Л�ТЕРАТУРНАЯ СТРАН�ЦА

От составителя:
Виталий Каневский родом из Киева, с 1999 года живет в Аугсбурге, Германия. Пишет, в основном, в жанре иронической прозы, увлекается созданием «гурманизмов» — рассказов, где еда присутствует, как одно из «действующих» лиц.
Сергей Архипов — тоже киевлянин, литератор, можно сказать, совсем начинающий, но с большим жизненным опытом и замечательным чувством юмора.
Сергей Медведев — профессиональный музыкант, работал в театрах и концертных организациях. Занялся литературным творчеством в 2006 году. В настоящее время работает в системе МВД России и продолжает писать прозу. Живет в Москве.
Семен Каминский,
newproza@gmail.com


Виталий Каневский
О, БАЦ, ДАМКА!

— Прикройся! Напечешь себе все, — Палыч протянул Франку соломенную шляпу — брыль, глядя на Марту, загорающую «топлесс».
— Хорошее солнце, ласковое, не жжет, а гладит, — продолжил егерь, изучая деву, созревшую на альпийском воздухе и экологических сырах, острым глазом стрелка.
Немецкие гости отдыхали на живописном острове вблизи Черкасс. Украинские партнеры постарались: частная гостиница, культурная программа и вот — выходные на пленэре. Рыбалка, прогулка на катере, легкая перекусочка и, наконец, обед, рискующий, как обычно, плавно перейти в ужин.
Ах, это застолье под навесом из сухих камышей, за просторным деревянным столом! Горько всплакнут шефы в накрахмаленных колпаках, увенчанные поварскими звездами Мишлена, побледнеют от зависти метрдотели, перейдут на раздельное питание изощренные гурманы. Ветерок с изумительным, неповторимым запахом мокрого песка, прибрежной травы и еще чего-то — то ли летнего солнца и прозрачного неба, то ли дымка от костра под казаном, в котором что-то таинственно побулькивало.
Наши люди обладают редким талантом устроить подобное в любом месте, дай им только речку, дров, простых, но вкуснейших продуктов, а, главное, добрых друзей и приятелей по пиру. Однажды, в лесочке, около красивого баварского озера, собралась компания — такой же неописуемый стол, веселье, и не поймешь, где ты, в Чемеровцах или Фридберге. Проходящие немцы рисковали свернуть шеи, засматриваясь на девушек, и разлюбить шпетцли с капустой, нанюхавшись ароматов поспевающих шашлыков. Подходят четверо, спрашивают дорогу на Мюнхен. Виктор, великан со свирепой внешностью, но доброй душой и поразительным чувством юмора, отвечает:
— Так это же в Германии!
— Да, — соглашаются интересующиеся, — А мы где?
— Э-э, дорогие, как же вас в Польшу занесло?
— Как в Польшу? — поражаются немцы.
— Так вы же в Польше, проше пана, возле Вроцлава, — невозмутимо парит мозги Виктор.
Путешественники впадают в ступор, не обращая внимания на хохот слушателей.
— Присаживайтесь, впереди долгий путь, подкрепитесь, — приглашает весельчак.
Не в силах противиться убийственному виду стола и аппетитным запахам, гости соглашаются. Рулевой, стараясь не смотреть на батарею пива и «Nemiroff медовую с перцем», ест шашлык, запивая минералкой. Зато спутники налегают наравне с остальными и скоро полностью вливаются в коллектив.
— Вот вам короткий путь на Мюнхен, — бодрит немцев на прощание Витя. — За лесом направо, а там километров семьдесят и на месте.
Немцы, пораженные неожиданной дырой в пространстве вкупе с «щирым» гостеприимством и «медом и перцем», садятся в машину, чтобы потом, за кружкой пива, рассказывать о чудном приключении и попадании в Мюнхен из Вроцлава за час.
Палыч, тем временем, усаживает Франка и Марту за стол и извиняется за скудный выбор, мол, жена не так сделала, того не достала, за тем не успела. Да уж, что говорить, стол такой себе диетический, только и было: нарезанные помидоры «бычье сердце» с арбузно-сахаристой сердцевиной, молодой зеленый лучок с ровесником-чесноком, «радысочка», огурчики, только с огорода, пупырчатые и пахучие, сальце свежайшее, домашнее, соломой «шмаленное», не лампой паяльной, для себя же делали, буженинка, то да се, короче, и есть нечего.
