Л�ТЕРАТУРНАЯ СТРАН�ЦА

От составителя:
Современное виртуальное пространство открывает для нас совершенно безграничные возможности, настолько безграничные, что буквально тонешь в потоках информации. Чтобы не утонуть в поиске талантливых авторов для нашей литературной страницы (ведь не секрет, что в литераторстве нынче пробуют себя многие, да и донести свои творения до читающей публики теперь гораздо проще используя �нтернет), я недавно обратился к помощи популярного российского литературного сетевого портала Литсовет (www.litsovet.ru, администратор Александр Кайданов). А точнее, в одно из литобъединений этого сайта, под названием «Живой звук». Не скрою, меня привлекло именно это название надеждой найти что-то живое, не заумное, не обремененное весом регалий и раскрученных тиражей. � содержание первого же просмотренного мною сетевого литературного журнала этого объединения, который ежемесячно готовит его организатор и редактор Татьяна Китаева по публикациям авторов сайта, сразу же убедило меня в том, что я на правильном пути в своем поиске.
Поэтому сегодня на этой странице я тороплюсь поделиться с вами, уважаемый читатель, моими находками с сайта Литсовет. Теперь и вы можете познакомиться с авторами Тамарой Егоровой (Москва), Юрием �вановым (Ярославль) и Алексанром Стрелковым (Днепропетровск). Авторами, можно сказать, еще «молодыми» (не из-за возраста, а потому что литературного опыта у них пока мало), почти не имеющими публикаций. Но, право, это не имеет никакого значения, потому что представленные на этой странице рассказы, такие разные по стилю, никак не ассоциируются у меня с понятием «начинающий», а скорее — с радостью нового доброго знакомства, свежего воздуха открытия, очередного удивления от беспредельности талантов людских...
Разве этот откровенный, очень личный мир любви, быта и осеннего леса, который умело создает и куда впускает нас в своей миниатюре «Паутинки» Тамара Егорова, не пример мастерства? Вот какие зримые, почти «киношные» зарисовки встречаются в её прозе:
«Свою первую двуспальную кровать мы покупали в феврале, в метель. Ее вынесли из магазина прямо в снег, и белый вихрь, закручиваясь вокруг бордовых подушек, выстилал их мелкими блестящими шариками. Как будто кто-то невидимый сыпал горстями мелкий жемчуг…»
А как по-настоящему смешна нехитрая, но так «вкусно» рассказанная Юрием �вановым история про мальчишку и Дуськиного барана! Кажется, давно уже знаком со всеми персонажами это рассказа, все видишь и ощущаешь: и шум, и крики, и запахи, и суету деревенских приключений маленького сорванца...
� уж совсем не смешна, а страшна горькая, ироничная быль Алексанра Стрелкова о Чернобыле. Вроде и писали об этой трагедии нашего народа множество раз, а вот так — просто, даже буднично и, вроде бы, беспристрастно — особенно ужасно слышать из уст самого «сталкера» поневоле...
В заключение хочу также сказать, что в настоящий момент на сайте Литсовет с участием газеты «Обзор» завершился конкурс рассказа «Живые истории», и мы планируем опубликовать работы призеров этого конкурса на нашей литературной странице в ближайшее время.
Семен КАМ�НСК�Й, newproza@gmail.com



