Л�ТЕРАТУРНАЯ СТРАН�ЦА

Михаил БЛЕХМАН
Рассказы

От составителя:
На нашей сегодняшней литературной странице — два рассказа писателя, лингвиста, филолога, переводчика Михаила Блехмана (Монреаль, Канада), с оригинальным творчеством которого я уже знакомил вас в прошлом году. �зысканный язык, которым написаны рассказы, сам по себе доставляет вдумчивому читателю огромное удовольствие, а, кроме того, в каждой из этих историй автор мастерски привлекает нас к разгадыванию красочной головоломки, и, таким образом, к непосредственному активному участию в создании сюжета, к соавторству. Так что, в зависимости от наших собственных мыслей, настроения, внимания к деталям, опыта и ощущений, сюжет прочитанного рассказа Михаила Блехмана, получившийся у одного читателя, например, у меня, может вполне отличаться от другого, вашего. Хотелось, чтобы у вас он получился очень интересным, дорогие соавторы.
Семен Каминский,
newproza@gmail.com

ГЛАВНАЯ НОВОСТЬ
Она вышла из вращающейся двери больницы. На улице было свежо, но в носу ещё оставался хорошо знакомый запах перемешавшихся лекарств. Хотя они уже давно не раздражали. Без них — она улыбнулась — было бы даже непривычно и одиноко. Кабинет совершенно пропах этим знакомым запахом, и ей это было намного ближе, чем, скажем, прокуренные стены. �ли даже запах обеда.
Надевая варежки, посмотрела на часы. Оставалось ещё больше часа, можно не спешить в метро. До ресторана — километра два с половиной. Если идти в такт мыслям — останется ещё около десяти минут. Она сядет за предварительно заказанный столик на двоих, поправит причёску, попросит официанта принести и зажечь свечи. Через десять — максимум пятнадцать, ну, в худшем случае двадцать — минут придёт он. Поцелует ей руку, скажет:
— Ты сегодня ещё красивее, чем обычно.
Ах да, не забыть немного духов, чтобы не пахло больницей. Вот, теперь он может прийти, поцеловать ей руку и сказать:
— Сегодня ты даже красивее, чем обычно.
Она легко улыбнётся и ответит: ... Ну, сейчас неважно, получится само собой. Предположим:
— Может быть, потому, что у меня для тебя важная новость.
Нет, неправильно. Нужно его подготовить, иначе получается с плеча. Нужно подготовить... Огни машин были уже не белыми, но ещё не стали красными. Почему между волком и собакой? �ли между собакой и волком? Хорошо, не будем отвлекаться, нужно его подготовить. Закрыла меню, увлекающе посмотрела на него и так же улыбнулась:
— Полагаюсь на твой вкус. Как всегда.
Он ответил ей — тоже как всегда — слегка снисходительной улыбкой сильного мужчины. Подозвал официанта, сказал: ... В общем, сделал заказ. Взял её за руку. Подготовила, теперь можно:
— У меня для тебя важная новость.
Забрал руку, отпил своего любимого вина. Ах, да, не забыть: она заказала вина. Нет, не так. Вино всегда заказывает он. Он подозвал официанта, заказал вина, а уже потом она закрыла меню и сказала, что полагается на его вкус.
— Скажите, где здесь метро?
Показала рукой в варежке:
— Там, возле больницы.
Не отвлекаться, сосредоточиться.
— У меня для тебя важная новость...
Неужели уже пришла? Ресторан оказался ближе, чем хотелось предположить. Сняла варежки, посмотрела на часы: оставалось ещё целых десять минут. Вошла, оставила в раздевалке верхнюю одежду, привела волосы в порядок, добавила духов, чтобы не пахло больницей. Села за заказанный столик, попросила официантку принести и зажечь свечи. Посмотрела на часы. Он придёт вовремя, 15-20 минут не в счёт.
— У меня для тебя важная новость.
Да нет же, сначала нужно подготовить, и только потом сказать:
— У меня для тебя важная новость.
Он заберёт руку, отопьёт из бокала. Тут важно не расслабиться, не начать ждать его реакцию. Улыбнуться так, чтобы он вспомнил прошлую ночь, и только потом сказать:
— Теперь наша жизнь изменится.
