�ЛЬЕ РУДЯКУ — 70

14 января исполнилось 70 лет со дня рождения �льи РУДЯКА, чикагско-одесского писателя, режиссера, книгочея и коллекционера. С �льей нашу редакцию связывают старые добрые отношения, и мы с удовольствием присоединяемся к поздравлениям юбиляру, желая ему прежде всего доброго здравия и новых творческих удач.


СЭКСП�Р�ЕНС
�з цикла рассказов «Мы здесь и там»

Я был без работы.
Объявление в русской газете было загадочным и привлекательным:
«Требуется сильный мужчина, не старше 35 лет, на очень выгодную позицию. Высокая оплата со старта. Знание английского не обязательно. Звоните для апойнтмента ...»
Следовал чикагский телефон.
Я почти соответствовал всем требованиям. Правда, мне шел уже тридцать седьмой год.
РџРѕР·РІРѕРЅРёР».
Голос секретарши был охрипшим, но профессиональным.
Я представился.
— Вы можете приехать к двум часам?
— Конечно, — быстро согласился я.
Черная башня находилась в сердце Даунтауна.
Я всегда думал, что в ней живут только миллионеры и офисы там не
расположены.
Потребовав мое ай-ди, гард буркнул, что меня ждут на семнадцатом этаже, юнит 177 и передал меня дежурному в лифт.
Дверь была полуоткрыта и в проеме стояла в светлом брючном костюме, свежевыкрашенная брюнетка. Ей явно было за шестьдесят.
Она курила тоненькую длинную сигарету.
— Поговорим за чашкой кофе.
Стерильная кухня, запах молотых зерен, тонкий фарфор.
— Вы женаты?
— Был.
— Дети?
— Девочка осталась с супругой в России.
— Вы снимаете апартмент?
— Студию, в Роджерс-Парке.
Я поразился самому себе, что отвечаю, как будто на допросе, но не мог противостоять этому.
— Какой у вас... сэкспириенс? — и улыбнулась во всю белоснежную челюсть.
Я не ослышался. Она произнесла «сэкспириенс». Хотел ответить «большой», но скромно сказал:
— Хороший.
— Я филолог и люблю игру слов. Преподавала в Москве, в институте Лумумбы. Можно вам в кофе коньячок? Вышла замуж за американского профессора-слависта. Оказался скучным, скупым, подозрительным. Мы расстались. Затем я работала переводчиком в огромной компании, торгующей с Союзом. Вскоре стала женой одного из совладельцев. Был он уже старенький и вот уже год, как я вдова. В вашем... сэкспириенсе были женщины старше вас?
Я промолчал.
— Поверьте, что с возрастом страсть повышается... утончается... изощряется...
Она мягко положила свою руку с серебряными кольцами на каждом костлявом пальце на мою руку.
Я почему-то не отнял ее.
— Не скрою — вы мне нравитесь, вы подходите тому замыслу, что я задумала. Вы будете моим, ну... бадигардом. Вы разбудите мое немного уснувшее, соскучившееся тело — и одним махом решите все свои проблемы...
РЇ РѕСЃРІРѕР±РѕРґРёР» СЂСѓРєСѓ.
Не помню, как очутился на улице.
Сияло солнце. Липы источали приятный запах.
Я подпрыгнул и достал рукой до высокой ветки...




