«СТИХИ — ПРИПРАВА К ЖИЗНИ…»
Елена РЫШКОВА
_________________________________
От составителя
Елена Рышкова (Сухова Елена Александровна) родилась в 1951 году в Одессе. Три высших образования: техническое, юридическое, гуманитарное. Поэт, администратор литературного проекта «Русский Автобан», координатор литературного конкурса «Согласование времен», литературный переводчик, патентный адвокат. Золотой лауреат национальной премии «Золотое Перо Руси — 2006» в номинации «Поэзия». Победитель международного литературного конкурса Дрезден-2007 в номинации «Поэзия». В 1999 году эмигрировала в Германию, где и живёт по сию пору.
Семен КАМИНСКИЙ, newpoza@gmail.com
_________________________________
МИРОЗДАНИЕ
А хочешь, я сварю тебе варенье
из спелых звезд сегодняшнего лета?
В нем будут плавать зерна мирозданья
и тысячи рассеянных лучей.
Вот только б ночь поглубже наступила
и я примусь за сбор созревших ягод,
они легонько холодят ладони
и слабо пахнут пылью поднебесья.
Варенье будет сине-золотое
и сладкое, как всякая надежда
пока она не стала ожиданьем
и не покрылась плесенью покоя.
Ну, а теперь хвали мое уменье,
зови гостей и угощай на славу.
А вдруг из косточек, что выплюнули гости
другое Мирозданье прорастет?
ЭРОТИКА
Эдуард Мане «Завтрак на траве»
Среди одетых буржуа,
В Булонском, кажется, лесу
Сижу, до дыр обнажена,
Захватана, как медный су.
У плоти велики глаза,
В ней отраженье форм моих.
Стекает тоненько слюна
И возбуждённый пах саднит,
И мостится богатый хлыщ
Поближе к старому холсту...
Как прежде вылощен и нищ,
Как нынче голоден до сук.
Спокоен взгляд мой, и тяжел
Груди первоначальный плод,
Где сладость млечная основ
Так незапятнанно живёт.
СЛЕПОЙ ДОЖДЬ
Был дождь слепым,
И пальцами умело, лицо мне обежав,
На полпути,
Смыл макияж – и вынырнуло тело
На свежий воздух из духов Коти.
Он всё лепил меня,
И круг его гончарный
Проникновений
Разгонял свой бег.
Я принимала форму.
Изначально. Из ничего.
Из пены прошлых лет.
Грубел сосок под влагой лёгких пальцев,
И чаша бёдер обретала страсть,
Пока прикосновения упрямца
Пытались совершенство изваять.
Но кратковременность его сродни таланту
На истинное слепо намекнуть.
И светится сквозь липнущее платье
Каррарским мрамором моя вторая суть.
ШОКОЛАД
Шоколадная горечь лада –
Заполуденный поцелуй.
На губах истёрта помада
До телесного привкуса губ.
Гладит мастер блестящую пасту,
Он-то знает в рецептах толк,
Только будет ли таять сладко
Жизнь под чувственным языком.
Скомкав золото скользкой обёртки,
Хрустко чёрную плоть отломив,
Вдруг почую всю хрупкую плотность
Послевкусия у любви.
ВСЁ БУДЕТ ИНАЧЕ
Всё будет иначе.
Не верю ничьим предсказаньям.
По буквам читаю сегодняшний день без запинки,
Но между страниц увядают лесные фиалки,
Чернильными пятнами не выводимой ошибки.
Гриппозными бронхами стонет продрогшее время: –
Всё будет иначе.
Не лучше, не хуже, но просто –
Иначе ложатся под око тайфунное тени,
И глаз удлиняется вплоть до слепого отростка,
Растущего вверх по воронке Мальстрима столетий,
А может быть вниз, это, впрочем, не так уж и важно,
Когда по стволам, ожидающих часа, деревьев,
Корою терпенья, надежда уходит всё дальше.
Всё станет иначе.
На детской площадке ведёрко
Наполнится смыслом корней и подземных растений,
И наше явленье на миг – так внезапно и плоско,
Что даже заметив,
Его не увидит Вселенная.
ЧАЙ С ЖАСМИНОМ
Когда цветет жасмин, японское поверье
Рекомендует жить душою на Восток,
Улавливая сны и чайный запах пенный
Прозрачностью пиал, опущенных в поток.
Не вычерпать до дна настой благоуханий,
Но этих душных дней, так короток обряд,
Что каплею духов помазанный охальник
На царственный июнь изменит свой наряд.
И потекут дожди, сменяя сушь подворья,
На плавность и секрет взбиванья облаков...
Когда цветет жасмин, зеленочайный домик
Прибежище души и брошенных богов.