Тамара ЕГОРОВА
ПАУТ�НК�
Рассказ

«Опята пошли, опята!» — только и слышно по приезде на дачу со всех сторон.
Обычно эта новость распространяется мгновенно. � так — каждую осень. Вот и сейчас, все ревностно провожают глазами каждую проплывающую мимо корзинку, заботливо прикрытую листочками от посторонних жадных глаз.
Кто ж откроет заветные места? А вопросов — никак не избежать.
«Да так…Есть немного, на жаренку», — отвечают со смущенной улыбкой и семенят мимо, поскорее от назойливых расспросов.
Грибники и рыбаки — порода известная. Одиночки. � чтоб тихо…
Еще с вечера прикидываю примерный расклад. Сапоги — есть. Шерстяные носки — само собой. Корзина… вот куда-то запропастилась. Но, ладно… С утра, на свежие мозги — найдется.
— Ну, идем? — тревожно вглядываюсь в его нарочито покойное лицо.
— Видно будет. Завтра, — деловито закуривает.
Вот так и знала, что в последний момент пойдет на попятную. Ну, ничем его не прошибешь. А я!...Уже предвкушаю, суечусь. Лес, грибы, запахи опавших листьев — это
мое. Сокровенное. � так — каждую осень.
Встали поздно. Но не беда, не пятница. Корзина нашлась одна.
— Пакет хоть возьми! Вдруг попрут опята, в чем нести? — вяло поморщился.
— Пса берем? — говорю, а думаю об одном: только бы не пошел дождь.
— Берем.
Пес! Совсем забыла сказать про него пару слов.
Не успела пристроить одну приблудную собаку — объявился новый страдалец. � откуда ж их заметает к нам, словно нескончаемую листву по осени…
Приковылял на трех лапах, тощий и перепуганный. Неделю прятался под домом, затем потихоньку начал выползать, в основном, по ночам, попить водички. Удалось рассмотреть его получше. Худой, как линейка. Ребра торчат, заднюю лапу держит на весу. Морда — овчарки. � кто ж тебя так отделал?..
Но, день за днем, стал есть. Пообвык и уже не прятался под дом. Все время был где-то рядом, но тихо и незаметно. Не мешал, не скулил, никуда не лез. Наконец, в один прекрасный день, когда уже поправился и похорошел, стало очевидно — чистокровная овчарка. Необыкновенно умные глаза. Тихий и серьезный. Преданный. Ни одного лишнего звука. Все команды — с полуслова. Порода. Да… кто-то тебя обидел и выбросил.
Кто?.. Ответа нет. Эх люди, люди…
А мы уже шагаем по дороге. Вернее, шагаю я. Спутник плетется где-то чуть сзади. На голове — белая панамка, натянутая по самые уши. Смотрится, как пионер тридцатых годов. Приколист.
— Зажигалку забыл, — разворачивается обратно.
Я продолжаю шагать. Воздух — упоителен! Пес, назвали его Греем, радостно чертит зигзаги, рассекая грудью высокую траву. Вот и опушка. Лес, как обычно, строг, сумеречен и тих. Но как же хорошо! Терпкие запахи опавшего листа, под каждой травинкой мерещится гриб, где-то в вышине прорезается костяная трель ворона. Его самого нигде не видно, но он здесь, рядом, может быть наблюдает сейчас за мной: мудрый и неуловимый. �звечный житель здешних мест.
� все. Я уже охвачена тихим азартом. Не тревожьте меня. Не трогайте.
Сзади трещит ветка. Вернулся с зажигалкой и бредет, сердито ворча, недовольно переставляя ноги через бугорки и канавки. Ну, так лес ведь! Не Красная площадь.
— Вот он! — вскрикиваю радостно и опускаюсь на колени перед великолепным подосиновиком. — Давай сфотографируем, а? – обернувшись, вижу равнодушное лицо.
— Пойду я… — развернувшись, действительно уходит.
Грей в смятении, попеременно бросается то ко мне, то к нему. Все реже прибегает ко мне и, наконец, исчезает окончательно. Ушел. С ним. Когда-то приходится делать выбор. Он и сделал. Значит он — его пес. А я остаюсь одна. Ну и ладно, так спокойнее, хотя и не совсем. Точно ли с ним ушел пес? Не заблудился ли? А может, видя наш разлад, рванул к старому хозяину? Вот теперь думай. Обида жжет потихоньку, свербит где-то в мозжечке. А он? Грибы не любит, пиво не пьет, футбол не смотрит, носки на месте — кто он? Кто ему я? � почему ушел, бросил одну? � грибы — уже не грибы. � трели ворона приобретают зловещую окраску. Одна в лесу.
Каррррр…