ТОЛЬКО В ОДЕССЕ
Поезд подошёл к вокзалу и остановился прямо у его дверей. Повеяло югом и домашностью.
— Дальше Одессы поезда не идут! — услышал я прокуренный голос мужчины в кепке. У него был вид встречающего именно меня, долгожданного гостя, друга, товарища.
— Дядя Лёва, — представился он и просунул руку в окно вагона.
Я пожал её.
— Молодой человек желает отдельную комнату или койку?
Мы шли к его мотоциклу с коляской, и я полюбопытствовал, как он высчитал, что я не санаторный, не командировочный, а именно «дикарь».
— Молодой человек! Человек, едущий из Москвы в плацкартном вагоне, в белой рубашке с закатанными рукавами, — это мой клиент.
Мотоцикл быстро прикатил нас на улочку, упирающуюся в море.
— Чудеса в Одессе! – сказал дядя Лёва, уловив мой восхищенный взгляд. К дому вела аллея, обсаженная абрикосовыми деревьями и увитая виноградными лозами.
— Хижина дяди Лёвы! – и широкий жест с поклоном.
О, Райт, о, Корбюзье, о, Росси! Что по сравнению с вашей архитектурной мыслью фантазии дяди Лёвы из Одессы!
Причудливые пристройки вокруг дома, над домом, под домом не имели ни начала, ни конца. Это был лабиринт, выход из которого вёл только в карман хозяина.
— Деньги — вперёд, рабочий народ! — спел он и рассмеялся.
Я получил, как заверил меня дядя Лёва, лучшую хибарку в самом закутке и с видом на море.
— Нихто нэ баче, нэ мишае, — как говорят в Одессе, — а мыхае!
Ко всему, он любил ещё и рифмоплётствовать.
— Молодой человек побежит сразу к морю — это естественно. Совет дяди Лёвы: пройдитесь по муравейнику и выберите одинокую девушку или женщину на собственной подстилке, положите свои вещи рядом и вежливо попросите посмотреть за ними, пока не искупаетесь. Вы никогда не услышите «нет», а всё остальное зависит от вас самого. Вперёд, и танки наши быстры!
Я выполнил совет дяди Лёвы, как самый послушный и аккуратный ученик. Мои скромные пожитки, а вместе с ними и я, побывали за короткое время то на простыне, то на длинном и узком коврике, то на старом выцветшем одеяле, и даже на шикарном махровом полотенце с заграничным клеймом. Знакомства заводились мгновенно. К принесённым мною эскимо на палочках, пиву, сладкой водичке прибавлялись котлеты, пахнущие чесноком, молодая картошечка, пересыпанная укропом, свежие огурчики, помидоры, вишни, черешни, арнаутский круглый хлеб с поджаристой корочкой.
Это были райские дни в Одессе. С утра до вечера на море, а по субботам и воскресеньям — на Староконном рынке.
Среди клеток с попугаями и кенарями, среди аквариумов с экзотическими рыбками, между ящиками с морскими свинками и нутриями, возле мешков, набитых степной травой для кроликов, у груды хлама и заржавленных гвоздей, замков и старых канотье, карманных часов с застывшими навеки стрелками — расположились, возвышались, главенствовали книжники!
Монтень и земляк Бабель, мадам Блаватская и маркиз де Сад, «Золотое руно», в полном комплекте, и отдельные томики Эжена Сю, «Лолита» Набокова, Генри Миллер, Арцыбашев — спокойно лежали на виду!
Милиционеры, расхаживающие по рынку, подыскивали чтиво для своих отпрысков.
Я не верил своим глазам. Я был поглощён Староконкой. Вскоре я уже знал всех книжников по именам и кличкам. Экзистенциалисты — у Марика, оккультное — у Гнома, альбомы — у Доктора, и всё, что очень кусалось, — у Акулы. Они были оригинальны, темпераментны и неуступчивы в ценах. Я оставил у них последние сбережения. Отпуск подходил к концу, а впереди меня ждали работа и длинные московские дожди.
Последний день у моря я провёл на полосатом рядне. Его упитанная хозяйка ласково повторяла:
— Рядно широкое, располагайтесь удобнее!
Но случаю желательно было омрачить мой восторг и удачу. Я заплыл далеко за волнорез, наслаждался простором и, отдыхая на спине с закрытыми глазами, ощущал, как солнечные блики просвечивают кровь в венах, образуя красно-огненное зарево. Вернувшись на берег, я не обнаружил в кармане своих брюк перстня. Перед купанием я его всегда снимал. Это был старый серебряный перстень с красивой вязью инициалов моей прабабки. Он переходил в нашей семье из рук в руки, и наконец, попал ко мне как подарок мамы. Вмиг я понял, как зыбко счастье. Хозяйка рядна была сконфужена, перерыла весь песок вокруг и причитала:
— Не может быть, не может быть! Я загорала и никуда не уходила. Не может быть!
Я верил её искреннему отчаянию, но моё было ещё больше. Кто-то заметил, что я прятал перстень, и украл его. В этот раз я с грустью оглядел людской муравейник, и понял всю безнадёжность поисков.
Дядя Лёва, выслушав на прощальном ужине мою новость, вышел на минутку из хибарки и вернулся с большой бутылью розового вина.
— Только в исключительных случаях, — сказал он, показывая на бутыль, — «Лидия Петровна», из лучшего сорта винограда «Лидия».
Мы выпили в тот вечер не один стакан «Лидии Петровны». Терпкое, ароматное вино усыпило меня, и я проснулся поздно утром от осторожного стука в фанерную дверь. Дядя Лёва вошёл в комнатку, держа на жгутике, просунутом сквозь жабры, огромную рыбу.
— Молодой человек, у вас в Москве-реке такие водятся?
Я не знал, что ответить, но понял: не похвалиться пришёл дядя Лёва.
— Хочу, чтобы вы привезли её вашей мамаше от дяди Лёвы из Одессы.
Я опешил.
— Протрите глаза, и пойдемте выпускать из неё кишки, иначе она провоняет весь вагон.
Мы вышли во двор. Дядя Лёва положил рыбу в широкий таз с водой, принёс длинный, как кавалерийская шашка, нож, всунул его мне в руку и скомандовал, хохоча:
— Шашки наголо!
Я взял нож и впервые в жизни пырнул жирное брюхо рыбы. Оно податливо разошлось, и из него вывалились слизь, икра, кишки и ... мой пропавший фамильный перстень.
О, Одесса! Где могло ещё такое случиться? Кто ещё хотел бы защитить честь своих земляков, чтобы приезжий москвич не подумал о них плохо? Где? Только в Одессе!
Дядя Лёва чувствовал себя именинником. Упаковывая рыбу, густо пересыпанную солью, в кулёк, он с удовольствием смаковал детали своего рассказа.
— Молодой человек! Когда вы мне сообщили: «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о потерянном браслете» — то есть перстне, — признаюсь, я это принял близко к сердцу. А я не люблю его слишком волновать.
Он ловким движением снял рубашку с майкой вместе, и я увидел на груди глубокие рубцы от ранений.
— Это было под Прагой, второго мая, в сорок пятом. Но дело, видите, не в том. Сегодня утром, в шесть, я уже был на Привозе, у рыбного корпуса. Я нашёл там Мишку Шепелявого, моего старого знакомого, и сказал ему, что, если перстень у меня не будет через полчаса, он забудет про свой промысел навеки. Шепелявый успокоил меня и позвал своих байстрюков, что орудуют на пляжах. Они вывалили на его китель вчерашний улов, и среди браслетов, часов, сережек лежал ваш серебряный перстень, молодой человек!
Теперь поезд отправлялся от двери вокзала в другую сторону. Дядя Лёва провожал меня. Я смотрел на него иными глазами. Я видел в нём неотъемлемую часть Одессы, её соль, её дрожжи. С его уходом она станет намного беднее.
Поезд тронулся. По другой колее приближался встречный. Дядя Лёва помахал мне кепкой, и я успел ещё заметить, как он подошёл к окну остановившегося вагона и протянул кому-то руку.
Я искренне позавидовал неизвестному «дикарю».