— Ну, за знакомство, прошу душевно, — наливает Палыч гостям по «сапожку» — нехилой рюмке граммов на сто в виде обуви сказочного кота.
В глазах немцев ужас от дозы, пытаются отказаться, но старый охотник непреклонен:
— Шо там пить, взяли и махнули!
Они «машут», сначала по «сапожку», потом руками, напоминая мельницы, это вам не шнапс на тридцать восемь оборотов. Палыч и отечественную «казёнку» не уважает, опять же для себя делал, там все семьдесят градусов, не меньше.
Марта и Франк обретают признаки жизни и закусывают, но хлебосольный хозяин знает свое дело:
— Как говорил мой командующий (Палыч служил в ГДР, помогал генералу охотиться), между первой и второй пуля не должна пролететь!
Уже не так сопротивляясь, гости принимают вторые сто.
— А вот и юшечка, так себе, халтурная, не получилась, наверное, — лукавит старый, добавляя в тарелки гущу.
Что-что, а уху Василий Палыч варить умеет! Сначала — да-да — не рыба, а курица, потом уже рыбную мелочь в марле поварить в бульоне и долой из казана, потом крупный калибр: сом, большой окунь, судак или стерлядь, будет уха «белая», сладкая. «Черная» рыба — лещ, пескарь, уклейка, плотва, налим, щука — для юшки не годится, разве что для рыбного супчика.
Никогда рыбак не будет варить уху на процеженном рыбном бульоне, добавляя осетровую или судака! Он же не ресторанный повар и не варит буйабесс или рыбный суп «фюмэ». Поезжайте в Марсель или Париж, а на берегу нам такого не надо.
Рыбу не чистят — для ароматного навара, потрошат, оставляют печень и молоки. Мы уже договорились, ни слова о супе, уху варим, поэтому, умоляю, никаких добавок — только пару картофелин и нарезанная соломкой морковь. Перец черный горошком, корешок петрушки, посолить по вкусу и все!
Вот она, уха, парок, запах, как можно терпеть, тем более, что уже и третий комплект стеклянной обувки готов?
Вспоминая заветы профессора Преображенского, опрокидываем и тут же закусываем нашим чудным блюдом. � как — черпаем деревянными ложками, чтобы по подбородку текло, а мы ее хлебушком ловим и едим, наслаждаемся!
А вот и второе подоспело — котлеты из дикого кабана! � опять Палыч голову морочит, не получились, неудачные, прощения просим. Он мясцу дал «созреть», подержал в прохладном месте. Супруга Палыча, Катерина, булку намочила и отжала. Мясо отделила от кости, очистила от пленок и сухожилий, порезала. Плоть и мякиш пропустила через мясорубку, добавила яйцо, соль, перец, чуть чесночка и все замечательно перемешала. �з фарша сделала шары, обваляла их в толченых сухарях, приплюснула и ножом придала форму овальных котлет. Пожарила на разогретом жире, на слабом огне, до темно-золотистого цвета, потом поставила на несколько минут в духовку. Вот они — на блюде, облитые жирком, оставшимся от процесса.
После четвертой выпитой обувки, Франк, в соломенном брыле, совсем не напоминал профессора немецкого университета, но точно походил на героя лубочных малюнков. Удивительно, но сапожки улучшили общение — Палыч, знающий по-немецки стандартный набор от «хэнде хох» до «айн-цвай-полицай, драй-фир-бригадир», понимал Франка, владеющего русским в том же диапазоне.
Решив культурно развлечься, хозяин предложил сразиться в шашки. Ему посоветовали отказаться, играть с доктором математики — себе дороже. Но Палыч настаивал, и Франк щедро отдал ему белые. После третьей позорно проигранной партии профессор сдвинул брыль на затылок и покрылся пятнами. Желая придать турниру спортивный оттенок, егерь предложил проигравшему выпивать очередной сапожок. Франка, выполнившего норму по алкоголю на пару лет вперед, такая перспектива не устраивала, и он призвал все свои знания, дабы уберечь организм от новых ударов по вполне еще здоровой печени.
Рассказать, что было дальше или догадаетесь?
