ВСЕ МУЗЫ В ГОСТИ БУДУТ К НАМ
ТАТЬЯНА КУЗОВЛЕВА
«ЖИТЬ, НЕ РАЗРУШАЯ, А ТВОРЯ»
Татьяна Кузовлева родилась в Москве, училась на историческом факультете Московского государственного педагогического института, окончила Высшие литературные курсы. Автор 16 поэтических книг, в том числе однотомника «Избранное» («Художественная литература», 1985) и многих книг переводов. В 2008 году вышла новая книга стихов «Между небом и небом» (изд-во «ДЕКОМ» книга»). Лауреат литературной премии «Венец» (2000). Главный редактор литературного журнала Союза писателей Москвы «Кольцо».
От составителя:
О стихах Татьяны Кузовлевой можно сказать много. А можно просто читать их, ощущая трепетность и нежность ее поэтического слова, богатство мироощущения и пушкинскую светлую печаль. А еще боль и тревогу за судьбу своей многострадальной родины. И не только своей...
Ян Торчинский
* * *
В пространстве бытия,
Иголку в стоге пряча,
Определить, где я, –
Не сложная задача.
Я между Вы и ты
Ищу подобье брода.
Я там, где темноты
Пугается свобода.
Я там, где зыбок свет,
Я там, где чёт и нечет,
Я там, где нет побед
И где молчанье лечит.
Там, где искусство жить
Диктуют пораженья.
Где может всё решить
Одно прикосновенье.
Где тыщу лет подряд
Любовь дороже хлеба,
Где взгляда ищет взгляд,
Как землю ищет небо.
Где череду недель
В кольцо свивает вьюга.
Где ночи ищет день,
Как ищем мы друг друга.
СЕВЕР
Здесь сущее связано кровно,
Здесь, гулом тесня берега,
Тяжёлые мокрые бревна
Выносит на отмель река.
Здесь чаичий возглас, как бритва,
Над тёмной волной занесён.
Здесь ветра глухая молитва
Напутствует дерева сон.
Здесь совы кричат одичало.
Здесь путник у страха в плену.
И здесь я, наверно, сначала
Когда-нибудь путь свой начну.
Медведицей трону малину,
Лисой прокрадусь в темноте.
Бесшумною рысью застыну
И выгорблю шерсть на хребте.
И зренье со слухом направлю
Туда, куда вам не попасть.
И только два чувства оставлю
Из множества: голод и страсть.
* * *
Ну, что тебе сказать?
Здесь, в этом мире ветхом,
Где каждый одинок,
где нет похожих дней,
Где царствует зима,
в своём обличье редком,
Где снег, как чуткий барс,
пластается по веткам,
Так неуютно мне
без близости твоей.
Ну, что тебе сказать?
И надо ли? И ждёшь ли?
Когда звучит двух душ
безмолвный разговор,
Когда следы твои
присыпаны порошей,
Когда опять тону
я в нашей жизни прошлой,
Шепча себе самой
смертельный приговор.
Так мечется луна,
ныряя слёту в тучи,
Так прорастает боль,
откуда-то со дна.
Так я шепчу в ночи:
– Раз ты ушел, не мучай!
И отведи свой взгляд,
прищуренно-тягучий,
Дай притерпеться мне
к тому, что я одна.
Пускай в пустой ночи
меня врачует снежность,
Пусть выдумаю я,
что рана заросла,
Что без тебя прожить –
простая неизбежность.
Но что мне делать с тем,
что называют – нежность?
Возьми её – она
сожжёт меня дотла.
* * *
Пахнет хвоей и древесной прелью,
Сыростью пропитана кора,
И уводит прямо к подземелью
Круглая кротовая нора.
Там кипят вслепую чьи-то страсти,
Там свои и звуки, и следы,
Там вслепую кто-то рвётся к власти,
Множа разветвлённые ходы.
А под небом августовской сини,
Поборов смятенье и испуг,
Мчит на парусящей паутине
Воздухом подхваченный паук.
Мы единой связаны любовью –
Не забыть и не перечеркнуть.
Молча нору обхожу кротовью,
Паутине уступаю путь.
Да све`тится правило земное:
Жить, не разрушая, а творя,
И того, что создано не мною,
Не губить и не тревожить зря.
* * *
Борису Васильеву
По тропинке сырой. Вслед за Вами.
К ступеням крыльца.
В полутемные сени впуская дыханье лесное.
Я за Вами иду. Вижу спину – не вижу лица.
Разве можно прожить
вот с такою прямою спиною?
О, как круто взбираться в светелку, где дышат века!
Разбуди их – и строки метнутся за ними в погоню.
И ветра зашумят. И раздвинется свод потолка.
И рванутся на волю любви и бессмертия кони.
Я боюсь затенить, оборвать, погубить волшебство.
И я втайне винюсь, что не вовремя я и некстати.
Я краду Ваше время, – а что драгоценней его?
Но соблазн воровства не умею никак удержать я.
Я за Вами иду. Я вблизи, даже если не здесь.
