ЛИТЕРАТУРНАЯ СТРАНИЦА ВСЕ МУЗЫ В ГОСТИ БУДУТ К НАМ АЛЕКСАНДР ШАПИРО «ЭТО СЧАСТЬЕ, ЧТО СЧАСТЬЕ — ЕСТЬ»
Родился в 1966 году, в Москве. Получил математическое образование. Участвовал в поэтическом семинаре К.В.Ковальджи. С 1995 года живет в Дании, профессор физхимии в Датском Техническом Университете (Копенгаген). Постоянный автор Интернет-журнала «Вечерний Гондольер». Автор книги «Стихи для Альтер Эго» (Водолей, 2007). Публиковался в журналах «Арион», «Новый Берег», различных интернетских и «бумажных» изданиях.
От составителя. Принц Гамлет, Ганс Христиан Андерсен, Бент Ларсен, Нильс Бор, Херлуф Бидструп... Вряд ли мы вспомним еще кого-нибудь из именитых датчан. Теперь будем знать интересного и оригинального поэта Александра Шапиро. В.Высоцкий писал: «Распространенье наше на планете особенно заметно вдалеке» — стихи Александра тому свидетели, и это прекрасно. Однако я хочу посоветовать читателям: если вы хотите понять прелесть и своеобразие поэзии А.Шапиро, попытайтесь настроиться на волну его восприятия и отражения мира. Не забывайте бессмертный завет А.С.Пушкина — судить произведение по тем законам, по которым оно написано.
Ян Торчинский
* * *
Е.Т.
Диск новый, звук расчистили. Земляк,
певец из нами брошенной земли,
грустит о море. Он бы не терзался,
когда бы просто поселился рядом.
Здесь моря хоть залейся. Океан
не пуговка: и хошь, не потеряешь.
Вон он стоит под окнами, занудный,
сердитый и слезливый, как старик –
и боги ведь бывают старики.
Их вечный гул несносен нам, как шум
заезженной, царапанной пластинки.
На ней и музыки не разобрать –
лишь чайки, что девицы на подпевке,
отчаянно «Земля», – кричат – «Земля!»
* * *
Любовью пусть зовется апельсин.
Оранжевый и свежий. Из любви
возможно выжать сок и залпом выпить.
Любовь вкуснее с толстой кожурой.
Слова годятся всякие. Вы тоже
любовью называете любую
безделицу: как собирался дождь,
а вы пошли гулять и целоваться
над озером, где камыши да чайки
о ней, родимой, пели. Апельсин
в руках у господина на скамейке
стрелял опасной солнечною струйкой,
и бабочка, мальчишкой на качелях,
раскачивала крылышки свои.
* * *
Женьшень есть корень жизни. Жизни-шизни.
Жизнь принимают внутрь после еды,
густую тошнотворную микстуру.
Три раза в день. С утра, на остановке,
три раза вынь мобильник: показалось.
Все три – обманка: еле слышный звон
родится из ветвей, из проводов,
из разговоров. Лишь тебе и слышный.
То вдруг знакомо запоет в кармане,
чужом. То вдруг как будто промелькнут
ее глаза, то вдруг ее духами
повеет от закрытой мусульманки.
Лови, вдыхай, теряйся, чукча-гекча,
пока автобус заплутал в пути.
* * *
В.К.
Так часто здесь бывал, что научился
справляться с дверью: чуть надавишь ручку,
толкнёшь косую вбок – и сразу видишь
картинки на стене: хозяйка дома
писала акварелью. В этот дом
я приходил, и прихожу во сне,
а может, лишь во сне. Неловко виться
неуловимой акварельной тенью,
дрожаньем занавески. Наяву
я верно был бы тяжек, неуместен,
усталая хозяйка за столом
мне говорила б: ничего не нужно, –
и знал бы я: слова мои, подарки –
всё лишнее. Не нужно ничего.
Стрижка газонов
Работяга, стригущий газоны –
не правда ль, сестрица, –
как безжалостен он –
или может, как жалостны мы:
Все равно этой глупой траве
уже не распуститься,
все равно ей от осени гнить, костенеть от зимы.
Чтобы сахарный воздух в аллее английского сада
был прозрачен, как истина в легких устах простеца,
полагается стрижка газонов – так надо, так надо –
надо выбрить траву, как поутру щетину с лица.