А мысли то и дело возвращаются к счастливой и беззаботной молодости, к тому времени, когда абсолютно уверена, что ты — центр вселенной, и мир вращается вокруг тебя. Тугая, новенькая кожа, блеск глаз и вечная, наполненная солнцем весна.
Как он охмурял своим пением, перебирая струны гитары, и томно закатывал глаза…
Ты, все та же моя нежная,
В темно синем платьице…
Хотелось замереть от счастья и застыть так — навсегда.
Шуршит под ногами листва, нескончаемой чередой проплывают кусты. Желтые, багряные и кое-где уже темно бордовые.
Ой! Подберезовик! � не один, а два, прижались к друг другу, как близняшки, чуть развалившись по обе стороны.
Аккуратно срезаю ножичком твердые ножки прямо у корней. Еще вернусь…
Но не вернуться никогда уже в юность, звонкую и страстную.

Коммунальная квартира в центре Москвы, в доме сталинской постройки. Соседи, очередь в сортир, дежурства по кухне.
РћРЅ РіРѕРІРѕСЂРёР»:
— А, мне нравится, — и нежно брал за руку: — Пойдем…
На узкой допотопной кровати всю ночь приходилось держать откидную часть, чтоб не свалилась ему на голову. Завистливые, жадные до чужого счастья соседи дежурили под дверью по очереди, наслаждаясь звуками нашей любви. Мы выли, как волки. В полночь я шла на кухню, готовить ему казан мяса с картошкой, и колола утюгом орехи на толстом мраморном подоконнике. В казан он добавлял пачку сметаны, открывал банку черных лоснящихся маслин. Получалась жутко калорийная смесь. После потери тех самых сил — очень помогает.
Свою первую двуспальную кровать мы покупали в феврале, в метель. Ее вынесли из магазина прямо в снег, и белый вихрь, закручиваясь вокруг бордовых подушек, выстилал их мелкими блестящими шариками. Как будто кто-то невидимый сыпал горстями мелкий жемчуг…

Наконец-то! Опята!.. Торчат из ствола березки, растопыренным пучком, почти у земли, ближе к корням, прикрытые листвой.
Надо суметь увидеть первые, потом глаз словно перестраивается — и начинает видеть их уже во множестве. Коричневые, с крупными шляпками, они возникают неожиданно, ширятся и, кажется, вот уже все окрестные пни усеяны ими. Опята, опята — предвестники зимы.
А зимой…

Тогда же, зимой, собрались поехать за швейной машинкой на дачу. Ехали на электричке. Выстуженные вагоны, дымный промерзлый тамбур, узоры на стеклах. Возле станции — обшарпанная чайная. Внутри тепло, даже жарко. Красномордые мужики, портвейн и пирожки с повидлом. Замерзшие, мы выпили бутылку, разлив ее в граненые стаканы, и съели каждый по три пирожка. В голове закачалась сладкая дурь. Шли в ногу пешком по оледенелой колее, смеялись и орали песни из мультфильмов. На повороте, у верстового бетонного столбика, остановились отдышаться. Повернулись друг к другу. Я откинула голову, поправляя выбившиеся из-под капюшона пряди. Лица красные, разгоряченные портвейном и быстрой ходьбой с песнями. Он прижался плотно и яростно, обхватил ниже спины. В потемневших глазах желание, рот полуоткрыт. Затем, развернул и задрал полы моей искусственной шубейки под леопарда. Боже мой, что он делает…
Было никак не меньше минуса двадцати, но наша новая кровать в ту минуту нисколько не вспоминалась мне теплее. Страшно и весело. Все потонуло в сладостном азарте. Молодость.

