Л�ТЕРАТУРНАЯ СТРАН�ЦА

Ж�ВЫЕ �СТОР��
От составителя

Два месяца проходил на виртуальных страницах популярного российского литературного сетевого портала Литсовет (www.litsovet.ru, администратор Александр Кайданов) конкурс рассказа «Живые истории», объявленный Литобъединением «Живой звук» (редактор Татьяна Китаева) при содействии нашей газеты. Около 70-ти талантливых авторов — профессиональных писателей, журналистов и любителей писательского творчества из России, Украины, Канады, �зраиля, Армении и других стран приняли участие в конкурсе. � сегодня у меня есть приятнейшая возможность представить вам его призеров. Это Михаил Грязнов (Санкт-Петербург, Россия) с уморительно смешным рассказом «Я убью тебя, папочка!», Владимир Горбунов (Ванкувер, Канада) с горькой «американской» историей «У вас есть право» и Елена Даровских-Волкова (Московская область, Россия) с изысканной выдумкой-сказкой «Чужое письмо», занявшие в конкурсе соответственно первое, второе и третье место.
Кроме того, в сегодняшую публикацию я включил коротенькую зарисовку «Антарктида» журналиста Валерии Домашко (Ростов-на-Дону, Россия), и хотя Валерия не заняла призового места, но безусловно прекрасно владеет и словом, и наблюдательностью, и стилем.
Я надеюсь, что вам понравится все представленые сегодня на этой странице работы и, как всегда, жду отзывов.

Семен КАМ�НСК�Й,
newproza@gmail.com
_______________________________


Михаил Грязнов
Я УБЬЮ ТЕБЯ, ПАПОЧКА!

— Не нужен мне сыр, — я пришла в гости к своему папочке, чтобы взвалить на себя заботу о квартире на время его отсутствия. Отец уезжал на три недели в деревню к бабушке и сейчас пытался переложить содержимое холодильника в мою сумку.
— Посмотри, какой кусочек, натуральный пармезан. Вот здесь отрежешь и можно потереть в макароны, — папа постучал плесневелым куском «Костромского» сыра об стол.
— Я не ем макароны, сколько раз тебе говорить.
— Вот и хорошо, съешь его с чаем.
Я вздохнула и бросила сыр в сумку.
— Вот половина кабачка и две морковки.
— Папа, мне не нужна морковка, и кабачок не нужен.
— Как это кабачок не нужен? — изумился папа, — ты же ешь овощи? Это совсем
новый кабачок, мне его соседка два дня назад со своей дачи привезла.
Я снова вздохнула:
— Давай сюда свой кабачок, — и в сумку улегся вялый овощ, прикрывшись сверху морковками.
— Не привередничай, меня три недели не будет дома, что ж такому богатству пропадать. Если бы я предложил икру, думаю, ты бы не сильно возражала.
— К чему пустые разговоры, предложи мне икру.
Папа загрустил:
— �кру я съел, — и малодушно поменял тему, — а вот пакет с кефиром.
— Папа! Пакет же открытый, куда ты его сунул!? Там моя косметика и мобильник!
— Ничего страшного, высушишь. А зачем ты в продуктовой сумке таскаешь косметику?
— До сегодняшнего дня, она не была продуктовой, — я расстроилась и принялась вынимать из сумки свои вещи. Большая часть кефира уже вылилась и безнадежно испачкала содержимое.
— Кости отдашь собаке.
— У меня нет собаки! — я отчаянно пыталась спасти то, на чем еще не было кефирных разводов.
— Во дворе возле помойки найдешь Шарика. Только смотри, чтобы других собак рядом не было, они Шарика обижают. � лук я тебе кладу, видишь, половинка осталась, немножко подвяла, его лучше сегодня съесть.
— Я убью, тебя папочка.
— Правильно, дочь должна любить своего отца, — не слушал меня папа, — давай-ка свои причиндалы, я сложу их в пакет, а сумку вымою, потом заберешь. Продукты положим в другой пакет.
— Папа, а это что такое, — я достала из холодильника кулечек с белесыми, похожими на крупный рис зернами.
— Это опарыши.
— Что?!
— Личинки, из которых мухи вылупляются, для рыбалки. Они тебе нужны?
Я вздрогнула, кулечек выпал из рук и отлетел под стол.
— А зачем хватала тогда? — ворчал папа из-под стола, собирая рассыпавшихся по полу червяков, — я их лучше соседу отдам.
Я вымыла руки и стала осторожно выгребать из холодильника другой сверток:
— А это что?
— Не знаю, — удивился папа, — пахнет.
— Не пахнет, а воняет. У тебя не было в холодильнике «Рокфора»?
— Кого?
— Значит, не было, — и сверток с таинственным содержимым отправился в помойку.
— А вот бублик! — папа показал мне хлебное колечко, слегка присыпанное маком, и внезапно засмущался, — ты не думай, он не надкусанный, это я отломил кусочек, когда он мягкий был. Положишь его на сковородку, разогреешь, а потом с маслицем съешь вместе с кофе. Вку-у-сно! — он закатил глаза, и как ему показалось, незаметно, сунул бублик в пакет.
Потом он так же «незаметно» засунул в пакет престарелую краюху, пяток позеленевших картофелин и попытался перелить в пивную бутылку старую заварку.
Наконец мы расцеловались, в коридоре, я подхватила пакет и на цыпочках прокралась на пол-этажа выше. Там открыла мусоропровод и, отвернувшись, чтобы не вдыхать зловонные испарения, запихнула мешок в железную трубу. В мусороприемнике загремело, пакет лопнул и с грохотом обрушился вниз своим содержимым.
Вдруг в замке нашей двери повернулся ключ, и папочка вышел на площадку.
— Ты чего там делаешь? Заблудилась? Хорошо, что еще не ушла, ты забыла продукты. А где же пакет с твоей косметикой?
_______________________________


