ВСЕ МУЗЫ В ГОСТИ БУДУТ К НАМ
АНАТОЛИЙ АВРУТИН
«КОГДА ОТЧИЗНЕ СМЕРТНИКОВ НЕ ХВАТИТ, ТОГДА ОТЧИЗНА ХВАТИТСЯ ТЕБЯ»
От составителя. Анатолий Аврутин — известный русскоязычный поэт Беларуси. Родился в 1948 г. в Минске, там же окончил БГУ. Автор 11 сборников поэзии, лауреат многих литературных премий, член-корреспондент Петровской Академии наук и искусств, редактор журнала «Немига литературная», первый секретарь Союза писателей Беларуси. Лев Куклин (поэт, прозаик, литературный критик, Санкт-Петербург) так отозвался о творчестве А.Аврутина: «…поэт великолепно владеет Словом, тонко ощущая его многозначность, играет всеми его гранями, умело создаёт сложные ритмические узоры, и ещё – как пианист с изощрённым слухом, – прекрасно чувствует звукоряд, то и дело создавая удивительные аллитерационные композиции…» Нам остается только присоединится к этим словам. А еще выразить благодарность поэтессе Инне Саниной, приславшей нам стихи публикуемого автора.
Ян ТОРЧИНСКИЙ
* * *
Сколько нищих прошло,
задыхаясь неслышимым пеньем,
Утомившись искать злую истину в кислом вине.
Тот же серый пейзаж…
Как безрадостно это виденье! –
Хоть по этой бреди, хоть на той заблудись стороне.
Слышишь? – Снова кричат! –
Чье-то тело становится тленом.
Слышишь? – Снова зовут! –
Чьи-то души ушли в небосвод.
Над течением вод,
упоительным и постепенным,
Постою…
Поклонюсь золотому течению вод.
Желтоватый песок
оттирает, как ржавчину, душу,
Низко стелятся лозы,
и сумрачно давит весок…
Я течение вод бренным телом своим не нарушу.
Только камни и небо…
Да морось… Да жёлтый песок…
«Уходи уходя!» –
всё мне слышится это реченье.
Уходить? – Ухожу!
И лампаду гашу, уходя.
Словно нищий пойду,
задыхаясь неслышимым пеньем,
В драный ворот сбирая
студёные капли дождя.
Понемногу осилю тропу и крутую дорогу,
Понемногу пойму, что за души парят в вышине.
Небогатый свой скарб
погорельцам раздам понемногу,
А назавтра его в рюкзаке обнаружу вдвойне.
И пускай говорят… Есть у каждого Чёрная речка!
Есть родимая стежка – одна среди тысяч дорог.
Подарю на прощанье крестьянке простое колечко,
И уйду навсегда в тот простор, где лишь ветер и Бог…
* * *
Не казнись… И прочих не суди.
Передвинь молчанье к изголовью.
Знает то, что будет впереди,
Лишь судьба, оплаченная кровью.
Только ей – и хаос нипочём,
И утрат согбенное смиренье.
Зябнет чёрный ангел за плечом,
Предвкушая чёрное Успенье.
Сотвори же Вечность, со-твори,
Ты – поэт, а значит Со-Творитель.
Год от года врут календари,
И опять пуста твоя обитель.
И опять легли под образа
Не цветы, а тени роковые.
Чёрный ангел…Чёрная слеза…
И о прошлом плачется впервые.
* * *
Молчанье мрачное глагола
Над переломами судеб,
Когда созвездья пали долу,
А миром правит ложь да хлеб.
Когда небесное теченье
Навек утратила вода,
А радий вновь гоняет тени
Из ниоткуда в никуда.
Когда приглушен гомон птичий
И засыхают камыши,
А вместо облика – обличье,
Где нет ни духа, ни души.
Когда из недр гул тяжёлый
Всплывает, руша всё подряд,
Тогда молчат, молчат глаголы –
Они потом заговорят.
Расскажут, долг воздав Яриле,
И прочим должное воздав,
О том, что ели и что пили
Те, чьи глаголили уста.
И будет хлебно, будет брашно…
Ладонями поймав звезду,
Прохожий скажет, что не страшно
Глаголить миру правоту.