Максимум — что он может ответить? Заказ он сделал, вино отпил, руку поцеловал, сжал, отпустил. Обязательно ответит. Максимум:
— Почему — наша?
Посмотрела на часы: оставалось минут пять, возможно, даже четыре. Не отвлекаемся, думаем. Впрочем, этот вариант уже проанализирован. Она размышляла над ним ещё прошлой ночью и сегодня в кабинете, пропахшем лекарствами.
— Потому, что...
А, вот и он. Ещё бы минут пять, но всё равно получается вполне приемлемо.
— Здравствуй, — сказал он, улыбаясь, поцеловал ей руку и протянул розу на длинном черенке.
Ну, вот: о розе не подумала. Будем надеяться, что больше ошибок не будет. Не расслабляться, сосредоточиться. Понюхала розу, улыбнулась, потом ещё раз — ему. Подошла официантка, поставила розу в длинную, узкую вазу.
Он заказал вина. Сделал заказ.
Улыбнулся, взял её за руку.
Улыбнулась так, что он не мог не вспомнить прошлую ночь.
Сказала:
— У меня для тебя важная новость.
Отнял руку. Отпил вина. Не ждать его реакцию, продолжать улыбаться, чтобы он думал только о прошлой ночи, ну, и о сегодняшней, конечно. Говори, не жди. Сказала почти без паузы:
— Теперь наша жизнь изменится.
Ну, что он может ответить? Обязательно что-нибудь ответит — важно не потупить глаза и не отвести их. Продолжать улыбаться, увлекающе смотреть на него. Сейчас ответит, других вариантов вроде бы нет. �так?
Закурил. Обвёл взглядом зал. Остановил на официантке. Затянулся. Не исключено. � всё-таки сейчас ответит. Максимум —
— Почему — наша?
Это — максимум. Возможно —
— Что ты имеешь в виду?
�ли — ну, это вряд ли, но — с лёгким юмором:
— Солнышко, ты не боишься радикальных перемен?
Закурил. Отпил. Обвёл взглядом зал. Остановил на официантке. Затянулся.
— Значит, твоя жизнь — уже наша? � моя тоже?
Вот тебе и максимум... Мельком посмотрел на официантку, потом в окно, потом наконец-то на неё.
Не поддаваться настроению, всё под контролем. Не переставать улыбаться. Ещё немного, всё получится.
Отпила, понюхала розу, поставила обратно в вазу. Улыбнулась — теперь беззащитно:
— Мне бы очень хотелось этого.
� без паузы — ну, возможно, одна, от силы две секунды:
— Я только что из больницы. Ещё, наверно, пахну лекарствами. У меня для тебя важная новость...
Разведка боем.
Он строг:
— Мы же договаривались.
Не терять мужества. Наоборот:
— У нас будет...
Он без подготовки:
— У тебя. Я правильно понимаю? Мы же договаривались.
Снисходительно — нет-нет — ещё чего! — ласково улыбнулась:
— Не совсем. �менно — у нас. У нас будет всё, о чём мы с тобой мечтали.
Отпила:
— Меня приняли в штат.
— Взяла его за руку:
— Теперь у нас с тобой будет постоянная работа.
Слишком резко обрушила. Нужно было ещё немного подготовить. Например:
— Я хочу, чтобы у тебя было больше свободного времени.
Ах, да не так же плоско и прямолинейно!
— Я хочу, чтобы ты не мучил себя унизительными поисками издателя и случайными, унизительными подработками.
Лучше. Только не «я», а просто —
— Чтобы ты не мучил себя унизительными поисками издателя и случайными, унизительными... Пусть сами тебя ищут, ты вполне заслуживаешь. Они выстроятся в очередь — вот увидишь. Теперь мы можем действовать с позиции силы. Теперь мы с тобой сильны.
Примет или нет? Если примет, можно двигаться дальше. А если нет?
Саркастически улыбнётся. Нет, скептически ухмыльнётся.
— В отличие от меня, ты молодец.
�ли — стоит надеяться — внешне равнодушно:
— Поздравляю, ты, как всегда, молодец.
� обязательно:
— В отличие от меня.
