Я ДАЛ КЛЯТВУ ГИППОКРАТА — Я ЕЕ ВЫПОЛНЯЮ.
ИНТЕРВЬЮ С ДОКТОРОМ ХАСАНОМ БАИЕВЫМ.
Никто тебе не друг,
Никто тебе не враг, но
Каждый человек тебе — учитель.
Будда.
Вот краткая справка.
Хасан Баиев, родился в 1963 году недалеко от города Грозного в селе Алхан-Кала. Выпускник Красноярского Медицинского Института, в котором закончил аспирантуру и ординатуру. В 1988 году вернулся в Чечню, работал в грозненской Первой Городской Больнице. В 1992 году уехал в Москву. В 1994 году, после начала войны, вновь вернулся в Чечню и все эти годы работал хирургом — принципиально лечил всех поступавших раненых, боевиков (в том числе, Шамиля Басаева и Салмана Радуева) и федералов. В 2000 году переехал в США с помощью правозащитных организаций Human Rights Watch и Amnesty International. Автор книги «Клятва. Хирург под Огнем»The Oath. Surgeon under Fire. Бывший член сборной СССР по самбо и дзюдо. Многократный чемпион мира, США по самбо, победитель международных турниров по самбо и дзюдо, а также по боям без правил. Сейчас Хасан Баиев проживает с семьей в Бостоне.
Перед встречей я нашла немало материалов и статей о событиях, в которых, по воле судьбы, Хасан Баиев оказался одним из ключевых участников. Чтобы вы более полно представили, с чем пришлось ему столкнуться, я хочу привести фрагмент одной из статей, опубликованных несколько лет назад.
«…Есть отрезок в его жизни, о котором доктор Баиев старается не вспоминать, а воспоминания о происшедшем отзываются болью в душе. Например, о том, как отнеслись к нему военные, которые заняли село и приступили к жесткой зачистке. «А, это тот врач, который лечил боевиков!» — такой возглас он слышал не раз. Был случай, когда Хасана жестоко избили прикладами. И никто в таких случаях не вспоминал, скольким людям он спас жизнь, в том числе и большому количеству военных. Вот именно за это хирург, честно исполняющий свой долг, впал в немилость к Бараеву (кстати, своему односельчанину), который обещал его расстрелять. И расстрелял бы, наверное, если бы не опасался гнева односельчан.
И чеченцы, и русские не раз грозились и пытались убить врача. Хасан Баиев был дважды контужен, неделю провел в коме…».
Интервью я брала в уютной, располагающей к общению обстановке. Запах горячего душистого кофе приятно расслаблял, и вопросы возникали естественно и непринужденно. Хасан поставил мне условие — не задавать вопросов, связанных с политикой, и я старалась не нарушать этого табу.
— Я читала в газетах, что ты неоднократно был приговорен Шариатским судом к смерти. Это так?
— Да, действительно. Шел 1999 год. Был такой известный в Чечне полевой командир, мой односельчанин Арби Бараев. Он прекрасно знал, что каждый день ко мне привозили раненых русских солдат, и я оказывал им помощь, оперировал, а потом наутро прооперированных забирали в госпиталь. Но я считаю, что это был лишь повод, чтобы разобраться со мной… Бараев был в Чечне еще и очень известным криминальным авторитетом, который занимался похищениями людей.
— Выходит, что угроза исходила только от Арби Бараева?
— Ну, это я говорю только об одном случае, но, конечно, во время и первой, и второй, чеченской кампаний я часто стоял «на краю». Меня ставили расстреливать и русские контрактники в Грозном. В общем, я не раз смотрел смерти в глаза. И не только там…
— А был ли какой-то страх смерти?
— Дело в том, что я находился на войне. А когда ты каждый день видишь смерть, видишь разорванные тела, конечности и так далее, то привыкаешь. Твой мозг настолько адаптируется к той обстановке, в которой ты находишься, что психологически ты уже готов и к смерти. Я понимал, что нахожусь на войне и в любой момент меня могут убить, ранить и так далее. Я тоже не был застрахован ни от чего.