Мы проходим.
С метеной дорожки срываются птахи
на обрубленный тополь, не чувствующий ветерка,
и стрекочет газонокосильщик в багровой рубахе, –
так одетый, должно быть, чтоб видели издалека.
* * *
Песни громки нынче – то марш, то гимн,
то в ответ голубая жесть.
Счастье – то, что люди зовут таким.
Это счастье, что счастье – есть.
Не стремишься ввысь – достаёшь рукой
С верхней полки, что видит глаз,
И случится раз, а потом другой,
И случится ещё сто раз.
Здесь течёт река, там идет война –
Выбор ясен: плыви, карась.
Если жизнь легка, если смерть страшна,
Значит первая удалась.
Так шумлив поток – так тихи верхи.
Отраженная синь мутна:
То ли лодка в ней, то ли ветвь ольхи,
То ли гонит волну волна...
Бразилия
П.Б.
В краю, где не ступала нога, одетая в шерстяной,
где нет товарища, нет врага, а только море и зной,
где обреченная беднота, как мох, обжила холмы,
где признают лишь язык перста расслабленные умы,
в краю, где жизнь означает власть
прекрасных бездумных тел,
куда подростком мечтал попасть,
и песни об этом пел,
а ныне край, не вообще края, и мука моя и месть –
Зачем здесь я, отчего здесь я, какого чёрта я здесь? –
в краю, должно быть, краю Земли –
кругом океан стоит,
и величавые корабли отчаливают в Аид,
и грифы пялятся свысока, глотая залива вонь,
как града старческая рука
вцепилась в волосья волн –
в краю, где слишком легко постичь,
чем край этот нездоров,
где мяч взмывает, креста опричь,
толпа испускает рев,
а я совсем из другой семьи, не в силах забыть родни, –
но здесь окончу я дни свои – и хором: окончим дни.
Окончен день.
Задержись слегка на побережье. Читай
контекст куста, письмена песка, созвучия скал и стай.
Обычный, облачный, никакой уйдет в океан закат,
и захлебнется ночной покой извечной тоской цикад...
* * *
Когда бессловесной собакой тоска
терзает израненный бок,
мне хочется выскочить из языка,
заученного назубок,
чтоб лаять лисицам, свистеть соловьям,
дивиться на след колеса –
А что здесь тухлятиной тянет из ям
и выстроились мертвяки по краям –
все это опять словеса.
* * *
вечер неповторим
торопливая музыка
лиственной чехарды
все что мы говорим
шевеление воздуха
мельтешенье воды
вечер неотличим
озорница бессонница
машет издалека
все о чем мы молчим
угасание солнца
наступленье песка
* * *
Город. Голосистая эстакада.
В стеклах шевроле золотые слитки.
Умственная музыка листопада,
выстроенная по канонам Шнитке.
Вечно ли стоять в пробке, развлекаясь
гулом площадным, листопадом шалым,
вымеряя свой ювелирный хаос,
встречного слепя отраженным шаром.
* * *
AY
Чистая лирика. Так и прими.
Переполнение вен.
Город, перенаселенный людьми,
эритроцитам взамен.
Посередине обычной зимы
радужной скрыт пеленой
теплый зародыш возможного мы
между тобою и мной.
Подлинность линий земли, и белил,
и умилений, и слез.
только об этом всю жизнь и молил,
если подумать всерьез.
Встречные лица по-детски легки.
Ночь первозданна. Чиста
драматургия начальной строки,
красной, в заглавье листа.
Карло
Посмотри, что у меня в руке:
безделушка, хитренькая штучка.
Надпись в неприметном уголке:
Делал Карло, мастер-самоучка.
Зря надеешься – не оживет.
Ну, какие сказки. Что ты, что ты.
Даром на нее потрачен год
тихой, упоительной работы.
Правда, странно? Вроде бы, пустяк,
выносил, продумал до детали,
сделал – получилось всё не так,
словно главного не рассчитали.
Что ж, начнём по-новому. Зима,
запах стружки, трудное заданье.
Крашеная куколка в чулане –
Бог с ней, право, пусть живет сама.
Маугли
В берлогу, к родному теплу,
залечивать сопли.
Любовь – это шкура Балу,
шершавая, теплая.
Дрожи на вонючей груди
под вечную ругань:
Дружочек, рожденный другим
не может быть другом.