Он отпил, саркастически и немного скептически улыбнулся и сказал внешне равнодушно:
— Поздравляю, ты, как всегда, молодец. В отличие от меня.
Это не проблема, тут подводных камней нет. Он ждёт утешения. Что может быть проще утешения?
— Если бы не ты, они никогда бы меня не приняли.
Ах, Господи, ну не так же примитивно!
Взяла за руку, сжала его пальцы. Посмотрела в глаза поддерживающе и ещё более увлекающе:
— Если бы не ты, мне бы это никогда не удалось.
Не останавливайся, развивай! Ну, что ты замолчала? Объясни ему:
— Зачем им не уверенный в себе хирург с мокрыми от волнения руками и дрожащими поджилками?
Тут же, для усиления, мягко пошутила:
— Чтобы вместо гланд удалить язык?
Он не возразил и даже не забрал руку. Развей успех:
— Ты меня поддержал. Спасибо тебе. Давай выпьем за это, и за тебя.
Он потушил сигарету. Накрыл её руку своей:
— Лучше бы не ты, а я удалял гланды вместо того, чтобы сочинять эти мои бездарные истории.
Получилось! Успех близок! К тому же официантка вовремя принесла закуски. Осталась заключительная фраза — совершенно дело техники:
— Тому, что делаешь ты, нельзя научиться. Вот почему я говорю, что наша жизнь изменится. Теперь ты можешь не думать ни о чём, кроме своих историй. � не называй их, пожалуйста, бездарными. Твёрдо:
— Ты же знаешь, что они для меня значат.
Всё точно, только сейчас аккуратнее, чтобы не переусердствовать на радостях от достигнутого успеха. Отпила, откинулась, посмотрела в окно, отъела, отпила. Он ждёт решающей фразы.
Р’РѕС‚ РѕРЅР°:
— Если бы не твои, как ты выражаешься, бездарные истории, у меня руки продолжали бы дрожать. А сейчас — видишь? Мне ничего не страшно.
Ну, вот, теперь можно немного расслабиться. Кажется, получилось. Спокойно перекусить, послушать о завистливых приятелях и неталантливых редакторах. Заказать ещё бутылочку красного... Нет, это лишнее: впереди ночь, а завтра рано утром в больницу. Сняла варежку, посмотрела на часы: остаётся минуты две-три, не больше. Огни всё же покраснели. Вошла, оставила в раздевалке верхнюю одежду, привела волосы в порядок, добавила духов, чтобы не пахло больницей. Села за заказанный столик, попросила официанта принести и зажечь свечи. Посмотрела на часы. Он придёт вовремя, 15-20 минут не в счёт. Кажется, всё продумала, сюрпризов быть не должно.
�так, не отвлекаться. Гланды, неумные издатели, дрожащие поджилки, завистливые друзья, небездарные истории...
Если всё пройдёт хорошо, в следующий раз можно будет перейти к самой главной новости.
Но только если пройдёт хорошо.
Вот и он. Ещё бы пару минут, но всё равно получается вполне приемлемо.
Она готова.
Можно начинать.


ДВЕ ТЕМЫ ОДНОГО РАССКАЗА
Куда деваются утки, когда пруд замерзает?
Холден Колфилд.

Почему диких уток называют дикими? Только потому, что они живут сами по себе? Взяли и улетели в другие страны, взяли и прилетели из других стран. В этом их дикость? Нет, критерий слабый. Что изменится в утке, если её запереть в утятнике?
Наконец-то одиночество закончилось и стало можно побыть в одиночестве. Спина уже не болела от постоянного сидения за письменным столом, и давление — от того же — перестало прыгать.
Утки раскрякались за всю неделю, что мы не виделись. Ну, что поделаешь. Мне никак не удавалось выбраться на озеро раньше.
Волны детскими плюшками плюхаются в парапет. Тихо. Чайки кричат, почти каркают. Утка то ли энергично крякнула, то ли рявкнула. Беззлобно — из необходимости — ударила по воде крыльями, растущими не от плеч, как у других птиц, а от талии, и взмыла. Нужно сильно одичать, чтобы так рявкать и взмывать.