Где все это? Куда улетело? Нет. Раз так пошло, пора все это заканчивать. Пусть ему одному будет хуже, пусть…

Потихонечку набирается корзина. Паутинки ласкают лоб, солнце проглядывает где-то уже над головой. Все, пора назад. Знакомые овраги и перелески. Вот и тропинка, и, наконец, опушка, а там уже и родная крыша проглядывает за полем меж высоких стеблей жесткой осенней травы.
С мрачным чувством, распахиваю калитку.
— Грей!
Сидит, словно дожидается. Слава Богу, хоть ты здесь.
— Что же ты бросил меня? А?
Опустил морду как-то хитро, словно знает, да не скажет. Хвост виновато-примиряюще заелозил по желтым листьям.
Ну пойдем…еще посуду мыть со вчерашнего. Обед готовить. Да и вообще… ноги после леса с трудом поднимаются по ступенькам.
Решительно берусь за ручку двери и уже открываю рот, чтоб высказать все. Вот, набираю побольше воздуха. Вот сейчас, сейчас! �…так и застываю с открытым ртом на пороге. Корзина тихо сползает на пол.
Боже! Что это?
Глаза режет яркий свет, белейшая, как свежевыпавший снег, скатерть уставлена разнообразными закусками. С первого взгляда видно, что все приготовлено с любовью и со знанием дела. А он!.. Стоит с подносом, на котором матово отливает зеленью бутылка шампанского, резные грани бокалов стреляют бликами от стосвечовых ламп, и чтобы войти, мне нужно перешагнуть через букет роз…
— Вот, набрала…— оторопело киваю на корзину. — А ты? Что это…
— Юбилей. Сегодня наш юбилей. Ты забыла…
— Уфффф… прости… — плюхаюсь на диван. — Прости… но как же ты… — смотрю под ноги, чувствуя комок у горла. — Прости…
В два шага кидаюсь к нему, прячу лицо на груди в вырезе рубашки. Сползшие нервы начинают колотить мелкую дрожь.
— Ладно, ладно…
— Какой ты! — начинаю мотать его за плечи. — Ну скажи, почему ты не ходишь на футбол, как все, и не пьешь пиво, а? Ну скажи, ну?
— Поднос опрокинешь, — улыбаясь, тихо шепчет он, глядя куда-то в окно, едва касаясь губами моей щеки, по которой все еще будто бы скользят паутинки.
Они сползают своими краешками мне в рот, и я ощущаю их почему-то соленый привкус. Сквозь раскисшие ресницы, между краем воротника и лестницей на второй этаж, вижу явно улыбающегося Грея. Он сидит чинно и безмолвно, одобрительно глядя на нас, сообразно моменту, как и подобает настоящей овчарке, настоящему другу.
Порода…