— Хасан, если ты это знал и оставался там под угрозой быть убитым в любой момент, что двигало тобой? Ведь есть семья, дети, и ты мог в любой момент переместиться туда, где нет войны. Что заставляло тебя идти на такие жертвы?
— Конечно, меня, особенно во вторую войну, отговаривали ехать мои сестры, моя мать, мол, не было никакой благодарности, что ты остался в первую войну, то, что ты сделал... Правда, мой отец мне не сказал ни слова.
— Ну, это понятно, даже чисто по-человечески. Ты людей спасал в таких условиях.
— Да, только кроме проблем — ничего.
— То есть ни денег, ничего?
— Какие деньги там? Только проблемы. Действительно, это так, но хотя, конечно, я знал, что вторая война — будет намного страшней, чем первая. Первая война официально, считалось, началась в 94-м году 11 декабря. А то, что я остался в Чечне, это просто потому, что был так воспитан. И потом, это мой характер. Я всегда думал: «Как это, тысячи люди нуждаются в моей помощи, а я куда-то уеду, и буду отсиживаться до лучших времен?
— Но ведь там были разные люди. Те, кто стрелял в чеченцев, и тот же Бараев, который воровал людей и, я читала, головы, отрезал... То есть, для него это было как бы нормой.
— Нормой жизни было.
— И все-таки ты его лечил, спасал... А ведь если подумать: этот человек будет жить, и может отнять жизни у многих людей. Как ты с этим мирился, ведь эти люди просто могли убить и тебя?
— Но дело в том, что ко мне попадало на операционный стол столько людей, что если я начну спрашивать: «ты хороший или плохой?», или — «занимался криминалом раньше или нет?», или буду спрашивать: «какого вероисповедания?» или — «какой национальности?», тогда какой я доктор? Меня это абсолютно не волновало, кто чем занимался, потому что я не полицейский, я не следователь, я врач. И я только видел, когда ко мне привозили раненого, истекающего кровью, я видел только рану, я видел, что человеку нужно помочь, спасти жизнь. На этом моя миссия заканчивалась. Понимаете? Я не должен заниматься проведением какого-либо расследования, чем этот человек занимался. Это не входит в мои функции. Я давал клятву Гиппократа — и я ее выполнял. Во время кавказских войн, военный врач Пирогов, когда переезжал с одной стороны на другую — останавливали войну, и он оказывал помощь и той стороне, и другой стороне. Потому что мы — врачи без границ. Мы должны быть вне политики, мы не должны касаться политики, понимаете? К нам не должно быть никаких претензий. Поэтому я делал то, что я должен был делать, и нисколько не жалею.
— Скажи, как так вышло, что такой молодой человек, красивый, сильный, вдруг выбирает специальность врача? То есть, были ли какие-то знаки, может быть, в детстве или в юности?
— Я, в принципе, описываю в своей книге, почему я стал врачом, и почему именно пластическим хирургом. Мой отец, начиная с шестьдесят второго года, читал все номера журнала «Здоровье». В итоге, потом, он стал заниматься травами. Изучал о травах все очень серьезно и в итоге четыре-пять месяцев отец проводил в горах, в Макаже, где наш дом, собирал травы. Он прекрасно знал каждое растение. Где растет, на склонах или где-то в пещере. И в горах собирал эти травы, потом сушил. К отцу целое паломничество было, приходили разные люди и даже старики преклонного возраста, которых он лечил травами. У меня сестры тоже медработники, но я, конечно, никогда не говорил семье, что я стану врачом. Пока я не поступил в мединститут.
— А почему?
— В моей семье никто не знал, что я поступал в мединститут. Во-первых, мне казалось, что человек, который идет в медицину, должен быть очень своеобразным и неординарным человеком. У меня были в детстве представления, что «доктор — это что-то такое, святое, человек, как бы, от Бога». Я любил эту профессию, и поэтому считал, что доктор — это что-то такое святое, что-то сверхъестественное... И поэтому я стеснялся говорить. Если я скажу своим друзьям или в семье, что хочу стать врачом, то меня обсмеют, скажут: «какой из тебя выйдет врач?» А я был в детстве драчуном, плохо учился в школе, много хулиганил. Я думал, скажут: «какой из тебя выйдет врач?». Поэтому и скрывал, наверное. А потом, когда поехал в Красноярск, то сказал: «я еду на заработки». Потому что в летнее время вся Чечня уезжала в Казахстан или в Россию на заработки. Вот так я уехал, а когда поступил, то взял справку, что я студент мединститута. Приехал домой и показал родителям. Конечно, они были все шокированы.