Дождь не удержался на сплошной неопределённого цвета туче и спрыгнул на меня — сначала на нос, потом на макушку, благо там ему уже было где расположиться. Думал, наверно, что одному мне придётся туго. Я не обратил на него внимания. Он обиделся и прошёл.
�нтересно, утка рождается дикой или дичает от тяжёлой жизни?
Кажется, у меня было игривое настроение.
Почти прозвучали два голоса — так близко, практически во мне. Я постарался прислушаться к одному:
— У тебя сегодня, кажется, игривое настроение.
Я прикрыл веки, присмотрелся и увидел её тёмно-карие молча смеющиеся глаза. Свои волосы цвета глаз она носила хвостиком. Постарался прислушаться к другому:
— Ты сегодня настроен игриво.
Я присмотрелся, не поднимая век, и увидел, что её тёмно-серые глаза не очень расположены улыбаться. Свои кукурузные волосы она расшвыряла по плечам — то ли тщательно, то ли небрежно.
— Ну, и почему же ты не приглашаешь меня танцевать?
Спросила тёмно-карими глазами, достаточно громко, чтобы я услышал тебя. Я услышал и обнял тебя за плечи — и похолодел от неожиданной смелости.
— Это что-то новенькое, — сказала ты, почти хохоча тёмно-карими глазами. — Может, сначала хотя бы пригласишь на танец?
Я поднял камешек и бросил в озеро. Утка хотела покрутить у виска, но решила не связываться.
— Думаешь, это так просто? — спросил я, как будто для тебя это было важнее, чем для меня.
Нет, такое предположение не заслуживало внимания.
— Кто мне дал право приглашать тебя танцевать? Да и, скорее всего, ты откажешься...
Ты расхохоталась так, что утки от неожиданности перестали взмывать. Наверно, забыли о своей дикости.
Я вздохнул и выдохнул одновременно, отошёл от парапета и пригласил тебя танцевать. Народу в комнате было много. Я чувствовал её спину, а своих ладоней не чувствовал. Комната была хотя и небольшая, но огромная. Если бы потушили свет, комната стала бы бесконечной, но было светло, и это спасало.
— Ну, вот видишь, — сказала ты. — Совсем не страшно.
Я подумал и понял, что ничего же не изменилось.
— Ничего же не изменилось.
Не успев подумать, я добавил:
— Пойдём на улицу. Прогуляемся по ночному городу.
Моя смелость меня пугала, но я уже переставал чувствовать, что мне страшно.
— Как же я уйду с собственного шестнадцатилетия? Если хочешь, можешь идти один...
Наконец-то от бесконечности комнаты ничего не осталось: я вышел на улицу. Дождь не удержался на сплошной туче, не имеющей цвета, и спрыгнул на меня — сначала на нос, потом на макушку, но там ему совершенно негде было расположиться. Потом он смотрел на меня снизу вверх, как будто заискивал. Тоже мне, друг называется! Друзья не заискивают. Он обиделся и прошёл...
Верно, ничего не изменилось. Я шёл вдоль берега озера по парапету. Утки ныряли лапами кверху, а вынырнув — крякали. Причём, как мне показалось, не друг на друга, а дружественно. Мы шли с концерта знаменитой поп-группы от берега к её подъезду. Она рассмеялась своими тёмно-серыми глазами. Достаточно громко, чтобы я услышал. Её кукурузные волосы немного промокли.
— Ну, и почему же ты не пригласишь меня ещё куда-нибудь? — спросила ты.
Забавно: можно подумать, что для тебя это важнее, чем для меня.
Я взял тебя за руку и заиндевел от смелости.
— Это что-то новенькое, — почти расхохоталась она. — Значит, концерт понравился? Я рада. Ну, хорошо, мне пора домой.
Она махнула рукой, я вышел из её подъезда к троллейбусной остановке, остановился у края парапета. Почему вода такая кристально тёмная? Ни одной же приличной рыбы не видно. Утки кивали в знак согласия и вынужденно ныряли.
В ночном городе, по которому она не захотела прогуляться, было уже поздно. Родители, конечно, не спали, ждали меня. Я им тысячу раз говорил: не волнуйтесь, день рождения закончится около десяти, я её провожу до подъезда и сразу приду. Часов в одиннадцать, не позже. Спите спокойно. Не уснут, конечно, пока я не вернусь.