Юрий �ВАНОВ
ДУСЬК�Н БАРАН
Рассказ

Деревня, куда нас, недорослей, ежегодно летом, словно десантников, сбрасывали родители, звалась просто — Хмельничново. Бабушка с дедом были еще в силе — лет по шестьдесят пять, и жизненной радости еще не потеряли.
Мы же с двумя двоюродными братьями — Валеркой и Колькой росли там, словно трава в поле — дико и счастливо. Никто нас не воспитывал, особо не контролировал и, кроме кормежки по четкому деревенскому графику, ничем особо не обременял.
В то лето было нам лет по двенадцать, наверное.
По соседству, через пару домов жила пожилая вдова — Дуся, баба громкоголосая, «хабалистая», но непутевая. �з скотины у нее была корова, да баран — Бориска.
Баран тот был личностью — и личностью весьма любопытной. Дело в том, что Бориска был «нелегченым» бараном. То есть, в отличие от других деревенских животных его породы, имел огромные яйца и, как следствие, сохранил бойцовский дух, этим животным по их природе присущий. Дуська, вдова, видимо, испытывала благоговение перед мужским естеством и ни за что не соглашалась его кастрировать.
Любое движущееся препятствие Бориска считал личным врагом и охотно атаковал его крепкими закругленными рогами и дубовым бараньим лбом. Причем, ему было все равно — человек это, мотоцикл или «хлебная» телега. Собратьев-скотов Борис не трогал. Бил рогами только то, что относилось к людскому племени. � еще очень не любил свой омшаник и никогда с первого раза вечерами в него не возвращался, предпочитая пройтись по деревне и поискать себе, на свалявшуюся жопу, приключений.
Ребятня нашей деревни (человек восемь оборванцев) всегда ждала пригона стада с особым нетерпением. После того, как всех Зорек, Машек и Красулек загоняли по хлевам, Бориска благополучно ускользал от Дуськи, напрасно манившей его куском настоящего хлеба и шел в свой патруль по улице, громко блея и вызывая нас на священный бой.
Мы принимали вызов. � даже специально надевали особую форму — старые валенки с калошами (летом!) и старые же драные фуфайки.
Борька проходил насквозь всю деревню, возвращался и, ровно в середине деревни, у покосившейся развалюхи-часовенки, вставал и наклонял голову вниз.
— К бою готов! — словно говорил он.
По очереди или кучей, лавируя, как канонерки, мы подбегали к Борису и ловко, пяткой, пинали его в лоб валенком. Тот отбивал удары очень профессионально и довольно чувствительно, тут же бросаясь вслед убегавшему гаденышу. А гаденыш забегал за электрический столб и уже из-за столба, валенком, вновь бил барана по рогам.
При этом за столбом, бывало, накапливалось до пяти человек, и каждый пытался подставить валенок под Борькин удар. Это вызывало страшную эйфорию и особую радость юных придурков. �ногда Борис промахивался и, разбежавшись, врезался башкой в столб — радости нашей при этом не было предела. Но чаще все-таки Боря бил по валенкам. � с каждым ударом свирепел и прибавлял в силе.
Как-то раз, когда баран был уже на пределе свирепости, а за столбом накопилось уже слишком много народу, я случайно выкатился на открытое пространство.
Поскользнулся на коровьей лепешке, упал и растянулся на травке.
