ХУЖЕ УБ�ЙЦЫ

Аркадий КРАС�ЛЬЩ�КОВ

После парной, хорошей выпивки и вкусной закуски не положено говорить о дурном, но так уж вышло, что пошла речь о грехах юности. � вовсе не потому, что о грехах этих с возрастом приятно вспоминать, а совсем по другой причине.
Евгений Маркович Желток (есть и такая смешная фамилия) — господин необыкновенно тощий, совершенно седой, но розовощекий, как красная девица, стал по обыкновению жаловаться на свою жену — Софью Абрамовну. Была эта дама и в самом деле личностью мерзкой, пребывающей постоянно в дурном расположении духа, и немудрено, что при этом она обладала уникальной способностью погружать всю компанию в мутное болото смертельной тоски.
Стоило этой Софе только открыть рот, как сразу же, и всем собравшимся, казалось, что в мире нашем нет ничего, кроме пошлости, глупости и смерти. С особенной силой умела эта скаредная женщина ругать �зраиль. В еврейском государстве ей не нравилось все и, прежде всего, сами евреи.
Евгений Маркович, напротив, пессимистом и ругателем не был. Мало того, Желток умел, казалось, радоваться сущим пустякам, а анекдоты рассказывал с таким актерским блеском, что никто, в его присутствии, и не думал вступать с ним в поединок со своей, пусть и достаточно смешной, байкой.
Как уживались эти двое на протяжении 35 лет, понять было трудно. Но уживались, даже двоих детей родили и дождались внуков. Однако такой положительный результат семейной жизни не мешал Евгению Марковичу при каждом удобном случае эту личную жизнь проклинать. Впрочем, делал он это с легким, незлобивым юмором, а потому и ругань в адрес жены воспринималась слушателями, как забавный, очередной анекдот.
Софья Абрамовна редко сопровождала мужа. В парной она не потела, пьянство терпеть не могла и соблюдала строгую диету. Обычно Евгений Маркович использовал отсутствие супруги для очередного веселого рассказа о ее злом нраве, но на этот раз что-то с ним произошло. Да и выглядел Желток как-то непривычно, бледен был смертельно, и повел речь без обычных шуток-прибауток.
— Грехи наши, — сказал Желток. — Все от них: и пот, и кровь, и все несчастья жизни.
Никому эта преамбула не понравилась. Место и время для подобных откровений Евгений Маркович выбрал неудачно. Хозяин бани подлил пива в кружку тощего приятеля и подвинул к нему блюдце с очищенной воблой.
— Брось! — сказал он. — Что было, то прошло. Давай, Женька, лучше анекдотец.
— О чем? — мрачно поинтересовался Желток.
— Про любовь плотскую, — предложил, облизнув губы, третий в компании, лучший друг дома по имени Арнольд.
— Будь она проклята, любовь эта, — не притрагиваясь к кружке, негромко произнес Евгений Маркович. — Сколько от нее несчастий, смертей, жизней разбитых... Какие тут анекдоты... Одни грехи... � не прошли они... Уйти не могут. Все с нами... Вот мы тут сидим, ни о чем плохом не думаем, а оно с нами.
— Что оно-то? — спросил Арнольд.
— Грехи, — опустил голову Евгений Маркович.
— Ты что, в Бога стал верить? — тяжко вздохнул хозяин бани.
— Не знаю, — совсем уж тихо отозвался Евгений Маркович. — Точно известно, моя-то, благоверная, — наказание за мой же грех... За ложь, за комедь подлую...
— Знаешь, иди ты к раввину, ему и кайся, — посоветовал Евгению Марковичу Арнольд.
В ответ Желток посмотрел на лучшего друга дома совсем уж непонятно, даже с мукой какой-то.
Здесь необходимо отметить, что в России Желток был профессором, преподавал студентам ВУЗа что-то, вроде «научного атеизма», но, к счастью, имел хобби: увлекался автомобильным транспортом, с юности сидел за рулем собственного авто и починить мог любую развалюху.
В �зраиле Евгений Маркович работу по этой, настоящей, «железной» специальности, нашел сразу, даже возраст зрелый не помешал ее получить. Трудился Желток в техническом центре «Мазда» и зарабатывал совсем неплохо. О прежней своей, профессорской доле он забыл, как о дурном сне и не любил, когда ему напоминали о давнем способе «рубить капусту».
— Гады вы все, — поднявшись во весь свой немалый рост, сказал Желток. — Веники березовые! С вами только дурака и валять. Слово по-человечески нельзя сказать.
— Говори, — разрешил хозяин бани и налил водочку в рюмку обиженного, решив, что предложение пива было ошибкой. — Только выпей!