Франка положили рядом с уже давно впавшей в сон Мартой, а довольный Палыч убеждал перевести профессору, чтобы тот потренировался с его внуком Петькой, а уже потом играл с мастером.
— Я ему и кажу: О! Бац-бац — и в дамки! Шо ж цэ за прохвесор такой?
— А он мне: о, бац да, дас ист гут и аж закрутило его, переел что ли?
Отдых гостям запомнился.

Через полгода состоялся ответный визит партнеров в Баварию. В делегации был и Палыч, которого благодарные соратники по охоте взяли консультантом по хозяйственным вопросам.
Франк радостно приветствовал старого егеря и, показывая на него коллегам, восклицал: — Палич! Майстер!
На что Палыч ответствовал: — А-а! Помнишь, значит! О! Бац-бац, да? � в дамки?
Услышав ироничное: — О, бац, дамка! — Франк пообещал хозконсульту сюрприз.
На следующий день был обед в баварском ресторане. Гостей угощали вайсвурстами — баварскими белыми колбасками со сладкой горчицей, бульоном с печеночными клецками, жареными колбасками Rostbratwurst с ароматной тушеной кислой капустой Sauerkraut, обжареными свиными рульками — «хаксе». О пиве и говорить не приходится, на шнапс Палыч смотрел, как юный жуир на газировку.
В разгар пиршества Франк закричал:
— Ахтунг! Палич! Палич! О-бац-да! Обацда!
— Не понял, он в шашки хочет, что ли, прямо тут перекинуться? — удивился «Палич».
— Палич! Обацда! — указывая на гостя официанту, не унимался профессор.
Воин немецкого общепита поставил перед Палычем блюдо с едой. А готовили это так:
Двести граммов «Камамбера», сто — отцеженного зернистого творога. У сыра срезать корочки, размять вилкой.
Сладкую луковицу мелко порезать и чуть посолить, взбить пару ложек сливочного масла и все вместе с творогом — в компанию к сыру. Полученное хорошенько размешать, добавить немного пива, тмин, молотую паприку, посолить-поперчить. Все еще раз перемешать, оценить, закатив глаза вверх и почмокав губами, посыпать мелко резаным зеленым или шнит-луком, измельченной редиской. Готовая масса намазывается на крендели-брецели или черный хлеб грубого помола и подается к пиву.
Обацда! Обацтер! Obatzter, Obazda — классическая немецкая закуска, один из символов баварской кухни. Вот, что пришло в голову Франку после пятого сапожка и очередного поражения, с палычиными дамками и неприличными слуху местами для франковых шашек.
�стория умалчивает, понравилась ли обацда Палычу. Говорят, он опять приглашал Франка и Марту посетить укромный остров с деревянным столом под камышовой крышей, где рядом плещутся волны и веет речной ветерок с запахом мокрого песка, прибрежной травы и еще чего-то — то ли летнего солнца и прозрачного неба, то ли дымка от костра под большим казаном, в котором опять будет что-то таинственно побулькивать.


Сергей Архипов
СТРАД�ВАР� �З БЕРД�ЧЕВА

Мой друг Гена пришел в органы на год позже меня, и, бывало, в отсутствие начальника, обращался, ко мне, «ветерану», за помощью в освоении участка работы.
Как в любой государственной организации, мы выполняли массу запросов от коллег со всего Союза и других мест, где они служили. Некоторые запросы читались очень весело, иногда же они были абсолютно непонятны даже для опытных сотрудников (о подобных «перлах» может рассказать любой опер, прослуживший от года и выше). Особенно, если для написания «телег» за основу бралась какая-либо «коза», то есть кусок текста от удачного, на взгляд наших коллег, документа. Но и с «козой» нужно обращаться внимательно и осторожно, а это не всегда у них получалось...
Виталий Алексеевич — начальник отдела, прекрасный и интеллигентный человек, был намного старше нас, естественно, мудрее, но и он порой приходил в изумление от творчества «собратьев по перу». В таком случае, вызывал потенциального исполнителя и вежливо спрашивал: «Можете ли вы разобраться с «этим» или я уже чего-то недопонимаю?». Потом просил ответить на запрос тактично, чтобы адресату было, с одной стороны не обидно, но с другой — понятно, что тот выставил сам себя на посмешище, написав дурость.
Мы с удовольствием брались за такую работу — молодость, плюс желание разнообразить будни.