Свершилось! Борька дождался своего звездного часа. С места, без обычного разбега, он рванул в мою сторону с радостным блеянием и с наклоненной для удара чугунной башкой. Я попытался позорно сбежать, и только-только успел повернуться к нему задом, как в этот мой весьма хлипкий объект, словно бревном, вдарило так, что я, приподнявшись над землей на полметра, полетел по ровной дуге и врезался в гнилой палисадник дома известной тетки-бузы Насти Ковшиковой. Проломив его головой, я застрял там безнадежно, зацепившись «модной» фуфайкой за торчащие гвозди и щепки.
Ужас, охвативший меня, был чудовищным. Я понял, что наступила расплата за все наши издевательства над безумным животным и оно, это животное, сейчас оторвется на мне по полной. Я не ошибся. Борис совершенно не обратил внимания на героические попытки друзей отвлечь его от меня и вдарил снова по тому же месту. Второй удар был не менее силен, чем первый. Гнилой забор лопнул окончательно и похоронил меня под собой. Я же, со слезами на глазах, уткнувшись лицом в черную землю грядки, заголосил диким матом. Вывернуться не было никакой возможности, и зад мой все еще был открыт для атаки.
Я слышал, как возбужденно орали сверстники, как пытались пинать Борьку, как упрашивали его, но он был непреклонен, и третьим ударом загнал-таки шар в лузу! Я пролетел еще несколько метров и вонзился в лавку у дома, на котором стояло корыто с только что замоченным бельем.
Стоя на карачках, мокрый, с какими-то огромными женскими трусами на голове, я был унижен бараном до самого дна. Видимо поняв, что мне хватит, Борька с веселым блеянием побежал домой, высоко подкидывая от неимоверного счастья, задние копыта.
В это время, разбуженная грохотом своего ценного корыта Настя Ковшикова, огромная баба пятидесяти лет, выскочила из дому. Увидев меня с ее трусами на голове, она заорала диким голосом такое, что я понял — это еще не все... Все мои подельники разом сдулись, словно их и не было. Я остался один на один с новой бедой.
Подбежав ко мне, Настя огромным валенком с галошей (что поделаешь, говорил же, мода такая) врезала мне в ту же точку со всего маха такого славного пенделя, что я вновь немного взлетел вверх по пологой дуге. Приземлившись (слава богу!) на благословенную травку, я на четвереньках потрусил в сторону дороги, и оттуда — уже к бабушкиному дому, ни разу не встав на ноги.
� когда до дому уже оставалось метров десять, старый и слепой пес Валет, дрыхнувший прямо посреди дороги, вдруг, спросонья, увидел бегущего по его родной деревне чужого четвероногого. Пес (со страху, видимо) бросился меня догонять и сдуру крепко тяпнул за ногу, но, спасибо валенку, до мяса не достал. Клацнув старческими зубами, Валетка растянулся в пыли, от обиды завыл и залаял так, словно на деревню напали татаро-монголы.
От этого дикого лая в окна повылазило почти все население деревни и, в том числе, одна хорошенькая городская девочка Оля, по которой я тайно вздыхал и даже писал ей стихи.
Такого позора я уже выдержать не смог и горько заревел от обиды на весь несправедливый мир.
Когда я прихромал к дому, деревенская молва меня уже опередила. Бабушка, грозно подбоченившись, уже приготовила мне теплую встречу. В руке у нее был...Что бы вы думали? Правильно — валенок.
� этим валенком...
Ой, баба, ну больно же!!!

