НОВЫЙ ЩЕНОЧЕК

Семён КАМ�НСК�Й

Рассказ
Памяти Ольги Александровны

Едва стемнело, пошёл мокрый снег. Девочки всё время подбегали к кухонному окну — из него единственного был виден тускло освещённый двор, — крепко прижимались разгорячёнными лбами и носами к холодному стеклу, чтобы разглядеть сквозь косое белёсое мельтешение вход в подъезд: не идёт ли уже папа?.. Но тот всё не шёл, и колючее нетерпение нарастало. Возвращались в гостиную, уныло пялились в телевизор — вот уже и кукольный пёс Филя пожелал всем детям страны «спокойной ночи»...
— Мог бы и позвонить, — сказала мама. Она тоже волновалась, правда, больше из-за того, что на дорогах, наверняка, — жуткие заторы, и троллейбусы не ходят. Как-то он теперь доберётся?
Наконец, уже в начале десятого, заворочался ключ в замке входной двери, и появился папа — мокрое, красное лицо, остатки снега — на усах, пальто и ушанке, но — довольный и загадочный. Он поставил на пол в коридорчике, куда сразу же сбежалась вся семья, сине-белую спортивную сумку с надписью USSR. Сумка была наполнена кусками мягкого чёрного кроличьего меха от старой Надюшкиной шубки, и мама, засунув туда руку, долго пыталась нашарить там что-то, поочерёдно вытаскивая на пол меховые куски. Наконец, один из них оказался крошечным чёрным щеночком королевского пуделя… Были охи и ахи, визги, Нина — на правах старшей — быстренько завладела меховым комочком, Надя пыталась подержать его тоже…
— Смотрите, смотрите, какой он... — всё время повторяла она, проводя по шёрстке одним пальчиком, и никак не могла подобрать нужного определения…
Папа докладывал о проделанной работе: щенок в клубе стоил немало, но был суперпородистым, с настоящей родословной, с собачьими родственниками из «семьи председателя Президиума Верховного Совета Анастаса Микояна», и даже все нужные бумажки — налицо…
В тот же вечер было решено назвать щенка Максом — в доме боготворили Максимилиана Волошина. Макс рос, и вскоре стало понятно, что он не только писаный красавец, искренняя душа, но и большая умница, — как известно, редкое сочетание даже у людей… Человеческими же привычками и качествами Макс не переставал удивлять. На завтрак ел омлет, который ему специально готовил папа, на обед, частенько, — борщ. Причём, сцена поедания борща была совершенно уморительная — папа предварительно подвязывал Максу на затылке его длинные уши круглой розовой аптечной резинкой, и тот приступал к аккуратной — по собачьим меркам — трапезе из любимой эмалированной миски. Также Макс обожал хрустеть листьями сырой капусты и исподтишка, но довольно ощутимо, портил воздух после этого лакомства, что приводило к бо-о-льшим конфузам, в случае присутствия в доме гостей...
Первое время папа ещё как-то пытался приучить девочек к порядку — хотели, мол, собаку, милости просим: гулять, кормить, мыть, учить, в конце концов... Где там! Терпения хватало только на игры, да и то ненадолго. Нина уже начала взрослеть и легко могла отговориться от всех обязанностей необходимостью делать уроки, бежать на репетицию в драмкружок, рисовать (у неё действительно были способности, и её серьёзно готовили к карьере художника). А меньшей, Надюше, вообще прощали всё… Поэтому папа постепенно смирился со своей судьбой, Макс — тоже. �, если первый, приходя с работы, безропотно, в любую погоду тащился прогуливать собаку, то второй — столь же безропотно — ожидал этого мгновения и не докучал женщинам своими потребностями. Впрочем, когда изредка, по необходимости и после длительных уговоров, юные хозяюшки всё же отправлялись с Максом на прогулку, то сама прогулка с весёлым, черно-кучерявым, шикарным псом оказывалась вполне даже приятной. Неинтересным был только обязательный ритуал мытья лап в ванной после возвращения домой…