— Не хочу! — решительно отказался Желток и, не прощаясь, направился к выходу из сада в четыре дерева, где компания обычно и отмечала «банный день».
— Конец света, — вздохнул Арнольд. — Что это с ним?
— Бывает, — сказал хозяин бани. — Софа достала. Это точно.
Но Евгений Маркович не ушел. Он вернулся. Вновь молча занял свое место, выпил рюмку водку и сказал, не закусывая: «Свою жизнь разбил, Софы в осколки и Надюшину вдребезги».
— Кто это — Надя? — спросил Арнольд.
— В одном классе учились, — уставился куда-то, поверх голов присутствующих, Желток. — Надя меня любила с восьмого класса, а я любил Софу.
— Тоже с восьмого? — спросил хозяин бани.
— Тоже, — кивнул Евгений Маркович. — Был у нас кружок художественной гимнастики... Я ее там увидел в трико — и все — запал намертво.
Тут хозяин бани не выдержал и рассмеялся.
— Я что сказал смешного?! — заорал на него, вскочив, Желток. — Я что сказал?!
— �звини, — опешил хозяин бани. — Я себе твою Софу в трико представил — все 120 килограммов.
— Дурак, — успокоился Евгений Маркович, но садится не стал, отошел к ближайшему дереву, взялся за ствол и продолжил, стоя спиной к друзьям по пару. — Хуже любой болезни эта любовь. Ходил за ней, как привязанный. Три года ходил, домогался. К губам пускала, а ниже ни-ни. Школу дневную бросил. На завод пошел, чтобы у отца рубли не клянчить. В кино Софу водил за свои, в кафе, за город ездили, к заливу... Надя ее лучшей подругой стала. Теперь так думаю, что из-за меня, чтобы к нам быть поближе, — Желток вернулся к садовой мебели, сел, налил рюмку водки, выпил.
— Ты закусывай, закусывай, — посоветовал Арнольд, и Евгений Маркович совет принял.
Пережевывал воблу он слишком долго и, похоже, рассказ свой не собирался продолжить.
— Ну, а про грех когда? — не выдержал хозяин бани.
— Грех? — поднял на него глаза Желток.
— Ну, ты же каялся.
— Да, да, — кивнул Евгений Маркович. — Школу как-то закончил — вечернюю, в институт поступил, и нас сразу отправили на картошку. Деревня Беседы называлась. Там совхоз: два старика, три бабы и поле гниющей под дождем картохи. Жили в бараке прямо у поля. Молоко нам возили с ближайшей фермы, бульбу пекли на костре — тем и жили. Меня определили к гужевому транспорту. Запрягать научили — дело нехитрое. Потом по грязи шел за телегой, ящики на нее грузил с той же грязью — вперемежку с картошкой. � вся работа... Ну вот, один раз запрягаю утром свою клячу, а мне несут телеграмму с почты, а в телеграмме: «Милый, люблю, не могу без тебя. Я твоя. Софа»... Я уж не помню, как отпросился, как до города добрался. Несусь к ней бегом, но у самого подъезда сталкиваюсь с Надей. Она встала в дверях. Меня не пускает и говорит: «Не надо, Женя, не надо. Не любит она тебя». Надо сказать, что перед самой картошкой я с Надей сошелся. Там отказа не было. Я, чтобы отомстить Софе сошелся, ревность ее вызвать — такой был подлый расчет, — Желток замолчал, и было непохоже, что он намерен продолжать рассказ.
— Обычное дело, — сказал хозяин бани. — Ну, пошел ты к Соне?
— Пошел... Прорвал «оцепление» и пошел, — Желток налил еще водки, но пить не стал, а продолжил: — Такой стал великий победитель той осенью. Будь они прокляты, эти победы! Не любит она меня, как не любила сорок лет назад, так и не любит. Отсюда злость. Подарком никогда не была, а тут вовсе ведьмой стала.
— А Надя? — спросил Арнольд.
— Погибла, лет двадцать назад. Дважды замуж выходила, но детей не было... Однажды вышла из дома, стала улицу переходить прямо под колеса грузовика... Вот тебе и победа! Троих убил: Надю, себя, Софу... Она, может, кого и полюбила со временем, другой бы человек получился.
— Ну, ты уж совсем в палачи себя, — сказал хозяин бани. — Тоже мне — убийца.
— Хуже, — пристально посмотрел на него Желток, хотя было непонятно, что может быть хуже убийцы.
Вечер был вконец испорчен. Все чувствовали, что произошло нечто непоправимое. Спиртное допили молча и мрачно, будто каждый вспоминал о своей молодости, о своих грехах... Потом вдруг Арнольд развеселился.
— Тут мне анекдот рассказали, — начал было он.
— Заткнись, — тихо, но властно посоветовал лучшему другу дома хозяин бани.

Ган-Явне, «Секрет» — «Континент»