А Бориску-то потом кастрировали по многочисленным просьбам трудящихся... А жаль!


Александр СТРЕЛКОВ
БАЙК� �З СКЛЕПА �Л� ЗАП�СК� Л�КВ�ДАТОРА
Быль

«У каждого поколения здоровой нации должна быть своя война»
(Кормчий Мао)

Полностью соглашаюсь с Мао. Для моего поколения было приготовлено даже две: Афганистан и Чернобыль. В первой не участвовал, а про вторую немного расскажу, и не потому, что хвастаюсь (вот какой я герой!), а потому, что уходят люди, с ними уходят факты, и очень скоро новое поколение будет спрашивать «А было ли это вообще?».
Все началось 18-го мая 1986 года, утром. Зазвонил телефон, и бодрый голос райвоенкома пригласил меня срочно прибыть в военкомат — что-то уточнить или сверить (с тех пор я боюсь телефона, хотя прошло столько лет). Нужно ли говорить, что через полчаса я уже сидел в «кукурузнике» (это маленький тошнотворный самолет) и с малой скоростью приближался к Киеву. Родителям еле успел сообщить, что меня забрали на военные сборы. Тогда мы еще не знали ничего или почти ничего… Не знали, что в Киеве паника, и жители по шпалам бегут на юг, а в переполненных поездах едут те, кто смог купить билет за баснословные деньги; не знали, что в Финляндии дохнут олени, попав под «Желтую тучу»… Слышали только бодрые официальные сводки и интервью маститых профессоров о благотворном влиянии радиации на ход эволюции вообще и на наши организмы — в частности…
Так или иначе, но на следующий день я проснулся командиром взвода дезактивации в составе 25-го инженерно-транспортного батальона на ЧАЭС вч 18576 (база — село Ораное). В моем подчинении оказались тридцать таких же балбесов, как и я сам, четыре бульдозера типа «Беларусь» и четыре ПММ(поливомоечные машины) — из тех, которые еще и сейчас ездят утром по улицам нашего города. «Бойцы» мне попались сложные, а «местами» — даже очень трудные. Пришлось вспомнить кое-что из прочитанного и ввести «дедовщину», в таком вот понимании этого слова: отряд «дедов» уговорами и (или) кулаками заставлял основную массу работать и соблюдать суровые правила лагерной жизни. «Деды» отчитывались передо мной, получая за это некоторые привилегии — водку, доппаек и возможность уехать отсюда пораньше. Я отчитывался перед следующим начальством… и так далее — до генерала.
Еще у меня была личная машина «КАМАЗ», шофер и пропуск во все зоны нашей Зоны. Первое посещение этой самой зоны помню прекрасно и вряд ли когда-нибудь забуду. Рано утром после матюгов, пинков и прочих оскорблений «дедам» удалось за полчаса привести в чувство моих «партизан», и они, кряхтя и почесываясь, влезли сначала в ОЗК (это такая резиновая одежда), а потом погрузились в крытые ГАЗоны. Я ехал в машине с первым взводом и прекрасно видел, как по мере приближения к ЧАЭС моих бравых «партизан» все больше охватывает легкий мандраж. Мне и самому было как-то зябко, но у некоторых это принимало крайние формы. Они мне потом подробно рассказывали, что нападал «словесный понос», хотелось какого-то действия или хотя бы движения. Но поскольку одетые респираторы не располагали к длительному общению, пришлось мне знаком попросить одного из «дедов» привести товарищей в чувство, что и было с удовольствием сделано. Эта процедура повторялось каждый раз при пересечении какой-то невидимой границы: говорили, «зона приняла»…
Сидя у борта машины, я немного вздремнул (ехать было тридцать «кэмэ») и не сразу понял в чем дело. А когда понял, мне стало немного не по себе. Было очень тихо, то есть, кроме шума машины, не было никаких природных звуков. Никто не чирикал и тем более не щебетал… Была тишина. Мертвая тишина.»Здесь птицы не поют, деревья не растут, лишь мы с тобой плечом к плечу врастаем в землю тут» — банально пришла на ум строчка из песни. Оказалось, что вся живность, кроме комаров, ушла, улетела и уползла. Даже лягушек не было — это точно…
Первые впечатления на самой станции: брошенные пожарные машины возле канала и большой плакат на самом блоке — «Чернобыльская АЭС работает на коммунизм»... Славно сработала, в один миг загадив на многие десятилетия курортный район в густонаселенном месте. Спустя годы, я узнал, что умные американцы предпочитали строить свои АЭС на границе с Мексикой, при этом учитывая розу ветров…
В задачу моего подразделения входила очистка местности от радиоактивного заражения, а говоря простым языком, бери — побольше, кидай — подальше, а пока летит — отдыхай…
«Пятна» искали с помощью танковых дозиметров (довольно громоздкая по нынешним временам штука, но благодаря которой я сейчас все это пишу). Основную работу делали бульдозеры, вручную подчищали недоступные для них места. Техника быстро выходила из строя и начинала излучать сама. Ее закапывали в могильнике и получали новую каждую неделю (Союз был большой и богатый).
