СОЛЖЕН�ЦЫН: РАБОТА НАД НЕКРОЛОГАМ�

Кирилл КОБР�Н

Нижеследующий текст ни в коем случае не следует воспринимать как еще один, сильно запоздавший, некролог Александру Солженицыну. Все уже сказано. Остается только анализировать то, что же именно было сказано и почему.

Самое удивительное, что почти все мнения, высказанные в «некрологической солженицыниаде» — даже самые странные, даже, казалось бы, полностью друг другу противоречащие — правда. �менно «все мнения», весь спектр. С одной стороны этого спектра его называли (в основном, на Западе) великим борцом с тоталитаризмом и коммунизмом и одним из главных разрушителей этой системы. Никто не спорит. С другой стороны его (и на Западе, и в России, но, конечно же, с разными знаками) величали «русским националистом». Это тоже совершенно верно — Солженицын был «культурным русским националистом»; ничто, кроме русского государства и населения этого государства, русского языка, литературы, политики и так далее, его не интересовало. Некоторые считали его антисемитом, указывая на несколько экзотические «Двести лет вместе». Здесь судить сложнее, но, скорее всего, отношение Солженицына к российским и советским евреям действительно было, мягко говоря, прохладное.
Между этими двумя крайними точками «солженицынского спектра» — множество других одинаково справедливых мнений. «Солженицын — выдающийся писатель»: если поклонников у «Красного колеса» немного, то уж «Один день �вана Денисовича» и «Матренин двор» признаны почти единодушно. «Солженицын — диссидент». �стина. «Солженицын — консерватор». Точно! Причем консерватор не только политический, с его тягой к общине, с его монархизмом и даже симпатиями к теократии, но и консерватор эстетический, лингвистический архаист (достаточно вспомнить его «Русский словарь языкового расширения»). «Солженицын — революционер». � это правда. Солженицын не только стал одним из лидеров и символов борьбы с советским режимом, он был и литературным революционером. «Архипелаг ГУЛАГ» — удивительное повествование о тотальном механизме зла и уничтожения, и, одновременно, это — дерзкий художественный шаг: документальная проза, которая имеет мощное эстетическое воздействие на читателей. «Солженицын — отчаянный смельчак и герой». Безусловно — вспомните его биографию. «Солженицын — предатель диссидентского движения и своего же прошлого». Это мнение тоже можно объяснить: фактическое благословение, которое получил у писателя нынешний российский режим непокаявшихся чекистов, вызвало непонимание и даже негодование. � так далее и тому подобное. Солженицын — великий человек, позёр, пророк, реликт «холодной войны» и прочая и прочая.
Болтливая, косноязычная (и порой даже пошлая) некрологическая волна перебирала эти образы, не особенно задумываясь, что же они значат. Точнее — что значит их одинаковая истинность. Либо перед нами гениальный Протей, либо налицо катастрофа общественной, медийной, гуманитарной рефлексии. Обратим внимание, в последней фразе мы вновь оказались в ситуации ложного противопоставления, этого порочного «или — или». На самом деле, верно и то, и другое. � Протей, и катастрофа.
Солженицына можно отнести к разряду авторов, о которых Борхес (имея в виду Томаса де Куинси) говорил, что он «не писатель, а целая литература». � действительно, собрание сочинений Солженицына представляет собой небольшую литературную вселенную: тут и романы, и повести, и рассказы, и миниатюры. � документальное повествование, и историческое исследование, и воспоминания, и стихи, и гибриды почти всех вышеперечисленных жанров. � драматургия. � словарь. �, конечно же, пламенная публицистика. Все это несет на себе печать одного сознания, но написано по-разному; ощущения тавтологии не возникает. Явных провалов почти нет. Каждый читатель выберет себе что-то по своему вкусу и темпераменту: один примется читать «Раковый корпус», другой — «Как нам обустроить Россию», третий — тот самый «Словарь языкового расширения».
Каждый найдет что-то для себя: консерватор — критику либерализма, либерал — обличения сталинизма, человек равнодушный к политике — языковые затеи и сильнейший экзистенциальный заряд ранней прозы. Тот, кто останется равнодушен к литературе Солженицына, будет потрясен его судьбой. В то же время, совершенно невозможно ухватить суть; то, что называется сейчас message. Находя в Солженицыне нечто свое, мы наделяем его именно теми чертами, которые отражают наше сознание, а не его. Он только улавливает наши ожидания и расчетливо им соответствует в каждом отдельном случае. Это мы привыкли делить общественных деятелей на прогрессивных и реакционных, писателей на больших и маленьких, людей — на героев и предателей. Мы оказались заложниками собственного романтического сознания с его дуалистической моделью.
Солженицын же не был романтиком. Его дар был типично классицистическим, просветительским — при всем его отвращении к идеалам Века Просвещения. При этом он был классицистом, который творил в эпоху зарождения и развития концептуального искусства; он — задолго до Дмитрия Александровича Пригова – мыслил проектами и концепциями. Каждый из этих проектов — «борьба с Советской властью», «историческая эпопея о том, кто во всем виноват», «жизнь затворника в изгнании», «триумфальное возвращение пророка на родину» — был тщательно обдуман и педантично доведен до конца. Солженицын по образованию математик; строгая логика — вот, что поражает во всех его концептуальных проектах. Заметим, это не «просто логика», не «житейская логика», даже не всеобщая Аристотелева логика. Это — внутренняя логика, которая работает только в рамках проекта, но мгновенно становится нелепой и умирает за его пределами.
Поэтому, когда ты находишься внутри, ты полностью подчинен этой солженицынской логике; когда рассматриваешь этот случай снаружи — поражаешься ее какой-то странности, даже дикости. В этом смысле, Солженицын — человек одновременно XVIII и XX века. Он создал свою антиэнциклопедическую «Энциклопедию России», стал клерикально-монархическим Вольтером, антиэротическим де Садом, превзойдя «божественного маркиза» в неумолимости математико-логического исчисления вариантов, вытекающих из ограниченного (ограниченного им самим, а не Природой, как у де Сада) круга возможностей. В то же время, Солженицын — истинно «актуальный художник» послевоенного периода. Задолго до появления московского концептуализма (или, скажем, изменчивого Дэвида Боуи), он сознательно становился персонажем — со всеми вытекающими последствиями. «Солженицын — великий русский писатель» — отсюда и логика всех его поступков как Великого Русского Писателя, на которых так падок, прежде всего, Запад. «Солженицын — критик либерализма»: и здесь все вполне логично — если только не подходить к делу с логикой внешнего наблюдателя. В каждом из таких случаев Солженицын заставлял публику играть в специальную игру, по своим правилам — и все (или почти все) послушно играли. Мало нашлось людей, которые смогли занять в отношении Солженицына внешнюю позицию – со стороны наблюдать за собой, наблюдающим за Солженицыным в той ситуации, правила которой определены самим Солженицыным. Потому в адрес писателя неслась либо хвала, либо хула. Он заставил весь мир говорить о себе так, как он хотел, чтобы о нем говорили. � это был главный из проектов Солженицына.

polit.ru