Владимир ГОРБУНОВ
У ВАС ЕСТЬ ПРАВО

Границу они перешли в районе Грэнд Форкса, небольшого городка на канадской стороне. В лесу им не встретился ни наряд пограничников, ни проволочное заграждение, ни перекопанная полоса отчуждения. Лишь два пятнистых оленя мирно щипали травку на залитом солнцем косогоре. Олени тревожно вскинули головы и навострили уши, но, увидев людей, снова вернулись к прерванной трапезе.
«Страна непуганых идиотов», — подумал про себя Федор. Он бросил рюкзак на каменистый берег, расстегнул ветровку. Тима в перепачканной лесной трухой курточке и ботинках с налипшей грязью остановился, надувшись, рядом. Метрах в тридцати от них стоял по пояс в воде рыбак. Его желтый комбинезон из прорезиненной материи мокро блестел на солнце. Бурливая речушка, наткнувшись на него, недовольно брызгалась, завихрялась водоворотиками, а потом, словно опомнившись, мягко огибала рыбака и спешила дальше.
— Что он ловит? — спросил Тима. Его капризная мина сменилась любопытством.
Федор постелил ветровку байковой подкладкой наверх и тоже посмотрел в сторону рыбака. Рыбак, словно дирижер, взмахивал удилищем и вычерчивал белой леской округлые узоры над водой.
— Форель, — ответил Федор. — На муху.
— Форель? — переспросил Тима. — Это типа ласкириков? Помнишь? Мы их ловили на Мартышке. С мамой и Танькой. В прошлом году.
Федор отвел глаза и, присев, стал развязывать рюкзак.
— Помнишь? — опять спросил Тима. — Плоские. Как ладошка. Мама их жарила потом.
Федор вытащил из рюкзака бумажный пакет с красно-жёлтой МакДональдовской «М» и небольшой термос.
— Ты еще думал, что Танькину каталку не протащим. А мы протащили. � она наловила больше всех. Забыл?
— Нет, — вздохнул Федор. — Только форель намного больше. Типа кефали.
— А-а, — понимающе сказал Тима, вздохнул и снова напустил на себя капризное выражение. — Я хочу домой.
— Садись на куртку и снимай ботинки, — сказал ему Федор, достав вслед за макдональдовским пакетом и термосом две пары шерстяных носков, одни большие, а другие маленькие, детские. — Ноги, небось, мокрые все.
— Я хочу домой, — повторил Тима. — К маме. � к Таньке.
Глаза Тимы налились слезами. Еще секунда и они побежали бы вдоль тонкого, как у матери, носа, к уголкам таких же, как у нее, припухших губ.
— Я тоже хочу, — вздохнул Федор и, немного подумав, извлек из рюкзака красную книжку в старомодном переплете. — Перекусим, немного отдохнем и пойдем дальше. Может на хайвэе кто-нибудь подбросит.
Увидев книжку, Тима передумал плакать.
— А ты мне почитаешь? — спросил он. — Мы после Мексики не читали.
— Почитаю, — ответил Федор и стал вытаскивать из хрустящего пакета гамбургеры. — Умойся в речке. � руки не забудь.