Ему ли знать – сквозь веток голых
Узревшему небесный срез –
Молчанье мрачное глагола
Страшнее грохота небес…
ЛАМПОЧКА
Как трудно освещать и лицезреть
Всего лишь стол, чернильницу, лекало…
И с полным напряжением гореть,
Когда иные тлеют вполнакала.
Выхватывать склонённые черты,
Их на стене размножить непохоже…
«А если, – убеждать себя, – не ты,
То кто же это сделает, то кто же?
На большее способна – не судьба…»
Простужено гудеть от напряженья
И чувствовать – как всё-таки слаба
Вольфрамовая ниточка горенья.
Светить всю ночь, до медлящей зари,
Потом перегореть в рассветном гуле,
Чтоб кто-то удивился: « Ты смотри,
А ведь недавно, кажется, ввернули…»
* * *
Есть два понятия – Родина и смерть,
Которые почти неразделимы.
Болезненно любя, быть нелюбимым,
И только смерть принять ты смеешь сметь.
Жить пониманьем – это всё всерьёз
Взошло на прахе сумрачных столетий.
Быть третьим, где погибших – каждый третий,
От чёрной черни слышать: «Альбинос!»
И не роптать, не плакать, не корить –
Отчизне что? – Она и так Отчизна!
А ты живи – не нужен и не признан,
А впрочем, можешь даже и не жить.
Почти не жить... Болезненно любя,
Шепча: «Всевышний недругам отплатит...»
Когда Отчизне смертников не хватит,
Тогда Отчизна хватится тебя...
* * *
Не гневите еврейского бога,
Не стирайте на пасху бельё…
Пролегла по пустыне дорога
В мир, где святится Имя Твоё.
В мир, где Лета течёт без излучин,
Бесконечна, темна и пряма.
Где ты памятью горькой измучен –
Только посох в руках да сума.
Где мерцают сквозь дымные дали
Золотые колосья веков,
Где печаль – только отсвет печали
Всех апостольских учеников.
Где не терпят словесного блуда,
Где не в почести Искариот,
Где за тридцать монеток Иуда
Всё равно предаёт, предаёт…
Где не верят жрецам и казнят их,
Где шугают костры до небес.
Где из тысяч невинно распятых
Лишь один, что на Пасху воскрес…
Не гневите!.. И присно, и ныне…
Дух измучен, и пепел в горсти.
Если боги бредут по пустыне,
Значит, нам уже негде брести.
* * *
Тамаре Красновой-Гусаченко
...И однажды услышится шёпот травы
И увидится вещая просинь без края,
И прохожего спросишь: «Не вы ли, не вы
Затеплили звезду, что в ночи догорает?..»
А когда догорит роковая звезда
И в душе отрокочет своё, роковое,
Ощутишь, что уже никогда-никогда
Не поймёшь, что же молвлено было травою.
И слетит этот пух, и рассыплется прах,
И всё то, что любил, упорхнёт в бесконечность.
Только вечность замрёт на остылых губах,
Только губы прошепчут последнее в вечность.
И под скрежет вселенского маховика,
Через годы, что так же мгновенны и кратки,
Этих окон незримо коснётся рука
И на стёклах оставит твои отпечатки...
* * *
Ожиданье на исходе лета.
Умер вечер… Ночь не родилась.
Над бедой и роздымью воздета
Тополей раздумчивая вязь.
Я не помню, слышишь? Я не помню,
Что другие знают наизусть.
Для чего минувшее огромню,
Почему прошедшего боюсь?
Почему становится молчаньем
Золотая горестная тишь?
Или, всё сказав пред расставаньем,
Ты теперь потерянно молчишь?
Или мне и вправду не по силам,
Одолев презрительность и ложь,
Быть тебе единственным и милым –
Где теперь единственных найдёшь?
Всё свершилось. Лето на исходе.
Жалок день. Исчезли соловьи.
И такое чувствуешь в природе,
Что душе совсем не до любви.
* * *
Был тучен день… И небо провисало.
Вдоль сквера серебрился лай собак.
Но было снега мало, света мало,
И не дышалось, в общем-то, никак.
Слова першили где-то под гортанью,
Спирали горло, тыкались в кадык,
На снег размякший, в кашицу сметанью,
Плевком летел гортанный полукрик.
