НЕОЖ�ДАННЫЕ СЮЖЕТЫ, ПОДСКАЗАННЫЕ Ж�ЗНЬЮ

Владимир НЕМ�РОВСК�Й, Беэр-Шева

ВЫ ШУМ�ТЕ, ШУМ�ТЕ НАДО МНОЮ БЕРЁЗЫ...
Они здесь пока не растут, только снятся нам по ночам. Но зато есть леса, как тот, что под Бейт-Шемешем. � каждой новой весной мы едем туда на встречу "белорусов". За окнами автобуса лунный пейзаж пустыни сменяется чахлыми молодыми рощами, и вот уже лес. Настоящий, как там, в далёкой Белоруссии.
Кто-то уже не приехал, кого-то с трудом узнаём, а лес, как и год назад, безучастно шумит, пытаясь будто что-то рассказать нам. О своём, о наболевшем. О том, что в далёкой от нас, дождливой и зелёной �рландии, леса покрывают 6,5 процентов её территории. А на нашем, не видном на приличной карте, иссушенном клочке земли, ровно столько же — 6,5 процентов. Почти вся эта прелесть — рукотворное чудо, и лишь десятая часть — дар такой скудной на подарки израильской природы.
� грех тут не вспомнить тех, кто сотворил эту сказку: людей из государственной структуры под скучным названием "Керен Каемет". О них редко пишут и говорят. В тиши лесов им не до скандалов и склок коррумпированной власти. Управиться бы со своими делами. К примеру, с лесными пожарами, которые возникают не только от жары. Когда ракетами "Хизбаллы" накрыло полстраны и пожар Второй Ливанской охватил север, всех пожарных бросили туда, где горели люди и леса. Чтобы вернуть машины на юг и оказать этим помощь своим братьям по вере, наши сограждане известной национальности подожгли южные рощи и перелески.
Не позавидуешь творцам нашего леса, тем рыцарям, кто умножает и охраняет это сокровище. Когда-то поэт Александр Блок, мечтая о счастливом будущем, писал: "...и вижу берег очарованный и очарованную даль".
Но, видимо, это был не наш левантийский берег. Дожить бы до очарованной дали, и, может быть, тогда наши внуки услышат ещё шум берёз над рукотворными водоёмами Негева. Ведь пели же мы когда-то: "...и на Марсе будут яблони цвести".