В ночном городе, в котором она не разрешила мне пригласить её ещё куда-нибудь, было ещё поздно. Родители, конечно, не спали, ждали меня. Я им тысячу раз говорил: не волнуйтесь, концерт закончится около одиннадцати, я её провожу до подъезда и сразу приеду. Часов в двенадцать, не позже. Ну, может быть, полпервого. Спите спокойно. Не уснут, конечно, пока я не вернусь.
— Вот будут у тебя дети, ты тоже не уснёшь, — сказала мама и улыбнулась.
А я — как забавно — был уверен, что усну.
— Ты прав. Конечно, ничего не изменилось, — сказала ты невесело.
— Почему же «конечно»? Могло ведь измениться, правда?
Ты посмотрела на меня своими тёмно-карими глазами и, почти извиняясь, покачала хвостиком того же цвета:
— Не могло.
Ты посмотрела на меня своими тёмно-серыми глазами и, почти прощая меня, покачала кукурузными волосами:
— Не могло.
Я поднял воротник, смело взглянул в тёмно-карие глаза и решился предложить:
— Всё-таки давай попробуем. Зачем мы ходим и абстрактно разговариваем?.. Могли бы пойти в театр, ну, хотя бы в кукольный.
Озеро может подождать. Прозвенел звонок, мы пошли в зал, по дороге встретили общую знакомую. Я почувствовал состояние полёта фантазии и разразился несколькими шутками одновременно.
— Ты же на меня совершенно не смотришь, — сказала ты, почти смеясь тёмно-карими глазами. — Что тебя в ней заворожило?
Я пристыжено и почти убито пожал плечами: сначала одним, потом другим, потом обоими.
— Не уходи, пожалуйста, от вопроса.
Ты хохотала тёмно-карими глазами, но ответа всё-таки ждала.
— Ага! — сказал я смело и торжествующе. — Значит, всё-таки ждёшь ответа?
Подумал и продолжил:
— Честно говоря, я даже не помню, кого мы встретили.
Я помнил. Но если бы заворожило, я бы не смог разразиться шутками.
Не знаю, согласилась ли она, но зевнула и сказала:
— Спасибо, мне понравилось. Я тебе позвоню.
Вообще-то ты не зевнула. Возможно, даже улыбнулась. Но какая разница? Всё равно ведь ничего не изменилось.
Утки крякнули — кажется, в целом утвердительно, но с некоторым сомнением.
Волны детскими плюшками плюхались в парапет. Был уже вечер, но уже, по-моему, рассвело, и я, как обычно, ждал её — в нескольких шагах от берега, на троллейбусной остановке. Она каждое утро проезжала в троллейбусе, нам было по пути в институт. Я отвлёкся от озера и увидел её: она, как всегда, сидела в троллейбусе у окна, читала книгу. Я вошёл и стал рядом. Можно было сесть, но я не решился даже поздороваться. Она кивнула и продолжала читать. Я улыбнулся дружественно и заискивающе, как дождь тогда — мне, и остался стоять.
— Мог бы сесть, — заметила она равнодушно, не отрываясь от книги.
— Да. Но ничего бы не изменилось, — возразил я и с надеждой посмотрел в твои, как всегда, тёмно-серые глаза.
— Конечно, ничего, — успокоила ты, кончиками пальцев потрогав свои кукурузные волосы.
Я всё-таки попробовал что-то сказать, чтобы ты перестала читать эту книгу.
— Смотри, оказывается, селезни красивее уток. А у людей — наоборот.
— Это зависит от конкретного селезня, да и от конкретной утки тоже, хотя от селезня — в большей степени, — незаинтересованно сказала бы она.
� поправила бы — хотя можно было не поправлять — свои кукурузные волосы.
— Двусмысленный комплимент, — сказала ты с видимостью улыбки, но твои тёмно-серые глаза не улыбались. — Ты имеешь в виду, что поправлять бесполезно или лучше не может быть?
— Конечно, может. Очень даже может! — с готовностью ответил я и увидел, как ближайшая утка всё-таки покрутила у виска. — Нет, то есть я имею в виду...