Однажды Гена показал мне запрос от коллег из Группы Советских войск в Германии (ГСВГ) и сказал, что шеф разрешил «достойно» на него ответить. При этом Гена заметил, что раз одна голова хорошо, то два сапога — пара, так что помогай, друг!
Документ был действительно интересный и явно написанный с «козы». Примерное его содержание таково: «…нами взят в изучение, в связи с возможными изменническими намерениями, музыкант-валторнист военного оркестра ГСВГ, фамилия (не помню, но далеко не �ванов), Марк Лазаревич, 1951 года рождения, беспартийный, который среди своего окружения распространял сведения о том, что имеет дома в Бердичеве скрипку Страдивари. � если эту скрипку продать, то он, мол, в любой стране «кроме СССР, обеспечит себя на всю жизнь». Вот и все «изменнические намерения»…
Далее нас специфическим языком информировали, что «в своих биографических данных он указал, что до переезда в Бердичев проживал в Белой Церкви и обучался в восьмилетней школе № 6». Хотя элементарный подсчет по датам показывал, что на момент выезда на ПМЖ в Бердичев Марк Лазаревич мог окончить только третий класс упомянутой белоцерковской школы!
Глупость письма была видна невооруженным глазом. Как из рога изобилия сыпались задания и вопросы, на которые нам предлагалось ответить, причем в порядке нумерации. Надо было сообщить: как Марк Лазаревич характеризовался по месту жительства и учебы в Белой Церкви, не состоял ли он или его связи членами какой-либо антисоветской или сионистской организации, не поддерживал ли он преступные связи с иностранцами, не имеем ли мы на него и его связи «другие» компрометирующие материалы… Самый безобидный пункт требовал «подтвердить изложенное выше». � это далеко не весь перечень вопросов. Но последний убивал наповал: «Что вам известно об упомянутой нами скрипке Страдивари?».
Виталий Алексеевич с доброй улыбкой поручил Гене ответить «соответствующим образом».
Посоветовавшись, мы решили скрупулезно проработать все, поставленные «особистами» вопросы…
Для небольшого в то время города собрать подобную информацию — раз плюнуть! Все-таки не ботфортом консоме хлебали! К тому же Гена сам в свое время учился в этой же школе.
Нашли учительницу начальных классов, которая вспомнила, не только Марка Лазаревича, но даже и Гену, поэтому разговор с ней состоялся очень душевный и непринужденный — все-таки любимая учительница.
Выяснили, что Марк происходил из простой еврейской семьи, папа работал токарем на заводе «Сельмаш им.1-го Мая», мать — там же бухгалтером. Отец играл в заводском оркестре на трубе и, видимо, передал любовь к духовой музыке сыну. О каких-либо скрипках, никто никогда не слышал и оных в их квартире в глаза не видел. Мало того, получили информацию, что отец был приверженцем исключительно духовых инструментов, а не струнных, так как духовики в то время зарабатывали на похоронах больше, чем скрипач в Большом Театре на премьере «Лебединого озера».
О Страдивари вопросов сознательно не задавали, боясь, что нас могут заподозрить в психических отклонениях…
Потом взялись за ответ, который, с учетом полученной информации, выглядел примерно так:
«В результате проведенных агентурно-оперативных мероприятий по объекту Вашей заинтересованности, было установлено, что… Марк Лазаревич действительно в указанный Вами период проживал в Белой Церкви и учился с 1-го по 3-й класс, в школе № 6. Характеризовался в целом положительно, успеваемость в школе была посредственная, а его знания оценивались учителями преимущественно на «3». Вместе с тем, его классный руководитель Мария �вановна в доверительной беседе припомнила, что Марк примерно во втором классе разбил камнем окно в школьном туалете (после дополнительной проверки политические мотивы происшествия не подтвердились, а причиной данного проявления явилась обычная детская шалость).
В антисоветских и сионистских организациях не состоял, поскольку оных в Белой Церкви не имелось. Данных о преступных связях с иностранцами не получено, так как Белая Церковь закрыта для их въезда. Компрометирующими материалами на Марка Лазаревича и его связи не располагаем.
Сообщаем, что в отношении упомянутой Вами скрипки Страдивари у нас имеется информация лишь в объеме статьи «Страдивари», изложенной в Большой Советский Энциклопедии».