* * *
Жизнь продолжалась. Папа и мама старели и начинали болеть разными, всё более неприятными болячками. Ниночка училась, выходила замуж, разводилась и рожала детей. Она работала по оформлению магазинных витрин — занятие не самое интересное, поэтому продолжала упорно и безнадёжно мечтать о карьере театрального или киношного художника. Она часто приезжала в гости, вечно спешила куда-то и «подбрасывала» родителям своих малышей. Макс же, у которого, несмотря на многочисленные попытки старательно организованных брачных церемоний собственных щенков почему-то не получалось, проявлял огромную ответственность в деле охраны детских колясок. Он, обычно даже чересчур дружелюбный, настолько рьяно следил, чтобы никто из пахнущих бедой и перегаром не приближался к охраняемым им человеческим щенкам, что ему стали постоянно поручать коляску со спящим Нининым первенцем �горьком (а потом и другими её детьми), стоящую в каком-нибудь тенистом уголке двора, а, когда приходилось зайти в магазин, — то и на улице. Потом его защитой стали пользоваться и другие соседские мамы: колясочки составляли близко друг к другу, рядом, вроде бы вальяжно, усаживался Макс — и вы могли быть совершенно спокойны за безопасность своего дитяти.
Надюша отбыла нудную детсадовскую обязаловку, тихо, но страстно ненавидя хождение строем; в радость отбегала своё по соседним дворам и крышам сараев; и, как-то без особого энтузиазма закончив обычную школу, и ещё одну — музыкальную, по классу кларнета, оказалась в музыкальном училище, но не потому, что строила серьёзные планы на этом поприще, а потому, что больше ничего другого не придумывалось.
На третьем курсе всё резко изменилось — её пригласили в толковую рок-группу при ДК студентов, где пришлось осваивать саксофон, учиться вести себя на сцене… Преподаватели училища не поощряли участие студентов в разных музыкальных коллективах «на стороне», но, в общем, и не мешали. Так что «духовики», особенно, мальчишки постоянно «халтурили»: поигрывали в самодеятельных духовых оркестрах, в основном, на конкурсах и парадах. Наиболее же прибыльным мероприятием считалось, как говорили, сыграть «жмура» — на похоронах платили лучше всего. В рок- или джаз-бэндах играли редко — это ведь почти всегда самодеятельность, там не платят, или платят крайне мало. А вот Наде нравилась именно «рокерская» жизнь, деньги её пока ещё не интересовали — было бы весело!..
� стало весело: как выл Макс, когда в их квартирке вместо привычного кларнета, Надя стала извлекать пронзительные и поначалу не очень стройные звуки из саксофона, выданного со склада ДК! Как ругались, стучали в стены и матерились соседи! («Нам на смену завтра вставать в 4 утра, а эти суки играют на своих дудках и их собаки гавкают целый вечер!»)
Теперь Надюша приходила домой только спать — с утра занятия в училище, а репетиции заканчивались поздно. Гулять больше с Максом ей не доводилось, зато начались длительные прогулки с длинноволосым клавишником Никитой — он-то и провожал её по вечерам…
Вообще-то выбор кавалеров у Надюшки был просто огромный, другим девчонкам, может, даже на зависть. В училище на духовом отделении — засилье мужского пола, в рок-группе тоже — пятеро парней и всего две девушки: она и Валентина-солистка. � после концертов у неё каждый раз легко и просто образовывались поклонники — шустрая маленькая девчонка с большим саксофоном в руках выделывала на сцене такие кренделя!.. Так что и внимания, и ухаживаний — хватало. Другое дело, что все они были ей неинтересны: скучно с ними, говорила, — и всё тут. С Никитой же — сразу щёлкнуло: своё!
� что такого особенного было в этом Никите? Ну, хороший музыкант, но не очень молодой и несколько поостывший за годы рокерства, хотя он и продолжал писать почти все композиции для их группы и вполне даже оригинальные. Он уже не так рьяно, как в начале, придерживался рокерских законов: и на «хасне», то есть на свадьбе или банкете мог сыграть, и в ДК руководил детским В�А, и на аккордеоне подыгрывал танцевальному фольклорному коллективу… � сначала они с Надей просто много говорили, много спорили о музыке и много спорили вообще. Дело в запале могло дойти и до личных оскорблений — верный повод для разрыва. Но не у них. Всегда находилось что-то такое, что и при упрямой непримиримости мнений оставалось необходимым сохранить дальше... и дальше... и дальше... � скучно не было.
…А когда она решилась показать Никиту родителям, Макс первым выскочил к входной двери, сделал стойку и по-свойски бесцеремонно поставил лапы на грудь только что вошедшему в дом гостю. Таким образом, возражений и от Макса не поступило...
* * *
Гастроли глубокой осенью или зимой — это всегда неприятное дело: убитые дороги, промозглые гостиницы, мерзкий сквозняк на сцене… Надя любила гастроли даже такими. Вот только этой осенью ехать с группой в двухнедельную поездку по области ей вовсе не хотелось — в первый раз за несколько лет. Утренние недомогания участились, и надо было что-то уже решать, хотя она никому пока ничего не сказала, даже Никите. «Ладно, когда вернусь...», — решила она, и всё же поехала — подводить ребят нельзя...
Через несколько дней поездки она позвонила домой.
— Макс заболел, — папа сказал это так, что даже по тугоухому междугороднему телефону было слишком хорошо слышно его отчаяние, — ничего не ест... Я возил его к ветеринару... Говорят, что он, может, проглотил кусочек какой-то пластмассы или фотоплёнки... Рентген? Сделали, но ничего толком не определили...
В последующие дни дозвониться домой из душной переговорной будки одного из местных почтамтов у Нади получилось только один раз, но мама не сказала ничего нового — плохо Максу, плохо...
А через два дня, когда Надюша вернулась поздней ночью после поездки, папа и мама сидели на кухне возле того самого выходящего во двор окна и тихо разговаривали. Папа, привыкший решать все собачьи проблемы самостоятельно, всего несколько часов назад, когда стемнело, похоронил Макса недалеко от дома, в старом парке, возле широкой спокойной реки, где они вдвоём с ним гуляли почти одиннадцать лет. По лицам родителей Надя всё мгновенно поняла и, молча, не снимая пальто, опустилась на свободную табуретку.
— Ты, наверно, проголодалась, — мама тут же засуетилась у плиты, а папа полез в маленький старый холодильник...
— Ну, вот что, люди, — у Надюши, от её неожиданной решимости рассказать свой секрет, сердце перепрыгнуло прямо к губам, — вот что... Будет у вас скоро новый щеночек...
— Я так и знала! — обернулась к ней мама…
* * *
— Геночка, иди сюда! — зовёт Надя сына из кухни, оторвавшись от кастрюль и сковородок, где готовится большой воскресный семейный обед. — Тут кое-что есть для тебя...
Она задумчиво смотрит на пятилетнего чернявого Генку, весело прибежавшему за очищенной кочерыжкой, — он очень любит сырую капусту.

Чикаго, 2007