— Хорошо, чего уж об этом. Пойдём, покажешь мне свой рассказ.
Я пропустил её вперёд, успев за полсекунды не надышаться запахом кукурузы. Мы сели за столик, и я заказал бутылку шампанского.
Рассказ должен был быть остросюжетным, правда, я и сам понимал, что в нём сюжета не больше, чем остроты, а остроты столько же, сколько сюжета. Но это был мой лучший рассказ, потому что мы с тобой сидели за столиком и пили шампанское.
— Что-то ты рано сегодня, — с улыбкой спросила мама.
Я был вынужден ответить жестами и поспешил в ванную чистить зубы. Полбутылки шампанского. Вода в кране журчала так же, как плещется в озере. Уткам, уверен, понравилось это сравнение. Теперь они проплывали мимо парапета, не отворачиваясь и не ныряя, как прежде.
А чайки наконец замолчали — уснули, наверно.
Я встретился взглядом с тёмно-карими глазами.
— Ты права, ничего не могло измениться.
Её глаза улыбнулись:
— Хотя, кто знает?.. Возможно, когда мы вышли со свадьбы приятелей. Мне тогда хотелось, чтобы ты не шёл слишком быстро.
Ты не смеялась, а только улыбалась, и твои каштановые волосы хвостиком и глаза такого же цвета почти не казались недостижимыми. Я не верил своим глазам и ушам. Но кто-то из знакомых обнял её за плечи, и они оба принялись хохотать.
— О чём ты смеёшься? — успел я спросить её.
� ты ответила:
— Не помню, но это неважно. Видишь, ничего не изменилось, ты всё-таки был прав.
— Согласен, — не мог не согласиться я.
Мы шли по улице все вместе, но она не переставала смеяться вместе со всеми, так что я шёл по улице один.
— Как прошла свадьба? — спросил отец.
Мама не спросила, хотя ей было ещё интереснее. Я хотел ответить, но единственная не уснувшая чайка ухитрилась выхватить кусок чего-то съедобного из-под самого утиного носа.
— Тоже мне, селезень называется, — заявил я торжествующе. — Вот видишь, как получается: теперь бедная утка ляжет спасть голодной.
Ты не согласилась и не возразила, просто подобрала свои тёмно-каштановые волосы под берет — стало прохладно. На этом фуникулёре — чем выше, тем холоднее и тем страшнее смотреть вниз. Смотреть вниз вообще не рекомендуется. Хотя, с другой стороны, если подойти к фуникулёру поближе и посмотреть вверх — будет ещё ужаснее. Чтобы не было страшно, не нужно смотреть ни вверх, ни вниз. Правда, тогда будет неинтересно. Я предпочитаю смотреть назад. Периодически, примерно раз в неделю.
— Ты, кажется, снова о чём-то задумался? — спросила она, почти рассмеявшись тёмно-карими глазами.
— О чём задумался? — сказала она, поправив кукурузные волосы и почти укоризненно глядя на меня тёмно-серыми глазами.
Я отошёл от парапета и сел на скамейку. Самолёт мигал то красной лампочкой, то зелёной. Утки ревниво покрякивали: нашёл, куда смотреть.
Я оглянулся: на меня глядели тёмно-карие глаза. Я спросил:
— Неужели тебе стало интересно?
Ты поправила свои каштановые волосы: резинка сползла с «хвостика». Тёмно-карие глаза почти улыбались мне.
Я оглянулся: на меня глядели тёмно-серые глаза. Я спросил:
— Тебе ведь стало интересно, правда?
Ты поправила свои кукурузные волосы, они растрепались на поднявшемся ветру. Тёмно-серые глаза почти улыбались мне.
Наверно, стало интересно…
Одиночество на сегодня закончилось. Возвращалось одиночество — снова не меньше, чем на неделю. Нет-нет, не больше недели. Теперь я наверняка закончу этот рассказ за неделю.
Утки решили накрякаться на всё время, оставшееся до нашей следующей встречи.
Пойду. Нужно ещё сказать дочке, чтобы её проводили до подъезда.

Монреаль,
Октябрь - Декабрь 2005 г.