До Грэнд Форкса их подвез пузатый драйвер в черной затасканной майке и руками-поленьями, изрисованными от плеч до кистей сине-красными узорами замысловатой татуировки. Его трак, похожий на железнодорожный локомотив, засвистел тормозами и, громыхнув всей своей сорокашеститонной тушей, встал около них, как только они вышли из леса и побрели вдоль хайвэя.
Драйвер оказался немногословным.
— Where? — лишь бросил он из маленького окошка высоченной кабины и, получив ответ, кивнул в сторону двери:
— Hop in.
Когда через полчаса они добрались до Грэнд Форкса, Федор протянул ему десять американских долларов, больше у него не было. Драйвер оскалился, лениво отмахнулся от денег и сказал на прощанье:
— Good luck, buddy.

«Селлфон» иммиграционного адвоката Данилы Стогова, значившегося на визитке как Дэн Джи Стогофф, зазвонил «Турецким маршем» Моцарта.
— Ещё нет, — ответил он по-русски. — Жду с минуты на минуту.
Как и договаривались, он ждал их в придорожном кафе «Блю Джей» и уже допивал свой третий эспрессо. Время от времени Стогов поглядывал на свой новенький цвета бургунди «Лексус».
Громоздкий трак съехал на обочину напротив кафе и затормозил, поднимая пыль и разбрызгивая по сторонам мелкую щебенку. �з него выпрыгнул Федор в застегнутой наглухо ветровке и c болтающимся за спиной рюкзаком. Он протянул руки к раскрытой дверце. На его безымянном пальце блеснуло обручальное кольцо. «Все еще носит», — подумал Стогов и поднялся, чтобы видеть лучше. Федор снял с высокой подножки мальчика. Потом, поставив ребенка на землю, помахал невидимому в кабине драйверу. Трак, прощаясь, мигнул поворотниками и, словно корабль из бухты, вырулил обратно на хайвэй.
Федор огляделся, заметил «Блю Джей» и взял сына за руку. Данила Стогов помахал им со своего места.
— Как добрались? — спросил он, когда Федор с мальчиком уселись на дерматиновые подушки дивана напротив него. — Без приключений?
— Без, — ответил Фёдор. — Мексы в Москве дали визу.
— Как мы и предполагали, — удовлетворённо кивнул Данила.
— В Тихуане наняли проводника.
— Правильно.
— В пустыне погранцы чуть не накрыли. Пришлось поваляться под кактусом.
— Между Мексикой и Штатами такое бывает, — развёл руками Данила.
— От Калифорнии до Вашингтона проехали за три дня.
— Ага.
— Границу перешли пешком, — закончил Фёдор. — У тебя всё готово?
Стогов открыл кожаный «брифкейс» и достал несколько заполненных бланков.
— Папа, я хочу мороженое, — сказал мальчик.
— Я куплю, — поднялся Данила. – Тебе какое? «Ваниллу», клубничное, мятное?
— Манго, — ответил мальчик и достал из рюкзачка большую красную книжку «Сказки Пушкина».
— Окэй, — сказал Данила. — А ты, Федор, что-нибудь съешь? Кофе?