�ЗМЕНА

В Анн-Арбор мы приехали уже в возрасте.
Дочка с мужем устроились в университете, а с внучкой возились мы.
Все складывалось удачно. Городок тихий, культурный, но провинциальный. Русских семей мало. Найти новых друзей не так уж легко.
Жена часто говорила:
— Вот если бы с нами была Галочка, моя верная подруга, родная душа, незаменимая советчица, — ничего больше не хотелось бы.
Я молчал при этом, но однажды сказал:
— А зря ты по ней так убиваешься.
— В каком смысле?
— В обыкновенном.
— Я не понимаю тебя. Выскажись яснее.
— Яснее? Когда ты по утрам, в воскресные дни, прогуливалась с Лялечкой, твоя лучшая подруга прибегала к нам домой и с порога — ко мне в постель.
Жена остолбенела:
— Ты не шутишь? Это правда?
— Что сейчас скрывать, когда мы уже дед да баба, — занесло меня дальше.
— Ты утверждаешь, что Галя спала с тобой?
— Да перестань, Римма. Было, да сплыло.
Она ушла в себя и больше ни слова не проронила.
Пробовал сгладить сказанное, извинялся, но когда встречался с ее глазами, понимал — лучше переждать.
Римма постелила себе на тахте в гостиной, а я впервые за нашу долгую жизнь остался один в спальне.
Утро вечера мудренее — успокаивал я себя. Долго не мог заснуть. Понял, что совершил непростительную глупость, но ведь прошло столько лет?
Утром, когда я выглянул в ливингрум, там никого не было.
Римма ушла. Ушла в ничто. В неизвестность. Я был в шоке. Слег в госпиталь. Обширный инфаркт. Три месяца меня откачивали.
Навещала дочь. �з ее рассказа я узнал, что мама уехала в другой штат, устроилась компаньонкой к богатой старушке, еврейке. Пригодились профессия врача и знание идиш. Звонила детям. Приезжала к ним. Но меня не простила. Не простила двойной измены — мужа и подруги.
Вывод? Не признавайтесь! Никогда! Ни при каких обстоятельствах! Даже если вас застали на месте преступления в супружеской неверности — утверждайте: этого не было, это показалось, это было во сне!
� все для того, чтобы не наносить раны близкому человеку.