Я ведь тоже из тех, кто родился с прямою спиною.
Я из тех, в ком бунтует в ночи многокровная смесь.
Я из тех, кто справляется с бунтом жестокой ценою.
Потому мне так дорог в чащобе затерянный дом,
Где дыхание женщины переплавляется в Слово.
Не жена и не дочь, уходя, я прощаюсь с трудом.
И опять возвращаюсь. И всё повторяется снова.
И закружит опять этот путь мою жизнь по кольцу,
И вчерашний свой шаг я в сегодняшнем полдне расслышу.
И за Вами пойду. По всё той же тропинке. К крыльцу.
И потом – за ступенькой ступенька – всё выше и выше.
БЕЖЕНЦЫ РОССИИ
Что ни день – и зрячи, и не зрячи,
Долетая из недальних стран,
За моим окном толпятся плачи
Всех осиротевших россиян.
Плач старухи, потерявшей сына.
Плач ребёнка там, где рвутся мины.
Женский плач у бездны на краю.
И глухой, бесслезный плач мужчины,
Защитить бессильного семью.
И прошу я так, как не просила
Никого ни разу ни о чём:
– Матерь моя горькая, Россия,
Собери их под своим крылом.
Слишком жестко ты им, бедным, стелешь.
Или не для них твоя кровать?
Или ждешь, когда разбогатеешь? –
Долго же нам всем придется ждать!
А пока, боясь родимой речью
У иных наречий вызвать гнев,
Рвутся плачи их к тебе навстречу,
Тянутся сердца на обогрев.
В дверь твою ударившись с разбега,
Не тебя винят – свою беду...
Вот и я уж сколько лет по снегу
К твоему безмолвию иду.
Общими аршинами не мерю.
Льну пылинкой к твоему плечу.
Не сужу. Не проклинаю. Верю.
– Господи, спаси её, – шепчу.
* * *
Прости, что краду у тебя одиночество,
Что взгляд от стола поднимая слепой,
Когда никого уже видеть не хочется,
Ты всё-таки видишь меня пред собой.
Прости, что когда, тяготясь перегрузками,
Бросаешь шутливую реплику в тишь,
Гляжу я глазами внимательно-грустными
И вовсе не слышу, что ты говоришь.
Прости мне, что все эти дни, эти полночи,
Не веря по-прежнему в силы свои,
Ищу у тебя я и ласки, и помощи,
И даже – увы! – безраздельной любви.
Прости, что с лицом непрогляднее омута,
Теснящий плечами дверей косяки,
На цыпочках вдруг ты выходишь из комнаты,
Едва я услышу биенье строки.
Когда мы с тобою прощаемся вечером,
Прости, что с трудом я скрываю в груди
Такое глухое, такое извечное,
Такое надрывное: «Не уходи!».
Прости, что живу я предчувствием выдоха,
Едва лишь глаза наши встретятся вновь.
Прости, что не вижу из этого выхода.
Прости, если можно простить за любовь.
* * *
То клевером засохшим, то крапивой,
То колосом надломленным овса,
То голосом охрипшей ивы,
Не растерявшей веры в чудеса,–
Мне пишет осень. Легкие конверты
Ложатся утром у моих дверей.
На них темнеют поцелуи ветра,
По ним гуляют запахи зверей.
К ним прилепились беличьи ворсинки,
Семян цветочных запоздалый пух.
Я их читаю быстро, без запинки,
Не шевеля губами и не вслух –
Так принимают письма от любимых,
Так приникают лбом горячим к ним,
Простой порядок слов неповторимых
Озвучивая голосом родным.
Так павший лист ещё живёт и дышит.
Так строки оглушают в тишине…
… Ты спрашиваешь, кто мне письма пишет.
Мне пишешь ты. И осень пишет мне.
* * *
В этом доме сменяются гости,
как карты игральные,
И радушен хозяин, и ласков породистый пёс.
И стоят за окном кипарисы, как стражи печальные.
И внезапные ливни февраль пробивают насквозь.
И когда над каньоном лукаво луна затуманится
И любая травинка к ней в полный потянется рост,
Мое сердце не выдержит и безнадежно обманется,
И меж былью и небылью выстроит призрачный мост.
И ресницы сомкнув, я пройду по нему, словно зрячая,
Позабыв, что опоры не будет под ним ни одной.
Мне бы лучше проснуться – и сон этот переиначу я.
Мне бы лучше вернуться – да нет ничего за спиной
* * *
Я люблю эту пасмурность мая,
Когда холодом воздух прошит,
Когда пласт чернозёма ломая,
Лемех дело мужское вершит;
Когда хриплое карканье будит
Белоствольную нежность берёз,
Когда сердце стучит: будь что будет,
И не верит, что будет всерьёз;
Когда в грунт ударяясь с размаха,
Дождь уходит в слепую гульбу,
И строка, цепенея от страха,
На бумагу выводит судьбу.