— Мы перекусили утром, — сказал Федор. — Может только кофе. Покрепче.
— Окэй, — опять сказал Данила и кивнул в сторону бумаг. — Распишись, где я отметил.
— Когда они приедут?
— В десять будут здесь.
— Хорошо, — сказал Федор и стал расписываться в бумагах.
Данила ушел к стойке. Мальчик, раскрыв на коленях книгу, тихо шевелил губами. Когда Стогов вернулся с кофе и мороженым, книга, раскрытая на «Сказке о рыбаке и рыбке», лежала рядом, а Тима, притулившись к отцовскому рюкзаку и чуть приоткрыв рот, тихонько посапывал.
— Умаялся, — объяснил Федор. – Встали ни свет ни заря.
— У нас отоспится, — улыбнулся в ответ Данила. — Лиза все приготовила. Целую неделю игрушки подбирала.
— Спасибо, — сказал Федор и взял кофе. — Что дальше?
Данила посмотрел на парковку. Свернув с хайвэя и вспыхивая проблесковыми маячками, на нее заплывали два полицейских крузера.
— Приехали, — сказал он. — Через два-три дня тебя освободят под залог.
— Потом?
— Потом поживете до суда у нас. Места хватит.
— Какие у нас шансы.
— Гарантировать трудно, но думаю хорошие. Ты привез, что я просил?
— Да, — ответил Федор и достал из белесо вытертого портмоне страничку российской газеты, сложенную несколько раз.
Данила развернул ее и прочитал заголовок: «Кровавые разборки: за мужей отвечают жены и дети». Посреди текста — крупнозернистая фотография опрокинутой инвалидной коляски с тёмной растёкшейся лужицей под ней.
Полицейские крузеры сонно подрулили к входу в кафе, аккуратно запарковались и выключили мигалки. �з одного вышел высокий мужчина в темно-синей форме Королевской конной полиции, а из второй хрупкая девушка-азиатка в фуражке, черном бронежилете и брюках с желтыми лампасами.
— Можно я сам отнесу его в машину? — спросил Федор.
— Сейчас спрошу, — ответил Данила. Он что-то сказал по-английски высокому полицейскому, и тот согласно кивнул головой.
Федор бережно положил Тиму на заднее сидение «Лексуса». Мальчик на мгновение проснулся, облизнул губы и пробормотал:
— Крючки для форели другие, — но тут же снова закрыл глаза и засопел.
— Почитай ему на ночь, — тихонько, чтобы не разбудить, закрыл дверь Федор и протянул Даниле книжку в красном переплете. — Минут пятнадцать. Он любит.
— Не волнуйся, — сказал Стогов.
Подошедшая девушка-полицейский тоненькими пальчиками отстегнула от пояса наручники. Федор завел руки назад. Она щелкнула замками и что-то спросила.
— Не туго? — перевел Данила.
— Пойдет, — хмыкнул в ответ Федор.
Удовлетворенно кивнув козырьком фуражки, девушка принялась зачитывать его права:
— You have the right to remain silent...
— У вас есть право сохранять молчание...
_______________________________


