НАСТОЯЩ�Е АМЕР�КАНЦЫ

Нил ГАБЛЕР

Забудьте о противостоянии красных и синих, подлинная борьба идет вокруг якобы аутентичного и якобы неаутентичного

Своим непосредственным поведением на дебатах Сара Пэйлин вновь попыталась разыграть, похоже, единственную имеющуюся у нее карту: она «настоящая американка». Ее сельские корни, отсутствие «заморочек» и житейская мудрость, образование, полученное не в самых престижных вузах, простой язык, охота на лосей — все это было призвано изобразить ее типичной американкой, одной из нас. Она даже стала называть себя Джейн Сикспэк (sixpack — блок из шести пивных банок или бутылок — прим. пер.).
Подобная характеристика — сколь бы смешной она ни выглядела в такой разнородной стране, как наша, — это вопрос больше, чем просто политической эстетики. Одним из самых важных компонентов наших последних президентских выборов является переосмысление того, что представляет собой американец — а, по сути, сужение определения американца. По крайней мере, с 2000 г. мы задаемся вопросом о том, с каким из кандидатов мы хотели бы посидеть в баре за пивом. Все уже позабыли о знатном роде и йельском дипломе Джорджа Буша: он создал себе образ ковбоя. Зато Эла Гора высмеивали как гарвардского зануду, а Джона Керри обвиняли в том, что он офранцузился. Теперь таким же насмешкам подвергается Барак Обама.
Соблазнительно списать подобную демагогию исключительно на счет интриг республиканцев. Постоянно продвигая мысль о том, что республиканцы — клуб поклонников гонок NASCAR, а демократы — безвольные неженки, Старая Добрая Партия успешно разделила страну не по признаку «красной» и «синей» политики, а между одним вариантом Америки и другим, между тем, что якобы аутентично и тем, что якобы неаутентично. Но в действительности республиканцы просто эксплуатируют одно из представлений, глубоко укорененных в американском сознании. � кто их осудит? Республиканцы очень хорошо понимают, что большинство американцев страшно боится обвинения в неестественности и активно враждебно относится к тем, в ком замечает гонор. На самом деле, свобода — лишь одно из оснований Америки. Столь же прочно нация стоит на основании страха и неприязни.
В начале эта неприязнь была по понятным причинам направлена против британцев. Американским бунтарям было нужно мощное чувство идентичности, то, что подчеркнуло бы их уникальность и наполнило бы их гордостью. Несмотря на то, что отцы-основатели не устояли перед искушением элитизма и неодобрительно смотрели на подлинную демократию, простые американцы пестовали особое видение себя как людей простых, прагматичных и свободных от европейской ненатуральности. Короче говоря, настоящих.
Одним из первых героев нации был Дэниел Бун (Daniel Boone) — необразованный авантюрист, человек не интеллекта, но действия, который в своих штанах из лосиной кожи был прямой противоположностью типичному англичанину и, по словам историка Ричарда Слоткина (Richard Slotkin), был идеальной моделью «для только что освободившегося народа, искавшего образ, который соответствовал бы его достоинству и идеологии». Бун был пионером NASCAR.
�так, неотесанное стало синонимом настоящего, и вскоре эта идея пронизала собой всю культуру — от романов Джеймса Фенимора Купера, герои которых ходили в кожаных штанах, в начале XIX века, до романов Генри Джеймса, писавшего в конце столетия о честных и наивных американцах, обманутых европейскими прохиндеями. Тогда, как и сейчас, политики чувствовали себя обязанными демонстрировать свои простонародные корни, в противном случае рискуя быть обвиненными в аристократическом высокомерии, представляющем собой смертный грех для Америки. �менно поэтому зажиточный юрист железнодорожной компании по имени Авраам Линкольн выстроил себе имидж бедного и простоватого лесоруба, и даже Дэниел Уэбстер убеждал своих оппонентов в том, что он вышел из народа.
Но не кто иной как демократ Эндрю Джексон превратил привлекательный образ «простого человека» в политическое движение и придал силу определению настоящего как неотесанного. Джексон понимал антипатии американцев. Он понимал, что американцы боролись со снисхождением (и классовыми различиями), упиваясь тем самым образом действий, который вызывал снисхождение у стоявших выше их на социальной и экономической лестнице. � он понимал, что большинство американцев предпочитает определять себя в одинаковой мере через то, чем они являются, и то, чем они не являются, то, что они любят и то, что они ненавидят. В 1828 г. один из его предвыборных плакатов провозглашал, что в поединке сошлись «Джон Квинси Адамс, который умеет писать (John Quincy Adams who can write)» и «Эндрю Джексон, который умеет драться» (Andrew Jackson who can fight).