Дружочек, дружочек… Он прав.
Терпи его эго.
Не хочешь – отправишься вплавь.
Нет в джунглях ковчега,
и ливень застыл пеленой,
и твердые воды
долбят и долбят перегной
у самого входа.
* * *
Дальняя станция в сонной завесе.
Изморось, ветер. Стрела
Пасмурных рельсов влетает в залесье.
Близко не видно села.
Всё мимолетное – поле ли, мост ли –
меряющий на столбы,
поезд прибудет, не нынче так после,
полный нездешней толпы.
Выйти на время, безлюдье разбавить
смысла не вижу – прости.
ни безнадежности ведь, ни дождя ведь
в поезде не увезти.
Станция тронулась, тени поплыли,
наискосок потекли...
что увидали, что вообразили,
то и с собой увезли.
* * *
Б. Вайлю
С годами становится легче.
Сама отпадает броня.
Уходят заемные речи,
ненужным железом звеня.
Запутанной жизни цепочку
выравнивает, и труды
направлены в дальнюю точку,
точней и яснее звезды.
Что прежде мерещилось адом –
лишь морок случайных огней.
Есть главное. Главное рядом.
Чего же бояться сильней?
Балакаешь вольно по-русски
об этом, о главном своем,
и думать не смеешь о спуске,
покуда не пройден подъем.
* * *
В этой книге давно уже я не живу.
Мне реальность дана задарма.
Я в автобусе желтом по ветру плыву,
как страницы, листая дома.
Вот бы остановиться на сотой версте
и, легко отпустив высоту,
плыть холодной улиткой
на желтом листе,
равномерно грустя на лету.
Колыбельная
Город, пригород. Мостик, лестница.
Фонари горят. Дождик светится.
Взмок прохожий.
Спешит
прочь,
а по коже
шуршит
ночь.
Богу богово. Зверю зверево.
Тени голову. Луже дерево.
Путь
заставила
сте-
на.
Чуть
растаяла
тень
сна.
Слепят фарами по касательной.
Едут парами показательно.
Коль на ложе
двоим
пасть,
не положено
им
спать.
Волны тенькают колокольцами.
Светотень кают пала кольцами.
Тьма ограблена.
Ог-
ни.
Спи, кораблина.
Ус-
ни.
Зеркала витрин белым залиты.
Бедолаги три делом заняты:
пьют
из горлышка
до
дна.
Спит
торговлишка
до
дня.
Как медведь зимой, спит народец мой.
Спит красавец мой. Спит уродец мой.
Ночью нечего
пить –
есть.
Человече мой,
спи
весь.
Тихой дамою в одеяльце
спит душа моя – постоялица.
Ночь. Гостиница.
Сад
вне.
Спит, родимица.
Вся
в сне.
Спит.
Песенка о стене
Ученый обнаружил край
Вселенной. Телескоп уперся
в глухую стену. Стену просто.
Хоть в сквош играй.
Ученый мучит инструмент,
на заключение решиться
не в силах. Ищется ошибка.
Ошибки нет.
Ошибки нет, а есть стена.
Мысль ударяется о стену.
Есть истина – долой систему.
Пошли все на.
Сенатор или сенбернар
уже шумели бы. Школяр же
не выставит такого шаржа
на семинар.
Где относительность в стене?
Зачем природе ставить стену?
Как отнестись к соотнесенью
внутри и вне?
Не сбылся ли древнейший сон
о внешней сфере? Вот святоши
повылезают из калоши:
снаружи – Он!
Вот так с июля до утра
стенает ум, миропорядка
ища. И наконец – догадка:
в стене дыра!
Пусть господа профессора,
в зенит уставившись, отыщут
провал, отверстие, дырищу
et cetera.
Аналог окон и дверей
присущ природе. Найден новый
закон её: чем мир стеновей,
тем он дырей.
Расчет закончен поутру.
Устал. Уставился на стену.
Разводы, пыль. Портрет Эйнштейна
закрыл дыру.
Но это – мелочи, мура.
Зато природа объяснима!
Вот истина и вот система.
Ура! Ура!
* * *
Сумерки. Тихое поле.
Путь наугад, наизусть.
Больше ни страха, ни боли –
Только великая грусть.
Спереди олово, справа
валится солнце в провал.
Так и задумано. Слава
Богу, что день миновал.