Виталий Алексеевич, прочитав такой подробный, исчерпывающий ответ, с некоторым удивлением посмотрел на Гену поверх очков, потом молча, подписал документ.
Больше на эту тему мы запросов не получали.


Сергей Медведев
ВАЛЬКА

В окна забрезжил рассвет. Мутноватый, зимний, неясный.
Отдалённый лай собаки. Робкий неокрепший крик молодого петушка. Шорох крыльев крупных птиц на крыше. Капающий кран. Привычные загородные звуки.
Надо бы встать, умыться, выпить кофейку. Э-хе-хе... постелька тёпленькая — как ты хороша...
Сквозь шорканье зубной щётки доносится какой-то звук, не то стонет кто-то, не то зовут кого... или показалось?
Зашумел чайник.
— Бриться, или нет? А ... завтра.
� снова звук. Нет, кто-то есть. Морщась, запахнув куртку, иду к воротам.
Морозец, однако...
Сквозь щель между створками — низенький неясный силуэт.
— Серёжа! Полчаса уж кричу!
�з-под мохнатого платка огромные, увеличенные толстыми линзами зрачки, крупные морщины и частокол зубов, своих, вперемешку с железными. Смотрит снизу вверх. Улыбка просящая.
— Валька! Ну, заходи.
— Да не пойду, дело у меня к тебе. Корову-то зарубили, третий год как яловая, ни молока, ни черта. Жрёт только. Где ж напастись-то на неё. Ну, зарубили. Вот, надо б свезть, — и мелко трясёт головой. Как бы в подтверждение.
— Это куда ж «везть» — то?
— Да тут недалече. Км 20 всего и будет. Обещались хорошо принять. По деньгам.
— Как же я её, да на чём?
— Да на своём вездеходе. Ну помоги, уж в накладе не оставлю, как есть, печеночка твоя почитай будет, а? — Чешу за ухом.
— Ладно, подъеду. Жди.
Аромат кофейный на сей раз вовсе не бодрит. Корова ... вездеход... 20 км... Да и не подъедешь к ней вовсе.
Целина. Считай, с осени дорогу не чистили. Да...
Стартёр едва елозит, пытаясь сдвинуть заиндевевший двигатель.
Нехотя прогревается. Дерзкие синицы порхают, фырча крыльями, совсем рядом, садятся на крышу. Кидаю жменю семечек. С отчаянным писком набрасываются, тесня друг друга, выхватывая из-под носа у менее расторопных сородичей чёрные комочки на белом снегу.
Вольно же им, а тут корова...
С размаху врезаюсь в искрящуюся на уже взошедшем солнце снежную целину. Натужно урча и потрясываясь, медленно ползёт к крыльцу, нехотя раздвигая высокий снег, видавший виды, но ещё крепенький "Джип".
Всё. Дальше не пройти. На крыльце, заслоняя спиной заиндевевшие в узорах стёкла, — Валька. Ощеряется, как всегда. Валенки в снегу, в руках лопата.
— Ну, пойдём.
В полутёмных сенях какая-то гора, накрытая рогожей.
— Что это?
— Так корова и есть. — � смотрит победно, снизу. Глазки-стёклышки и зубы вперёд. Одёргиваю край, в нос ударяет запах свежей "расчленёнки". Огромные маслы, брюшина с рёбрами, какие-то ещё куски, засохшая кровь. Та-а-ак...
— Ну и как будем?
— Щас, щас, щас! — Откуда-то выныривает щуплая остроносая бабёнка и начинается беготня.
— Сноха, — ощеряется Валька и уже тащит рогожу, плёнку, какие-то обрывки толстой бумаги.
Через десять минут начинается "погрузка".
— Так. Если это сюда, то куда вот это? А если... — всё сначала. Никак не лезет нога.
— Давай же проклятая! — Сипит Валька, пихая чудовищных размеров ляжку прямо мне на голову.
— Нет, девки, так не пойдёт. Мне же рулить как-то надо...
Ещё через полчаса, кряхтя и матерясь в полголоса, навалившись животом, кое-как закрываю двери. �з задних окон торчат, свисая, красные жгуты мышц с бурыми копытами.
Сноха распласталась на всей этой куче под крышей. Острый, как у Буратино нос, уткнулся мне аккурат в макушку.