Елена ДАРОВСК�Х-ВОЛКОВА
ЧУЖОЕ П�СЬМО

В одном маленьком городе была местная достопримечательность — блинная библиотека. Там на полках рядами стояли не книжки, а поджаристые блинчики. Некоторые из них были переплетены шёлковыми ленточками в толстые тома, а другие красовались в одиночестве, как особо ценные и неповторимые. Заведующего этим хранилищем звали не библиотекарь, а библиопекарь, сокращенно — Биб. Хотя сам он почти ничего не пёк, зато мог с лёгкостью прочесть всё, что написано в любом, даже самом непропечённом блине. Как он это делал? Очень просто. Биб читал по дырочкам, точечкам, пятнышкам и, конечно, форме края.
Бывало, прибежит, какая-нибудь хозяйка со свежевыпеченными блинами.
— Вот, — говорит, — взгляните, пожалуйста, кажется, сегодня очень удачные получились. Один к одному. По краям — ажурная каёмочка.
Библиопекарь перелистает блины один за другим.
— Нет, — отвечает. — Ничего нового вам сказать не удалось. Слог, конечно, ровный — буковка к буковке, и написано довольно много, сразу видно — трудились, не покладая рук. Но на одной красоте далеко не уедешь. �зюминки не хватает. Закваску бы покруче. �щите. Надо доработать.
А в другой раз придёт автор со своим первым блином. � кривой-то он, и слегка подгорелый. Библиопекарь посмотрит внимательно, замрёт на секунду, как будто в тесте букашка какая-нибудь запеклась. Потом вздохнёт и скажет торжественно:
— Поэма, а не блин! Давно такого не читал. Благодарю. Душу отвёл. Порадовали, ах, как порадовали! Мы вас на первую полочку.
Каких только блинов в библиотеке не было, но особенно Биб любил сказки. Сидел он однажды, задумавшись над одним сказочным блином, задремал и не заметил, как в хранилище проскользнула маленькая мышь.
Забежала она в библиотеку и сразу поняла — попала, куда надо. Вот он — мышиный рай! От одного запаха голова кружится. Но запахом сыта не будешь. Забралась мышь на стол и кусочек от сказки отъела.
Проснулся Биб, смотрит в текст — ничего понять не может. Откуда-то новые персонажи появились: мышь в босоножках и принц, заведующий зернохранилищем. Что за чудеса? Неужели блин сам по себе на солнышке допекается? Это же новое явление в литературе! Самостоятельная жизнь произведения! Надо немедленно исследовать возникший феномен.
Биб снял с полки несколько сказок и разложил на подоконнике. Солнце как раз сияло во всю, поэтому эксперимент должен был пройти удачно.
— Посмотрим, что получится, — он радостно потёр руки и, заперев здание, отправился прогуляться, поразмышлять над проблемой роли художественного блинного слова в жизни человека.
В это время мышь забралась на подоконник и стала пробовать блины один за другим.
Вечером исследователь вернулся взглянуть на солнечные творения, и удивлению его не было предела. Всё пошло кувырком. Сказка «Репка» начиналась словами: «Посадила мышь репку». А сказка «Два жадных медвежонка» называлась «Два жадных мышонка».
— Перегрелись, — расстроился Биб. — Надо было чуть-чуть на солнце подержать, а я на полдня ушёл. Завтра попробую ещё раз.
Он уже собрался домой, но оглянулся, услышав за спиной странный шорох. На столе остался лежать огромный блин, испечённый в географическом обществе, он был картой мира. Теперь в центре мира сидела мышь и грызла нулевой меридиан.
— Эй! Так вот кто переписывает сказки! Мало вам «Репки»?
Биб бросился к столу, мышь испугалась и шмыгнула вниз. К счастью, карта оказалась почти нетронутой, только в Атлантическом океане пропал крохотный островок.
— Отдайте остров! — исследователь встал на четвереньки и заглянул под шкаф.
Мышь исчезла, бросив крошку в библиотечную пыль. Библиопекарь бережно подобрал её и водрузил на место.
— Подумать только. Поужинать тысячами квадратных километров!
Он вздохнул, убрал карту и крепко-накрепко запер блинные шкафы.
— Всё-таки нужно оставить ей что-нибудь поесть. Не известно, что может прийти в голову голодной мыши ночью. Отдам, пожалуй, своё старое письмо. Всё равно не решусь отправить.
Он достал из ящика небольшой овальный блин и, положив на подоконник, ушёл. На следующее утро, придя на работу, Биб обнаружил письмо нетронутым. Мышь спокойно сидела посреди комнаты, освещенная солнечным зайчиком, и умывалась. — В чём дело? — спросил он. — Написано не гениально, конечно, но изящно, без грамматических ошибок. Может быть, тесто невкусное?
Мышь посмотрела на Биба грустно и укоризненно.
— За кого вы меня принимаете? — хмуро сказала она. — Я не читаю ЧУЖ�Х писем!
_______________________________