Поставив задачу и оставив смотрящим кого-нибудь из проштрафившихся «дедов», я с остальным составом колесили по окрестностям, благо допуск и дозиметр всегда были при мне.
…Быстро проскочив мимо развалин 4-го блока, мы подъехали к мосту через реку, за которой находится город Припять. На мосту плакат — «Да здравствует 1 Мая!»... только вот что-то здравствующих не видно, как-то не получилось с ними встретиться... Мертвый город — хорошее место для съемок фильмов и для призраков, но живым там было весьма неуютно. Мародеры, разруха и патрули появились позже. А пока только ветер гонял какие-то бумажки и скрипели детские качели. Все казалось, что вот сейчас, из-за того угла выскочит местный абориген с криком «Гу-гу, а вот и мы!»... но нет, что-то у него не получилось в этот раз... может, мы приехали не во время?
Настроение как-то сразу испортилось, и я предложил прокатиться к моему другу, командиру другого взвода, которому досталась раскорчевка «Желтого Леса». «Желтый лес» (он же След) — это выпавшие на землю радиоактивные осадки из «Желтой тучи»… Начинался он в лесу за 4-м энергоблоком и заканчивался где-то в Финляндии. Штука очень вредная для здоровья, хотя Минздрав об этом молчит до сих пор. Здесь за час можно было получить годовую дозу облучения — 50 рэг. Поэтому все работы велись �МРами (инженерные машины разграждения) – это танк, у которого нет башни, зато спереди — стальной нож в виде острия стрелы, а сзади — хваталка с тремя пальцами. Машина очень мощная и даже красивая. До Следа мы не доехали, так как вывернувший из-за угла вертолет облил нашу машину какой-то дрянью, которая быстро засохла и стала совершенно непрозрачной. (Я узнал потом, что эту жидкость использовали для фиксации радиоактивной пыли). Если бы те слова, что мы сказали вслед улетающему вертолету, обрели силу, то он бы взорвался прямо у нас на глазах... Лобовое стекло пришлось выдавить, пленка местами шелушилась, и машина приобрела такой вид, что гаишники крестились, увидев нас…
Погрузив личный состав, «усталые, но довольные», мы возвращались домой на базу. Жили в палатках, я — в малой, с замом, техником и писарем, остальные — в больших (по десять человек), дружили «по городам», иногда дрались, но не серьезно, а больше от скуки и бесполезности нашей работы… Ведь Дракон-Реактор был жив и своим дыханием сводил на нет все наши жалкие попытки дезактивации. Ночью, выйдя из палатки, можно было увидеть, как он дышит, озаряя сполохами окрестности на манер северного сияния. Это было мощно и красиво — как ревущий ураган в отдалении… Слаб, слаб человек перед силами природы и тщетны его попытки загнать джина назад в бутылку…
После такой светомузыки утром никто на работы к блоку не ехал, ждали специального приказа. Это было хуже всего, потому что срок пребывания на «переподготовке» измерялся не днями, а полученной дозой. А она измерялась довольно приблизительно (не было хороших дозиметров накопления ), и влияние ее на отдельно взятый организм до сих пор остается загадкой, так что личный состав менялся довольно быстро. Одни, условно здоровые, получив Почетную Грамоту и орден Комсомольской славы, ехали домой, а те, кому не повезло, попадали в Киевскую клинику — это был и диагноз, и приговор. Считалась допустимой доза 25 рентгенов (больше просто не ставили согласно негласному приказу Минобороны). Чтобы быстро ее набрать и с почестями уехать домой, нужно было регулярно участвовать в работах на Станции. В моих руках это было мощным стимулом, и я часто им пользовался, стараясь отправить домой тех, кто помоложе. За выезд на зону можно было получить от 3-х до 5-ти рентгенов, а сидя в лагере 0.05… Уже спустя много лет, я встретил писаря из моего взвода и узнал, что ему пришлось отсидеть 3 месяца для получения необходимой дозы, и это очень плохо отразилось на его здоровье.
Положение осложнялось еще и тем, что было очень сухо и жарко и, если бы вдруг пошел дождь и смыл радиоактивную пыль в реку, то столицу Украины можно было смело переносить опять в Харьков или еще куда подальше. Не допустить дождь — вот такая была фантастическая задача! Говорили, что тучи расстреливали зенитками, но я это не видел, и не очень в это верю. Впрочем, или зенитки помогли, или Господь сжалился, но дождя не было целый месяц...

Сейчас, спустя столько лет, все это вспоминается с юмором, но на самом деле это был тяжелый труд, порой действительно бессмысленный и бесполезный. Многих уже нет, нет даже того моего друга, который сменил меня на моем посту. Недавно умер писарь. С каждым годом на Встречу приходит все меньше знакомых. Утешает одно: Стругацкие обещали, что сталкеров в рай без очереди пропускают.