Если начистоту, то представление о «настоящем американце» с тех пор не слишком изменилось, хотя и претерпело довольно причудливую эволюцию. �ндустриализация и урбанизация бросили вызов самой основе старой идеи Буна/Джексона об идентичности «простого деревенского парня». Все больше американцев перебиралось с ферм в города, становилось к конвейеру, все больше иммигрантов прибывало в страну из-за моря, и наш типичный соотечественник уже не напоминал Ната Бумпо. Теперь «настоящий американец» это не только фермер в ковбойке и комбинезоне (про трапперов в штанах из оленьей кожи уже можно позабыть), но и «синий воротничок». Почему именно он? Да потому, что «настоящий» американец — это любой, кто отличается от «ненастоящих»: элиты, снобов, интеллектуалов, социалистов и прочих космополитов.
Тем не менее, если основа американской идентичности изменилась не сильно, то о методах ее эксплуатации в политических целях этого не скажешь. Стараясь «охватить» новую категорию избирателей — синих воротничков, Франклин Рузвельт вдохнул новую жизнь в джексоновскую идею отождествления «настоящих» американцев с Демократической партией. Отчасти он достиг этого, выполняя их экономические требования, а отчасти — клея республиканцам ярлык партии богачей и «образованных»: тех, кого в Америке традиционно не любят. (Что же касается «корней» самого Рузвельта, то это, в общем, мелочи).
� вот тут пошла совсем другая игра. Проиграв битву за «настоящего американца» в годы Великой депрессии, Республиканская партия попыталась перехватить инициативу популизма, представляя своих противников как «элиту». Популярность сенатора Джозефа Маккарти во многом была связана с тем, что он сумел преподнести «холодную войну» как конфликт двух культур. По одну сторону баррикад находятся «настоящие американцы» — патриоты и соль земли. На другом полюсе он расположил современный эквивалент некогда ненавистных англичан — надменных «аристократов» с дипломами лучших университетов, людей вроде Элджера Хисса, предпочитающих, согласно этой новой формуле, чужеродный европейский коммунизм исконно американскому здравому смыслу. По сути Маккарти «реполитизировал» национальную идентичность, не только отказывая в «американскости» всем, кто не относился к рабочему классу и сельским жителям, но и преподнося их как предателей — чего не делал ни Джексон, ни Рузвельт.
Формула Маккарти по-настоящему укоренилась только в годы Вьетнамской войны, когда само неприятие этого конфликта изображалось как «антиамериканизм». Таков был главный вклад Ричарда Никсона в нашу политическую систему классификации. По его версии, Америка раскололась на громадное «молчаливое большинство» (настоящих американцев), согласное с его политикой, поддерживающее войну, и презирающее демонстрантов-смутьянов и яйцеголовых ученых — и самих этих демонстрантов и ученых, не согласных с ним, а потому ненастоящих американцев.
С тех самых пор республиканцы нещадно эксплуатируют это противопоставление — и журналисты следуют их примеру, вероятнее всего из страха, что их причислят к этой антинародной «элите». Каждый хочет быть «настоящим» — даже если «настоящий американец» теперь подозрительно смахивает на узколобого консерватора.
Такой вот ловкий ход — поставить знак равенства между «настоящим американцем» и Республиканской партией, и между «антиамериканцами» и демократами. Особенно хитроумным он выглядит из-за того, что все меньше наших соотечественников соответствует тем колоритным чертам национальной идентичности, что представляет Сара Пэйлин.
� если страна до сих пор цепляется за этот примитивный стереотип, несмотря на всю его абсурдность, то это, возможно, говорит о том, что мы так и не избавились от мощных интуитивных представлений, характерных для раннего этапа нашей истории. Мы все еще кипим возмущением против «элиты», гневаемся на тех, кто нас «превзошел», и до смерти боимся прослыть «ненастоящими». Не верите? Спросите любого республиканца.
Los Angeles Times/Inosmi

Нил ГАБЛЕР — автор многих книг, включая «Уолт Дисней: триумф американского воображения» («Walt Disney: The Triumph of the American Imagination») и «Жизнь как кино: индустрия развлечений победила реальность» («Life: the Movie: How Entertainment Conquered Reality»)