Казалась блажью – жизнь, любовь – тщетою,
Такой постылой – собственная суть,
Что изобьют – и жалости не стою.
В груди болит? – На то она и грудь.
Предела нет…Нет сущему предела.
Сквозь лай собак краснели снегири,
Немое небо мёртвенно синело,
И что-то било в рёбра изнутри.
* * *
Безлюбье…Тоски одинокой безгубье.
Шального оркестра немое беструбье.
Гудят и срываются в пропасть октавы,
Безлюбые губы не правы, не правы.
Им воздуха – много, им ветра – не надо,
Им хватит пустого, безбрового взгляда.
Пусть руки – беспалы, пусть груди – бесполы,
Пусть мёртвым дыханьем полны альвеолы.
Пусть рушатся звёзды в простор безвоздушный –
Безлюбым губам в безвоздушье не душно.
* * *
О вечера в мерцанье листопада,
Когда всевластна первая любовь,
Когда ни грёз, ни вымыслов не надо –
Лишь памяти своей не прекословь.
И снова проступают постепенно
И сны твои, и помыслы, и тлен
Того, что ждал коленопреклоненно,
На что, главу склонив, благословен.
Что, растворяясь во времени зыбучем,
Тебе ломало волю и судьбу,
Оставив, уходя, ущелья – кручам,
И звёздочку – царевниному лбу.
О вечера!.. Ещё в них мало мрака,
И в ночнике коптит осколок дня.
Ещё скулит побитая собака,
Отведав сыромятного ремня.
Но всё ясней, что время ближе к ночи,
Что скоро обнищают дерева.
И остаётся суть, где очи – в очи,
Где боль есть боль, где и полынь – трава.
* * *
Вдруг поймёшь, что не близко, не рядом,
То, что близким казалось всегда:
То окно с зарешёченным взглядом
И гусиная кожа пруда.
Было…Сплыло… Захлопнута дверца…
Средь безумного бега минут
Будто в храме стоишь иноверцем,
А креститься – персты не идут.
Встрепенёшься… Раскроются очи.
С косогора сбежишь налегке.
И вдруг станет ещё одиноче
От того, что гульба вдалеке.
* * *
Носить воспоминанья на лице
Там, где чело смыкается с подглазьем,
Не понимая – что там каплет наземь,
Когда венец – лишь память о венце?
И кожею бескожесть ощутить,
И кровоток внутри гемоглобина,
И то, что бесконечность триедина,
Когда сплелась в связующую нить.
Где память жеста с памятью тоски
Слились – воспоминаньем о разлуке,
Уже не память рук, а просто руки
Погладят осторожные виски.
И вспомнишь, что кончается зима,
А ты с весной рождением повязан…
И на короткий миг вернётся разум,
Чтобы вконец свести тебя с ума.
* * *
И к твоей душе деепричастен,
И твоей печалью осенён,
В чёрный день по белому ненастью
Я бреду сквозь гибельность времён.
И несу в себе такую волю,
Что ничьей неволи не вольней,
Что, сменив недолю на неволю
Ни смурней не стала, ни черней.
А строка божественной цифири
В вышине уходит в никуда,
Да устало мечется в эфире,
На судьбу похожая, беда.
А врата?.. Врата всегда отверсты,
И такие нынче небеса,
Будто это отрок златоперстый
Распахнул усталые глаза.
* * *
Когда навек ослепнешь от прозренья,
И крик немой уронишь в пустоту,
Опустит на тебя долготерпенье
Иную – не земную – красоту.
Пускай душа, дробясь в шипучих брызгах,
Ещё послушна мгле и небесам,
Но сторонясь неистовости близкой,
Иная боль к иным влечёт слезам.
Сползёт слеза, незримая, как эхо.
Как эхо – непонятно-тяжела.
И там, где правил смех – не станет смеха,
Где правил свет – там будет править мгла.
Но как же всё презренное – прекрасно:
Пре-зренное, пре-красное... Тщета
Порывов чистых светит непогасно...
Ты брошен не на щит, а у щита.
Но что-то в блеклых сумерках осталось
От бренных чувств, что с плотью не слиты...
И только бесконечная усталость
Превыше зла, прениже чистоты.
* * *
Швырнули речке в душу камень.
Швырнули просто, не со зла.
