишь, стоит человек с палочкой и на нас пристально смотрит. Может, это кто-то из ваших?
— Да ты что? Это же столетний дед! Видно, придется нам самим добираться...
— Смотри, а дед-то идет к нам.
— Аркашка Боганов, это ты?
— Да, — хрипло проговорил я, в горле что-то предательски защипало.
— Я тебя еле узнал, в очках и с лысиной, — мы обнялись.
— Да уж мою шевелюру не вернуть, пиши пропало.
В душе заныло: «Что делать? Не узнаю, как постарел! Кто же это?»
— А ты меня узнал?
— Конечно, — а сам подумают: «Познакомлю его с Любой, услышу хоть имя!» Люба, познакомься!
— Василий! — представился он.
Что за черт, Василий, какой ещё Василий с такой еврейской физиономией? Но как же его фамилия?
— Разобрались кто есть кто, теперь, Аркаша, вперед, осталось мало времени; в ресторане «Белград» нас уже ждут, на такси успеем.
— Как фамилия его, — тихо спросила жена?
— Лицо какое-то знакомое, а кто он, не могу вспомнить, — прошептал я Любе на ухо.
— Аркашка, ты помнишь Кольку Шехтера?
— Ещё бы! Лежал на нарах напротив. Мне очень хочется повидать этого баламута. Я не забыл, как он во время ужина орал во всю глотку: «Ребята, не могу больше терпеть голод, убейте меня пайкой своего хлеба?» Он тоже будет на встрече?
— Вот именно, что нет, нет больше нашего Кольки Шехтера, — Василий как-то странно опустил голову.
— Как нет, что ты мелешь?
— Пять дней тому назад — инфаркт. Кольку хорошо помянуть, настоящий был мужик. Умер он у женщины. С её слов, пытался перевести на русский язык письмо из Америки. Хороши переводы!..
— Это что, серьёзно?
— А ты разве не знал, что Колька был ходок? � умер внезапно, все там будем — возраст! Вот только сейчас, когда начинаешь по-настоящему, масштабно, как нас учили в спецшколе, в стереотрубу оглядывать всю пройденную жизнь, понимаешь, что на горизонте-то закат...
— А сколько собралось ребят?
— Спецов собралось много, но понимаешь, Аркашка, странная получается картина, нарушена привычная для нашего советского взгляда демографическая гармония. Русские и другие нации в нашей спецовской компании стали нацменьшинствами. Сам посуди: Мишка Герценштейн, Додик Гельман, Семен Фридлянд, Семен Ходорковский, Эдик Мельник, а фамилии остальных вообще зашкаливают.
— Ещё бы, конечно, вся Одесса-мама! Но послушай, кончай трепаться, когда наконец, приедем?
Перед входом в ресторан стояла группа молодцов преклонного возраста и размахивала руками.
— Вот посмотри, Аркашка, видишь какая жестикуляция? Руки-ноги в ход пустили это ж одесситы, спецы, имеют, что сказать друг другу!
— Колька Шехтер, молодец, — закричали вдруг из толпы, — ты Аркашку Боганова с женой приволок!
— Как, ты Шехтер? Чёрт бы тебя побрал, изверг эдакий, бросаться такими словами.
Колька ржал от удовольствия, как молодой жеребец. � мы обнялись опять.
— Ну и прохиндей, — смеялись мы с Любой. — Я ведь сразу заметил, что ты на Василия-то не тянешь!
Через минуту я обнимался с друзьями. Тоскливо сжималось сердце, ох это проклятое время, что оно с нами сделало. Но зашторенная годами память из-под спуда извлекала былое: морщины исчезали, и я вдруг увидел, как вчера, молодых, веселых, отчаянных парней.
Встречи, разговоры, воспоминания — все завертелось в шумном застолье и громе музыки. Говорили все разом, перебивая друг друга.
— Тарас, а помнишь, как ты со своей бригадой налетчиков залез во двор и под носом у хозяина спилил огромный саксаул? А потом вы все сидели, поджав хвосты, ведь хозяином был сын известного таджикского поэта Лахути, дело чуть не дошло до ЦК партии! Спас вас полковник Романов.
— Я что, для себя, что ли? Для вас, оглоеды, воровал, кухню обеспечивал дровами!
— Да уж, Тарас, ты был лихой, как черт, недаром в генералы вымахал!
Перебил всех Мишка Митник:
— А помните, какой у нас был мировой оркестр, гремел на весь Сталинабад! Левка Злачевский собрал нашу джаз-банду из одесситов, ведь до войны почти все учились у самого Столярского в «школе имени мене»... Помянем нашего погибшего под Берлином Паганини, Леню Синева!
— Мишка, а ты помнишь, как после одного концерта нас обещали покормить, но еды нам не досталось. Выкатили бочку, а потом целый взвод «косых зайцев» доставили на грузовике в казарму.
— Что лучше всего помню, так это то, что жрать страшно хотелось всегда! — воскликнул полководец по садовому промыслу Ванька Дзюба.
— А ты, Сеня, не забыл, как мы все с восторгом откликнулись на просьбу колхоза помочь в сборе клубники? � с таким рвением, что большая часть помощников потом угодила в больницу с расстройством желудка.
— Братцы, жизнь неумолимо асфальтовым катком подминает нас под себя, что поделаешь, — встал с бокалом тамада Толя Давыдов. Эх, чёрт побери, давайте тряхнем стариной, где наши лихие танцоры, ну-ка шире круг!
Мы заказали дирижеру лезгинку.
— Лезгинка! Хмыров Рустам, Чиджемев �змаил, покажите-ка на что способны осетины!
Парни завертелись по кругу, как волчки, а мы все прихлопывали и притоптывали: «Асса! Асса!»
— А теперь, — обратился к дирижёру хорошо подвыпивший Витька Климов, — сыграйте, пожалуйста, еврейский танец «Семь сорок»!
� в миг зажигательная мелодия понеслась по залу. Яблоку негде было упасть, плясал буквально весь зал, да с каким воодушевлением! Колька Шехтер выделывал такие загогулины, что мы только диву давались!
....Та-тра-та-та-та-та-та!
� вдруг, как из-под земли, перед оркестром администратор.
— Прекратите сейчас же играть, немедленно!
Оркестр смолк, а публика в недоумении повернулась к сцене.
— Что случилось? — спросили танцующие.
— Видите ли, это — запрещенная мелодия, — грустно опустив голову, тихо ответил дирижер.
— Кто запретил? — подскочил Климов.
— Директор. Эта мелодия не входит в перечень разрешенных.
— Какая сволочь запретила этот танец? — продолжал возмущаться Витька. — Вы посмотрите сколько евреев в зале! У всех грудь в орденах, все защищали Родину, кровь проливали на фронте, наплевать на вашего мудака!
� вдруг дирижёр, повернувшись к оркестру, взмахнул палочкой, и с новой силой над залом понеслось...
В семь сорок он приедет,
В семь сорок он приедет...
...Но конец у этой истории очень грустный, нельзя судьбу дергать за хвост: через полгода нашего любимца, балагура Кольки Шахтера не стало.

Автор — участник Великой Отечественной войны, подполковник в отставке.
«Секрет» — «Континент»