— Ты решил стать именно хирургом?
— Да, я хотел быть пластическим хирургом. Я даже знал, на какой факультет надо поступить, чтобы стать пластическим хирургом. Я закончил стоматологический факультет, потом закончил и интернатуру, и ординатуру в отделении челюстно-лицевой хирургии. Вот так, поэтапно, стал пластическим хирургом.
— Ну, хорошо, стал ты пластическим хирургом, но почему тогда провел так много операций по ампутации? Это же не твоя специализация?
— Во время войны мне, разумеется, пришлось резко поменять свою специализацию. Военно-полевым хирургом я стал за очень короткое время. Обычно ампутация в мирное время проводится в среднем за три часа, а тут я начал за 25-30 минут самые тяжелые ампутации делать.
— Невероятно! Но ведь это же сосуды, вены, объем работы огромен...
— Это мышцы, это кости, это все… Я работал в критических, тяжелых условиях: без света, без газа, без тепла. Я работал при керосиновой лампе, оперировал при свечах. Там брали аккумулятор с машины, и с аккумулятора этими лампами светили. Я оперировал практически в темноте. Голыми руками я чувствовал каждый сосуд, травмированную мышцу, нерв и так далее. Можно сказать, что просто-напросто вот этими пальцами, когда заходил в рану, то чувствовал каждый слой мышц, чувствовал, как он поврежден, откуда течет кровь. Я всегда отличал здоровую ткань от поврежденной. Конечно, если у тебя нет дара от Всевышнего, это невозможно.
— Такой дар либо есть, либо его нет.
— Видимо, все это от Всевышнего.
— Хасан, а не возникает ли у тебя ощущение, что и тело, и сосуды, и даже клетки — все имеет некое сознание? Например, когда ты прикасаешься, не ли такого ощущения, что тебе они что-то говорят?
— Естественно, это так. Каждый хирург работает по-своему. Чтобы добиться хорошего результата, все зависит от твоего отношения к этим тканям, к этой ране. Если ты грубо, скажем, перерезал все сосуды, очень грубо поработал с мышцами, тканями, сосудами, то эта рана долго заживает, она может воспалиться. Но если ты все делаешь очень тонко, нежно, с уважением, стараешься не повредить здоровую ткань, вот тогда она дает тебе хороший результат. Я этими руками чувствовал… Каждый человек, который попадал ко мне на операционный стол, имел свой характер, свою энергетика, индивидуальное поведение мышц. Когда я притрагивался к ране, то именно руками всегда чувствовал каждый человеческий характер. И я всегда старался делать все возможное и невозможное под этот характер.
— Вероятно, ты понимал, что некоторые имели ранения несовместимые с жизнью, но их надо было избавить хотя бы от боли...
— Дело в том, что, во-первых, ко мне привозили раненых с большой потерей крови. У меня не было ни анестезиологов рядом, не было никакого специального оборудования. Все операции проводились под однопроцентным лидокаином, под местным обезболиванием оперировал, ампутировал ноги, руки...
— Наверное, люди страшно кричали?
— Нет, у меня был настолько большой опыт, я послойно: один слой обезболивал — порезал, второй слой обезболил — порезал, третий слой… Вот так послойно я обезболивал, и шел к завершению. Практически все раненые у меня лежали спокойно. Но меня удивляло другое. В мирное время с такой большой потерей крови, с такими ранениями, люди, как правило, не выживали. Я понял одно из моего военного опыта, что, когда человек находится в экстремальных условиях, у него, оказывается, есть неограниченный потенциал выживаемости, и вот как раз этот проявленный потенциал я видел в Чечне каждый день. Когда люди, после большой потери крови, после ампутации уходили домой, как будто им удалили зуб.