По глади утренней кругами
Обида тихая пошла.
Но всё минуло в одночасье.
И в успокоенной волне
Круги дрожащие угасли...
Но камень...
Камень-то на дне.
* * *
Плыть по течению – выплыть в океан,
Плывущий против выплывет к истоку...
Хвала пороку и хвала Пророку
За то, что странной страстью обуял.
За то, что мучась – устье иль исток –
Всё не решусь в поток нырнуть холодный
И что, терзая тайною бесплодной,
Меня не принял сумрачный поток.
Что всё стою под ветром и дождём,
А где-то омывают отсвет Млечный:
И океан в бурленье бесконечном,
И ручеёк в журчанье золотом.
* * *
В сорок пятом
Сапожнику трудно жилось.
Много в доме голодных
И мало работы –
Рваный детский сандалик
Зашить наискось,
Да подклеить разбитые женские боты.
А мужское
Чинил он бесплатно,
«За так»,
Если редкий клиент
На верстак его старый
Ставил пахнущий порохом
Грубый башмак
Иль кирзовый сапог,
Не имеющий пары...
ГРУШЕВКА*
Стирали на Грушевке бабы,
Подолы чуток подоткнув.
Водою осенней, озяблой,
Смывали с одёжки войну.
Из грубой дощатой колонки,
Устроенной возле моста,
Прерывистой ниточкой тонкой
В корыто струилась вода.
От взглядов работу не пряча
И лишь проклиная её,
Стирали обноски ребячьи
Да мелкое что-то своё.
И дружно глазами тоскуя,
Глядели сквозь влажную даль
На ту, что рубаху мужскую
В крутую крутила спираль…
………………
* Грушевка – рабочий посёлок на окраине послевоенного Минска.
* * *
У окна в притихшей электричке
Женщина читала письмецо,
К свету близоруко, по-привычке,
Обратив усталое лицо.
Письмецо...
А как она читала! –
Полстранички – целых полчаса.
Удивлённо брови поднимала,
Прикрывала влажные глаза.
И, чему-то веря, улыбалась
И, не веря, хмурила лицо.
Женская доверчивая жалость
Куталась в худое пальтецо.
И гадал, забывший о покое
Путник, что покинул дом и мать, –
Написал ли он письмо такое,
Сможет ли такое написать?..
* * *
Отцу
Меня учили люди умные:
«Чтоб не запутаться во лжи,
Всегда в лицо о том, что думаешь,
Везде и всякому скажи!»
Они ж меня корили строгими
Глазами памятной зимой,
Когда солдату одноногому
В лицо я выкрикнул: «Хромой…»
Отец с улыбкою угрюмою
Сказал тогда: «Учись, малыш,
Не только говорить, что думаешь,
Но думать, что ты говоришь!»
* * *
Купалась женщина в реке.
Звезда груди её касалась,
Смывались горечь и усталость,
Луна скользила по щеке.
Купалась женщина в реке.
И лес притих. Дремали птицы.
Зеленоватые зарницы
Стыдливо гасли вдалеке.
Купалась женщина в реке.
Реальность небылью казалась.
А женщина в реке купалась.
И что-то дрогнуло в груди,
Когда плыла она, нагая,
Руками звёзды раздвигая,
Плыла по Млечному пути.
ВОЗРАСТ
Нынче песни поют, где ни слов, ни куплета…
Может, вправду – теперь наша песенка спета?
Стало зябче высокое солнце в июле,
Стало в доме темней, хоть свечи не задули.
Стали мелкими буквы, а дали – тускнее,
С каждым днём удлиняются в парке аллеи.
Стали выше ступеньки и тише – трамваи,
Чуть слыхать воробьёв, что сбиваются в стаи.
Стала вдруг каменистее к дому дорога,
Стало некому: «Мамочка!» – крикнуть с порога…
КОЛЕСО
Нет свидетельства. Нет... Не выдано,
Хоть был мысли полёт высок.
Мир не знает, кто первым выдумал
Звонкогрудое колесо.
Покатилось оно отчаянно
Через бури, через снега
И на обод свой нескончаемо
Всё наматывает века,
Всё дороги торит с усердием,
И не видно конца пути...
Мне б не славы и не бессмертия –
Колесо бы изобрести!