СУЕВЕР�Е
"До войны с Гитлером было ещё далеко", — говорил как-то мой старый друг. � мне, ребёнку, казалось, что синему небу, утренней прохладе и любви родителей не будет конца. Как и этим домам на 3-ей станции трамвайной дороги с пышным названием — Большой Фонтан. Конечно, там не "били фонтаны голубые", как в песне поётся, а просто была и сегодня есть колея вдоль моря, с дачными остановками, станциями, которых и сегодня шестнадцать. О них писали когда-то Бабель и Паустовский.
Сложенный из жёлтого ракушечника дом в четыре этажа казался мне древним, похожим на старика, покрытого тёмными пигментными пятнами. � жила в нём моя бабушка, баба Рива, в квартире под номером 31, в начале массивной чугунной лестницы. Говорила она по-украински, но переходила на идиш, как только хваталась за веник, чтобы успокоить разбушевавшихся внуков.
Мы так и не узнали, где и как она погибла. В массовых ли одесских расстрелах 1941 года или по пути в лагерь смерти у Березовки. Соседи говорили разное, но в глаза не смотрели и только клялись, что нитки не тронули в брошенной квартире. На просьбы детей уехать — отказалась сразу. Вспоминала молодость и доброту немецких солдат на той далёкой Первой мировой.
Судьбе её близких тоже не позавидуешь. Дед работал грузчиком в порту, надорвался и рано умер, оставив после себя шестерых детей. Старшие сыновья погибли ещё в Первой мировой. Других, как и моего отца, война с фашизмом тоже не обошла своими потерями.
Все свои детские обиды и унижения, ужасающую нищету, голод и болезни отец связывал с той несчастной и мрачной квартирой под номером 31. � стал он замечать — продолжал друг, — что к этой цифре имеют отношения и многие другие его неудачи и беды.
Когда отца не стало, задумался и я над этим числом. Может быть, и оно закодировано как-то в моих генах и тоже сулит какие-то неприятности? Подозрения усилились, когда я оказался в нашей засушливой пустыне, в Негеве. Сначала в �зраиль уехал сын, потом мы с женой, когда кто-то спросил однажды: "а кто же вас хоронить будет?" � вот оно — выложенная беспощадным солнцем пустыня и вечно голубое небо, о котором всегда мечтала жена в дождливую погоду.
Глядя из окна на густые тучи пыли, несущиеся по улицам Беэр-Шевы, подумал, что хорошо бы посмотреть на географическую карту и узнать, в какую точку планеты занесла нас судьба. Боже! Почти 31-я параллель! Географическая широта Северной Африки — ворота, из которых на свихнувшийся от либерализма Запад идут орды защитников ислама. Остановить этот вал невозможно, слишком поздно. Политкорректность загнала Европу в созданный ею же капкан.
Не лучше и на другом конце света, где армия обнищавщих и оголодавших аборигенов Латинской Америки штурмует 31-ю параллель — границу Мексики со страной своей заветной мечты, США... � намечаемая стена длиной в тысячу километров вряд ли спасёт положение, как она не спасла нас в ещё недавние дни интенсивного "заборостроения". А мы, оставшиеся в глубоком тылу врага, среди россыпи исламских стран, как бы остров, партизанский край западной цивилизации. Пока ещё сильный, с самолётами, танками, говорят, даже с атомной бомбой, но уже под нарастающим гулом летящих ракет и мин. Надолго ли хватит нас — не знаю. А пока что подъезд нашего дома стонет от квартиры, примостившейся на последнем этаже. От неё все беды, которые можно только придумать для жильцов многоквартирного дома, населенного репатриантами с четырёх континентов. Заплёванные лестницы и разбитые почтовые ящики, вопли и мелкие пакости детей и взрослых, превративших лестничные пролёты в продолжение бедлама беспокойной квартиры. � как несложно догадаться номер этой квартиры — 31. Ну, как тут не быть суеверным? А тут ещё скоро 31 число. Господи, пронеси!

НОСТАЛЬГ�Я
Журналист побывал на творческом вечере молодого поэта. Высокий, красивый, он стоял на сцене и с чувством читал стихи об Одессе. За ним на белом полотнище мелькали кадры фильма об этом прекрасном городе. "Одесса для него это всё" — писал потом журналист в местной газете и объяснял почему.
Но вот я, будучи сам одесситом, почему-то обиделся. Если для него "это всё", то что он делает в нашей Богом и властью забытой пустыне? В Одессе никого не убивают, не преследуют, магазины ломятся, как и здесь, от всякого добра. Наверное, всё-таки не всё, есть что-то и другое, что держит его здесь. Ностальгия — прекрасное чувство, но зачем же так пересаливать?
Моя живущая в Нью-Йорке сестра сказала мне однажды по телефону:
— Я молюсь на эту страну. У меня, одинокой пенсионерки, прекрасное и бесплатное жильё, я звоню по телефону в поликлинику, за мной присылают машину, везут на приём к врачу. Потом привозят домой. Но я не устаю повторять слова любви к городу, где родилась, где было так много радости и горя.
� вряд ли в нашей крохотной стране есть хотя бы одно поселение, где не было бы ресторана с названием любимого города или местечка. Скорее это тоска по ушедшей молодости и грусть по оставленным друзьям и родным. Не знаю, смешно ли это, но в Одессе появился ресторан под вывеской "Хеврон". Значит, кто-то и там из новых, заменивших нас смуглых пришельцев, грустит по нашим пустынным местам.
"Печаль моя светла" — говорил поэт, и как это прекрасно, что нас так часто навещает ангел по имени "ностальгия".

«Секрет» — «Континент»