ХЕРСОНЕС ТАВР�ЧЕСК�Й

Евгений Юрьевич, Питтсбург

Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые!
Тютчев, «Цицерон»

«Это только кажется, что воображение наше, мечтания наши расползаются, как лужа на паркете, в разные стороны бесформенными языками. На самом же деле, мечтания наши, чаяния и сны всегда организованы и направлены в благополучную сторону. Вот вы, девушка, — ему казалось, что эта студентка с до боли знакомым выражением лица ловит каждое его слово — вы, в ваших грёзах настроены на бог весть, какую высь, принц в вас души не чает! А предки-то ваши кто были? Рабы. Вот то-то же! Принц, возможно и по вашу честь, но на короткое время, наложницей вы, быть может, и были бы у него. А удел ваш, и то только в лучшем случае, — гнилозубый, скучный муж, вечно усталый, запуганный и бессильный, то есть для того, что вам надо, вовсе непригодный. � при известном воображении вы поймёте, что страх у него, у вашего мужа, за вас и за ваших детей, что страх этот всеобщ и подгоняет его, как и других, из кожи вон лезть для вашей же пользы. � я призываю вас, девушка, вовсе не в утешение, а для трезвого понимания реальности, призываю вас порадоваться, что живёте вы сейчас, а не два тысячелетия тому назад, когда Херсонес процветал, и не ещё раньше. Словом, порадуемся нашему просвещённому времени, дорогие оптимисты, господа студенты четвёртого курса ...»
�менно на этих словах, произнесённых им во сне и тут же забытых, проснулся Гомер, потому что солнце, миновав зенит, проникло в помещение, в склеп. Оно осветило повисшие в воздухе пылинки или капли тумана, так что золотой солнечный луч был виден на всём протяжении от верхнего левого камня баррикады, загораживающей вход в помещение, до диагонального угла, где под сваленными в кучу одеждами спала Федора — его прибежище, его роковая любовь, последнее, что держало его на ногах. Спал «весь Херсонес», то есть горстка людей, ещё до белой вспышки нашедших укрытие в омытых дождями раскопах древнегреческой крепости. Сон был спасением, возможностью спрятаться от холода и голода. Обессилевшие, одинаково покрытые лишаями и фурункулами, потерявшие волосы, они перемежали сон с забытьём, с поиском пищи, со рвотой и мучительными желудочными спазмами. �з-за постоянных головных болей и спутанности сознания имена не удерживались в памяти, поэтому встреченных, себя и жену он обозначил кличками.
Старый ватный тюфяк у стены рядом с каменным завалом лежал так, чтобы Гомер мог первым проснуться при признаках опасности. Он сполз с него, разгрёб пепел в остатках костра у входа, попытался согреть руки. Углей почти не осталось. Он растёр между ладонями два чуть тёплых комка золы и начал подвязывать покрепче верёвку, которой крепился левый ботинок. Внезапно почувствовал судорожную боль в животе. Надо бежать из склепа. Разборка камней у входа требовала времени, потом надо будет их снова складывать. Он снял три верхних камня с баррикады, высунул голову, с усилием сдвинул большой камень, протиснулся — выскочил в проход-коридор между стенами и пробежал до угла. Высунул голову — никого не было. Пробежав ещё двадцать шагов до отхожего места, как раз перед проломом в стене, присел на корточки. Страшные боли сводили живот, пришлось опереться о грязную стену... Жидкий стул в мизерном количестве... Гомер понимал, что болен, они все больны, что условия их убежища ужасны, а выздоровление сомнительно. Тем более уже надвинулась осень. Рассчитывать на что-либо лучшее нельзя. Он боялся выйти из раскопанных его предшественниками развалин Херсонеса, потерять крышу, «крышу над головой».
Стопка книг лежала перед ним. �з верхней книги он вырвал страницу, хотел прочесть, но буквы не складывались в слова. Он постарался сосредоточиться, напрягся, стал читать по слогам: «нейролептические препараты...». Медицина какая-то... Понять было выше его сил. Он угрюмо оглядел тёмно-серые камни, смял страницу, подтёрся и натянул штаны, подпоясанные матросским ремнём с почерневшей бляхой. Выглянул в пролом и стал, уже в который раз, пристально разглядывать громадный в подтёках и ржавчине корпус. Корабль, тяжело накренившись, лёг на левый борт под углом к морскому каналу, между развалинами собора и полисом, ближе даже к крепости, так, что палуба видна была почти целиком, опустевшая с несколькими разверстыми люками. Тёмно-шаровая громада подавляла и пугала не только своими размерами, но неподвижностью, пустынностью, одиночеством. Корабль невыносимо смердел. Сладковатый трупный запах был особенно тяжёл при несильном северо-западном ветре.
Оглядев коридор, побрёл вправо к восточному фронту крепости. Нашел подходящий проём и выглянул, прячась за его левый край. Отсюда была видна только корма корабля, а впереди пологим амфитеатром поднимались к отрогам Крымской Яйлы серые развалины некогда сверкавшего белизной города. В контрасте с залитым солнцем пустырём, окружающим Херсонес, северные окрестности бывшего города уже были погружены в темные тучи. Он подумал, что пора сходить за водой, колонка с краном была видна отсюда, но с места не сдвинулся. Бессилие, вялость, апатия... Повёл глазами вдоль окаймляющей пустырь тропы. Ему казалось, что тяжесть пути до вечнотекущего крана с водой он не одолеет, и было понятно, что этот тягостный поход за водой отложится до завтра, до утра. Так в полудрёме, в остатках тяжёлого, болезненного дневного сна он сидел возле пролома, глядя на медленно вместе с северо-западным ветром плывущую чёрную тучу. Надвигалась гроза, темнело.