— Благодарны ли тебе эти люди? Помнят ли они того, кто спас им жизнь?
— Знаешь, когда я первый раз поехал из Америки домой, в Чечню, у меня дома было целое паломничество людей, потому что я же не только своих односельчан оперировал, но обслуживал еще шесть населенных пунктов. У нас в селе находилось около пяти тысяч беженцев со всей республики. Поэтому, естественно, когда приходят, говорят, вот «ты мне спас жизнь, ты меня прооперировал».
— А ты их помнишь?
— Нет, я практически их не помню. Тем более, уже прошло столько времени. Конечно, люди были благодарны, и это чувствовалось. Как-то у меня в гостях, в Чечне, были мои американские друзья, и, когда мы шли по центру города, отовсюду слышалось: «Хасан! Хасан! Хасан!». Люди останавливали, обнимали меня. Женщины плакали. «Ты мне спас жизнь, ты спас жизнь моему сыну», или там, дочке, или родственнику. Естественно, я их не помню, но они помнят.
— Хасан, ты веришь в Бога?
— Я тебе честно скажу, я не знаю Корана. В том, что касается религии, я всегда очень осторожен. Спросишь: почему? Потому, что у меня недостаточно знаний. Есть конкретно религиозный человек, который посвятил себя религии, который знает все эти тонкости. Я — верующий человек, я — мусульманин. Я молюсь, читаю молитвы и так далее. Но это не означает, что я глубоко знаю эту веру. Чтобы знать глубоко веру, надо прекрасно читать Коран и понимать глубокий смысл написанного. Я не хочу говорить, брать на себя грех, о том, чего я не знаю, потому что религия — это такая тема, где надо быть осторожным, и не наговаривать на себя грех, говоря о том, в чем не очень разбираешься.
— Слушай, а как ты относишься к курению и алкоголю? Приходилось ли тебе снимать алкоголем то страшное напряжение во время войны?..
— Я не курю, никогда не курил и не советую никому. Курение портит и кожу, цвет лица, и вообще создает много проблем для здоровья. А насчет выпивки… Я в Чечне не пил никогда. Я не пил, я только молился, потому что знал, что в любой момент меня могут убить… Я был готов к смерти. Поэтому я не мог себе позволить расслабиться таким вот образом…
— Да, интересно... Ты просто разрушил мой стереотип хирурга... Это точно.
— Ну ладно! Я знаю, что есть много честных и правильных людей моей профессии в этом мире.
Из книги Хасана Баиева «Клятва»:
«Во времена Советской эпохи депортация была запрещенной темой для обсуждений, и о ней говорили, разве что, за закрытыми дверьми. Будучи маленьким мальчиком, большую часть информации об этом событии я узнал из разговоров пожилых женщин, которые собирались у нас на кухне. Как-то, когда они думали, что я их не слышу, моя мама рассказала своим сестрам, как женщины, перевозимые в вагонах, стеснялись справить нужду на глазах у мужчин и терпели до тех пор, пока их мочевые пузыри не разрывались. Только когда мне исполнилось 14 лет, я осознал весь ужас произошедшего. Тем летом мой отец показал мне и моему брату-близнецу скалу, расположенную неподалеку от старейшей деревеньки Макажой, с которой сотрудники НКВД сталкивали людей отказавшихся уехать, среди которых были и мои родственники.
Сталин утверждал, что чеченцы были сторонниками нацистов. Для большинства чеченского народа это было оскорблением, включая и моего отца, который во время Второй мировой войны воевал на северо-восточном фронте и был ранен. Но несмотря на все его ранения, его тоже депортировали. Он вернулся в Чечню из Казахстана в 1959 году, после того как Никита Хрущев разрешил чеченцам возвратиться на родину. И только после прихода к власти Михаила Горбачева моего отца и других чеченцев, сражавшихся во время войны, признали ветеранами и дали пенсии. Мой отец с гордостью носил медали».
P.S. В прошлом году Хасан уезжал в Чеченскую республику и оперировал там детей, родившихся с физическими дефектами. В этом году он снова поехал в Чечню. В его высоком профессионализме там нуждаются очень-очень многие.