— Смотри, не проткни!
— Да не, я щас на бочок, на бочок, — пищит над ухом откуда-то сверху.
— Ну, молитесь, девки. Почитай кг. шестьсот-то взяли?
— Куды шестьсот? Требуху, кишки, голову откинь — поменьше будет, да и мы вон какие щуплаи...
— Ладно. Ну, с Богом! — � полный газ!
Только рёв и пыль снежная. Вылезли, кажись...
Небритый мрачный армянин, двигая гирьку на огромных напольных весах, поглядывает равнодушно.
— Всё. Двадцать тысяч вам будет.
— Не обманул? — Тревожное Валькино из-за плеча.
— Нормально. Точно всё! — � вручаю толстую мятую пачку, с прилипшими к верхней купюре красными крошками.
— Владей.
— Ну, всё, — выдыхает Валька и тихонько мелко крестится. Сноха проворно оборачивает пачку в тряпицу и прячет куда-то в "грудя". — Всё. С плеч долой, поехали.

Вечер. Терраска Валькиной избы.
Скворчат, плюются сковородки. Мешки, банки, вёдра, какой-то скарб.
Всё заставлено. Валька суетится у плиты. Запахи пронзают пустой с утра желудок.
— Скажешь, у тебя и выпить есть чего?
— А ка-а-а-к же? — � поднимает от плиты сияющие лупы-очки. — Обижаешь, заветная. Для хороших людей всегда! Ну, садись.
В комнатке места как раз, чтоб широко улыбнуться. Две кровати с шишечками, гардероб, полочка со слониками и ходики с гирьками. Как положено.
Стряпня едва умещается на двух табуретках в проходе. Средь тарелок с аппетитной печёнкой в домашней сметане возвышается объёмистый графинчик. Свет от лампочки причудливо играет в резных гранях коричневатыми отблесками. Внутри, от донышка к горловине, наискосок, протянулась травинка.
— Местный бренд?
— Чево?
— Я говорю, сама делала?
— А то, кто ж? Спрашиваешь. Щас вот и попробуешь...
— Ну! Давай...
С причмокиванием всасывается первая.
— Хорошо пошла, — выдавливает Валька, сложив губы трубочкой, и поддевает на вилку солёный огурчик.
— Дай Бог, не последняя, — вторю я и цепляю крупный маринованный белый гриб. Печёнка в сметане восхитительна. Тает во рту. Хочется ещё и ещё. А на табуретке с краюшку образовывается блюдо со скворчащей в масле рыбой. Розовая корочка на белых парующих кусках. Рядом деревенские яйца с крупными желтками, лучок, зелень.
Эх жизнь! � наливаем по второй... Прослабив пуговицы, откидываюсь на кровати.
— Хорошо у тебя...
— А то! Небось, проголодался. Ешь, Ешь, — и заботливо подкладывает куски, наливая по третьей, — и то сказать, с утра не жрамши.
После третьей и двух тарелок я в совершенной прострации. Уже просто лежу, созерцая сквозь полусомкнутые веки происходящее, не желая шевелить даже и пальцем. Всё утопает в каком-то особом кайфе и мягко отодвигается. Кислород дурит голову.
— А как ехали-то, гы. � копыта сбоку, гы-гы-гы, — жуя огурец, тараторит Валька, и лицо её жёлтым пятном плавает на фоне сереньких обоев.
— Ну, поспи, поспи. Умаялся, поди, — и заботливо накрывает меня лоскутным одеяльцем.
— Да щас я, щас, чуть полежу только...
Предательски закрываются глаза. От кислорода и трёх хороших стопок.
Сознание ещё улавливает отдалённый вечерний крик молоденького петушка. Того самого. Утрешнего. Но вскоре и он растворяется окончательно, унося меня в призрачные фантастические глубины, куда-то, на своих белых неокрепших крылышках, где...

...мосластая корова тащит на верёвке джип, доверху набитый рыбой, сноха с армянином под ручку пляшут, размахивая сковородками, а Валька кормит синиц жареной печёнкой, отламывая и бросая им жирные куски, и улыбается мне снизу вверх, выставив зубастую челюсть, и очки её сверкают необыкновенной пронзительной яркостью, словно желая пробурить мой плавающий в сладком полусне мозг. До самого дна.
До самой последней мерцающей клеточки...