�з развалин вблизи колонки, в предгрозовых сумерках возникли три фигуры, три призрака в изодранной, обветшавшей рабочей матросской форме. Он уже видел их днём раньше, когда с трудом отогнал их от Федоры у водяной колонки. Только его появление и предотвратило несчастье. Он чувствовал, что в ожесточившемся, пустынном, вмиг одичавшем мире женщина — дичь, добыча. Быть может, и всегда так было? Власть инстинктов, законы эволюции. Мелькнула мысль о тяжёлой коллизии с его крамольной женитьбой на собственной студентке. Федора ведь сама пришла к нему. Теперь она — всё, что осталось у него от прежней жизни. Всё. Они её приметили, может быть, даже выследили их. Это были именно те трое, и теперь они вышли на охоту.
Гомер отпрянул от проёма и двинулся вдоль прохода от одной клети к другой, выглядывая из-за выступов, сквозь бойницы, в проломы, древние и новые, усыпанные каменной крошкой. Послышались раскаты грома, чёткие, как орудийная канонада. Стало совсем темно. Он обогнул угол, тяжело ударившись левым плечом о выступавший из кладки камень, почти побежал вдоль западной стены. Хлынул дождь. Западный проход почти не имел крыши, Гомер промок сразу же, добежал до склепа, изгибаясь змеёй, задыхаясь, протиснулся в отверстие в каменной кладке, обронив ещё один камень, и тут же стал ставить камни на место, восстанавливать баррикаду ... Вода стекала с волос, смешивалась с потом, заливала глаза. Сквозь шум дождя он уже слышал их голоса, слышал, как они прятались от грозы где-то поблизости. В крепости почти все камеры были пригодны для этого. Вдруг страшная боль сжала сердце, он почувствовал подступившую тошноту, но только прислонившись к стене за грудой камней осознал смысл инстинктивного испуга — грохот камней открывал им место, нору, убежище. Он метнулся к тюфяку, вытащил из-под матраца тяжёлый длинноствольный пистолет, машинально потер дуло о брюки. Отдышался. Услышал шаги, услышал тяжёлое дыхание, стук камней из разбрасываемого охотниками завала и понял, что выхода нет. Гомер отступил вглубь камеры. На мгновение возникли испуганные глаза Федоры, ещё не понявшей, что происходит. Он перевёл дыхание, посмотрел поверх завала в оставшийся узкий лаз, увидел мельканье бледных лиц в коридоре, блеснувшие в неверном свете глаза, сделал шаг назад, заслоняя Федору, отвернулся, в полутьме оттянул ствол и дослал патрон в патронник. � замер в ужасе. Баррикада разваливалась на глазах, они раскидывали камни, не задумываясь о последствиях, им не надо было, как ему, осторожно перекладывать их с места на место, чтобы запомнить какими гранями камни прилегали друг к другу.
Новая волна страха тошнотой поднялась к горлу... �х трое, не справиться, наглость и молодость на их стороне... Какая безнадёжность... В бессилии он вцепился в рукоять тяжёлого пистолета, не зная как надо стрелять, целиться или просто поднять чуть руку... В полумраке он только и увидел, что полосатый уголок рваного тельника... Вспышка на мгновение осветила часть склепа, падающую на груду камней коренастую фигуру рыжебородого матроса, два белых поросших щетиной лица за баррикадой ... Выстрел в тесном помещении оглушил, QT запаха пороха закружилась голова. Он прижал локоть, приготовился ещё раз выстрелить в темноту коридора, в плывущее облако порохового дыма, но Федора, положив руку на плечо, остановила его. Рукой показала в проход за баррикадой — там уже никого не было. Гомер, безучастно глядя на убитого, медленно приходил в себя. Сел на камень, почувствовал неудержимую дрожь правой руки с пистолетом.
� только теперь, когда всё затихло, только гроза отдалёнными вспышками и громом проникала в крепость, разбуженные звуком выстрела, из клетей вылезли одетые в лохмотья вялые тени, спрятавшиеся в руинах Херсонеса перед самым концом света. Они мало знали друг друга, редко, всегда поодиночке выползали из клетей за водой, пищей, редко по нужде. Сейчас он впервые увидел их вместе, беспомощных, апатичных, грязных и страшных. Они молча стояли перед баррикадой, глядя на труп матроса. Он понял — они ждали команды и машинально, не обращаясь ни к кому, безадресно сказал то, что думал — что труп прибавит хлопот и его надо вынести. Четыре тени послушно взяли труп и понесли к ближайшему пролому. Гомер сознавал, что труп — это война, что война - прежде всего оборона. Тогда, так же ни на кого не глядя, почти про себя, он сказал, что бреши в крепости должны быть заделаны, и несколько человек отправились перетаскивать камни к проломам и заменять баррикады новым редутом. Он распорядился выставить караул, благо нашлось ещё оружие. Стемнело, они зажгли костёр в коридоре и сидели, греясь около него, глядя как сквозняк уносит дым, как жёлтые искры вдоль стены взвиваются в небо. Кто-то сказал, что раз они в древнегреческом полисе, надо избрать царя. Споров не было, авторитет Гомера, так успешно победившего в обороне, самого сильного среди них — это доказано его подвигом, был непререкаем. Его избрали царём единогласно.

***
Эти частные события нельзя датировать из-за утраты календарного времени. Шёл примерно четвёртый месяц после того, как закончилась, вернее, растворилась в безмолвии Русско-Украинская война. Поэтому Гомер, демократически настроенный бывший профессор истории Лебеденко, решил ввести новое летоисчисление и первым днём нового календаря назначил день своего избрания царём Херсонеса Таврического. Он распорядился о строительстве водохранилища и организовал службу времени, поручив её знакомому с астрономией Тезею, некогда, в бытность Виноградовым, ведшему штурманские классы в яхт-клубе.