Посмотри: тонкий прутик сжимая,
У твоих позабытый дверей,
Я вхожу в эту пасмурность мая
Не отброшенной тенью твоей.
* * *
Я росчерком стрижа черчу твоё лицо
На фоне синевы, где облако белеет.
И ветер, налетев, берёт его в кольцо,
А стриж последний штрих никак не одолеет.
Он в сторону стрельнёт и, вычертив зигзаг,
Уйдёт из-под руки и вырвется на волю.
Обидчица твоя, до слепоты в глазах
Слежу его полёт с раскаяньем и болью.
Зачем нужны слова? Зачем в короткий век
Мы глохнем от обид? А стриж меж тем мне чертит:
«Давно, усталый раб, замыслил я побег…» –
Не удержать того, кто мыслит, что бессмертен.
И трудно мне понять, во благо иль во зло –
Зачем последний штрих приладить не умею,
Зачем тянусь к тебе под левое крыло,
Зачем казню себя, зачем тебя жалею.
СТЕПЬ
Здесь беркут бесшумные чертит круги.
Вся жизнь его – воля, расчёт и терпенье.
И крылья упруги его и туги,
И тверд его клюв, и остро его зренье.
Здесь мышь вековому инстинкту верна.
Здесь поиск еды – категория риска.
Отважно петляя в полыни, она
Заранее знает, что смерть её близко.
И я здесь в какой-то из жизней была.
Я терпкий кумыс из бутыли пила.
И страсти иные во мне заслоня,
Охотник и жертва вселялись в меня.
И я то парила кругами в ветрах.
То в горькой полыни свой прятала страх.
Мне эта раздвоенность душу прожгла.
И всё-таки жертвой я чаще была.
И даже сегодня, в безберкутный день,
Затылком я чувствую беркута тень.
У беркута – сила, у беркута – власть.
У жертвы всего лишь защитная масть.
Но так повелось, что везде и всегда
Кому-то – победа, кому-то – беда.
РОДИТЬСЯ В РОССИИ
Гарри Бареру
В полночном окне серебрится созвездье Стрельца.
И год на излёте, и время итогов настало.
Родиться в России
и жизнь в ней прожить до конца,
И не затеряться в снегах её –
это немало.
Родиться в России, где с Западом сросся Восток,
Где совесть и власть никогда не обрящут согласье,
Где ценится жизнь не дороже, чем водки глоток,
Где всё, что разбито, зачем-то приписано счастью…
И всё-таки здесь
наших судеб таинственный стык
И страх, что без нас это небо когда-нибудь рухнет.
И всё-таки этот, по-пушкински чистый, язык,
И всё-таки эти – в ночи – посиделки на кухнях.
И общая память.
И это зовётся судьбой.
В ней главных огней, что бы ни было,
мы не гасили.
В ней труд и любовь.
В ней, насыщенной и не простой,
Особенный смысл обретает –
родиться в России
* * *
Поверь, Иерусалим:
Была моя бы воля,
Губами бы сняла
С твоих камней слезу.
Здесь вертикаль любви
С горизонталью боли
Образовали крест,
И я его несу.
Я знаю, хрупок мир
И вечность ненадёжна,
И не точны слова,
И уязвима плоть.
Но истина одна
Светла и непреложна –
Одна у нас Земля,
Один у нас Господь.
Прости, Иерусалим,
Я вряд ли вновь здесь буду.
Но будут жечь меня
На северных ветрах
Жар полдня твоего,
Твоей ночи остуда
И за твоих детей
Неистребимый страх.
* * *
Нет, ты полюбишь иудея…
О.Мандельштам
А из того, чем я владею,
Не в такт спеша, не в лад дыша,
Глубокой раной иудея
Поражена моя душа.
И я понять бесплодно силюсь:
За что, за чьи навет и ложь,
Мучительно любя Россию,
Ты в пасынках при ней живёшь.
И от нее не ждёшь защиты.
Но, презирающий испуг,
Ты иронично и открыто
Глядишь на эту жизнь вокруг.
Своих гонителей не судишь.
Бог не простит – так ты простишь.
Но ничего не позабудешь
И в гены боль свою вместишь.
А мне, о чем бы ни молила,
Мне душу жгут сквозь образа
Глаза Иисуса и Марии –
Народа твоего глаза.
И я стою с тобою вровень.
И как бы ни была слепа,
Всей русской, всей нерусской кровью
В тебя вросла моя судьба.
И не предам, и не унижу,
Заглядывая вглубь времён,
Всего того, чем путь твой выжжен
И чем в веках он озарён.
* * *
Как лист шуршит, скользнувший с ветки клёна,
Как прелью пахнет порыжевший сад,
Как тёмной кровью налит воспалённо
Обвившийся вкруг окон виноград, –
Так осень копит и цвета, и звуки,
Страшась недолговечности своей.
Так мы еще друг к другу тянем руки,
Но дотянуться с каждым днём трудней.
И с каждым днем предчувствие острее,
Что близится последняя из встреч,
И так хочу я разминуться с нею
И то продлить, что не могу сберечь.