Валерия Домашко
АНТАРКТ�ДА

Макс посмотрел старый советский мультик про мальчика, который едет к папе в Антарктиду. Там сложный «квест»: мальчик летит на волшебном самолете через леса, горы и моря (все это под бой курантов), очень спешит и должен успеть найти папу в Антарктиде к двенадцатому удару. Не успевает, ясное дело, сильно расстраивается, а потом оказывается, что он вообще спал, и все это ему приснилось. Советский «хэппи-энд».
Макса впечатлил не «облажавшийся» мальчик, и не затерянный в снегах героический папа, а собственно Антарктида.
— Мам, у нас есть книжка про Антарктиду?
Таковая имелась, автор — Руаль Амундсен.
— Покажи.
Улеглись в кровать, начали читать.
Вообще-то, я читаю детям очень много. Это единственное, что я умею делать детям хорошо. Читаю с выражением, с театральными паузами, на разные голоса, и практически не заговариваюсь. Каждый вечер, каждому сыну — свою книжку, по возрасту. Они все растут, а я все читаю. Наверное, когда они вырастут и будут жить отдельно, я и туда буду приходить с книжкой и бухтеть им скрипучим старушечьим голосом.
� вот открыла я Максу книгу Амундсена, показала все фотографии. Долго с любопытством рассматривал каждую, а потом спросил: «Еще есть?». Пошла за географической энциклопедией. Там Антарктида хоть и нарисованная, но зато понятно какая она, и где на планете размещается. Еще по нарисованной Антарктиде ползут нарисованные люди и собаки с упряжками со снаряжением.
— Читай.
Что там читать? Текст рассчитан на старшеклассника. Рассказала своими словами, живописала пургу, ледяные торосы и морозоустойчивых пингвинов.
— А это кто?
Два портрета: Амундсен и Скотт. Я знаю о них очень много. Когда-то я писала об этом статью. Писала долго, потому что сильно прониклась, да и вообще с детства повернута на полярной романтике. Плакала над Скоттом, пыталась понять Амундсена, вообще понять, что двигает людьми, идущими туда, курила по две пачки сигарет за ночь...
А тут он просит рассказать о них, — этот человек, которому четыре года.
Я начала что-то говорить, а потом взгляд уткнулся в статью под фотографиями, и я нечаянно сползла в эту статью. � принялась читать ее вслух, практически без купюр, ничего не адаптируя.
«�х ждали 40-градусные морозы, свирепая пурга с полной потерей видимости, всевозможные лишения, травмы, обморожения, гибель всех лошадей, поломка мотонарт…»
Я ничего не пропускала. Даже то, как экспедиция Амундсена ела собственных собак. Макс молча слушал.
«� вот 17 января Роберт Скотт и его товарищи пришли в географическую точку Южного полюса. Здесь они увидели остатки чужого лагеря — ровно за месяц до них полюса достиг соперник. С присущим ему блеском, без единой жертвы, едва ли не до минуты выдержав составленный им же график маршрута, Амундсен продемонстрировал очередное свое достижение. А в дневнике Скотта появилась горькая запись: «Норвежцы нас опередили. Ужасное разочарование, и мне больно за моих верных товарищей. Никто из нас вследствие полученного удара не мог заснуть».
У меня, наверное, дрожал голос, потому что я мысленно проходила их путь заново.
«Англичане двинулись обратно… Люди быстро теряли силы… 35 фунтов геологических образцов, собранных во время маршрута, — англичане продолжали тащить эти камни, даже когда смерть уже глядела им в глаза… До ближайшего склада, где их ждала пища и тепло, было 11 миль, всего 11 миль из тех 1600, которые они прошли в оба конца! Но их навеки остановила жесточайшая антарктическая пурга. �х тела были обнаружены спасательной группой семь с лишним месяцев спустя. Рядом со Скоттом лежала сумка с дневниками. Последней строкой в нем была фраза, облетевшая впоследствии весь мир: «Ради бога, не оставьте наших близких»…»
Я испугалась, может он дремлет? Нет, он внимательно слушал. Даже задавал вопросы.
«А тот дядя, который упал в ледяную трещину, он себе голову сломал, да? � назад уже не приклепал?»
«Не надо было на лыжах идти. На лыжах скользко. Надо было на самолете».
«А этот дядя, который замерз и умер, его жена тоже умерла?»
Попросил дочитать до конца. Я закончила цитатой из Альфреда Теннисона, написанной на надгробии погибших англичан:
«To strive, to seek, to find and not to yield!», что означает: «бороться и искать, найти и не сдаваться!»
Выдохнула.
Он помолчал и сказал:
— Вот и сказочке конец.
Хотела унести энциклопедию на место.
— Нет, пусть здесь лежит, у меня.
— Знаешь, это моя любимая книга.
— � моя тоже! Мамочка, это наша любимая книга с тобой!
� заснул, практически мгновенно.
…Господи, чего ж я пичкала его «матроскиными» с «чебурашками»? Опять не заметила, что он уже взрослый.