ДРАКОНИХА
Мой собиратель змей, таинственный знаток
Янтарной жидкости в коктейле «От любимой»,
Вон черной змейкой тушь и прячется лицо
За локтя увлекающим изгибом.
Мой тихий птицелов, в сетях твоя рука,
И петлям не страшны случайные порывы,
Я в клетку прилечу с высока, свысока,
Где черной змейкой тушь плетет свои извивы.
Кириллицей скользнет прощальная строка,
Мой повелитель снов, избранник для подушки,
Я в горле спрячу зной и дым, но два крыла,
Так трудно утаить под кружевом ночнушки.
ДЗЕН
Кипарис во дворе.
Это Будда звонит в колокольчик.
У дверного проема такой удивительный взгляд,
на вершины холмов.
День проходит на цыпочках в дождик,
чтобы звон серебристый ничем и никак не унять.
Не грусти.
Этот круг разорвать никому не по силам,
ни печали, ни радости.
Звон серебристый сильней
лишь тогда, когда вспышкой, всегда неприятной, светило
обеляет лицо, чтобы вытянуть взгляд из теней.
РИМ. ПЛОЩАДЬ СВЯТОГО ПЕТРА
Римский вечер затихнул. Зевок Колизея
Поперхнулся созвездием красного Марса,
И голодною кошкой мурлычет пространство,
Обтирая мне ноги прохладой музея.
Вот зрачок полумесяца вперился в термы,
Словно видит ушедших, иль просто забылся,
И нахохлился мрамором старый патриций,
Безголовость времён называя мигренью.
А над ним хор цикад вызывает удушье,
Как счастливый конец затянувшейся драмы.
Рим натянут на видео, как на подрамник,
Чтобы свет в декорациях выписать лучше.
Но в сплетении пальцев запутанных улиц,
Чашу площади плотно держащих за ножку,
Напряжение жил, разрывающих кожу,
Направление сил, чтобы мы не споткнулись.
БЕРЛИН И РОЖДЕСТВО
Хрустнет ампула дня, отдавая наркотик восхода,
Вены улиц забьются под острыми иглами шпилей,
Этот город вдохнет испарения жалкой погоды
И натянет асфальт на следы от резиновой шины.
Он упрячет за дверью возможные встречи влюбленных,
И Рождественских ёлок ему недостаточно много
Для того чтобы стать, словно дерево, вечно бездомным
И хранить от беды беспородных властителей моды.
Он распустит в подземке сведенные судорогой пальцы,
Чтобы стать осторожным и, где-то по-детски, наивным,
И за все достиженья он полною мерой заплатит,
Чтоб по крестным путям автобанов дожал собутыльник.
Над Голгофою Сити воспрянет корона из стали,
И холодным неоном напьётся до рвоты наместник,
Но у мокрой скамейки под знаком с названьем бульвара
Спит и видит грядущее липы росток малолетний.
СТРЕЛА И МЕЧ
Когда затылок встретит остриё
Летящего из прошлого мгновенья,
Я упаду. И краткое моленье
Не сможет переделать ничего.
Так ливень стрел встречает новый день,
А к вечеру своё отточит жало,
Чтоб поразить. Но мне себя не жалко,
Броня не тяжелеет от потерь.
Тот, кто сказал, что прошлое мертво,
Тот жалкий раб сегодняшнего дела,
Оно же в прошлом выточить успело
Стрелу и меч. Чтоб поразить его.
БЕРЛИН. МАЙ 1945
Облака идут голые, правдой.
О ней – забудь.
Если дочку родишь, назови Мартой,
В марте крепок загар. Не слезает до зимних бурь.
За берлинским акцентом кого только нет.
И каменный истукан,
Ждёт тюльпанов жатву и майский завет
Между Мартой и прошлым. Ему тяжелее, чем нам.
Если дочку родишь, назови по имени всех,
Кто молчит в земле. До них облака не дошли.
На войне нет правды. Есть смерть и обед,
Что опять к победе не довезли.
Я не знаю, как лучше. До этого не дошло.
Если дочку родишь, не рассказывай о любви.
Под твоей спиной крошился берлинский песок,
А за мной стоял браток и просил – Поспеши!
ПОДОБИЕ
Я образ, незаконченный творцом,
И форма для божественной болванки,
Лишь время очистительным резцом
Морщины углубляет по изнанке
У маски идеального лица
И открывает слипшиеся веки.
Подобие уходит, не спеша
Проститься с отражением навеки.
Сдирая выражение любви,
Оправдываю божескую сущность,
В огрызке сердца, за митральной дужкой
Ищу осколки зеркала. Прости
За искажения и красочный лубок
Моих обычных, повседневных масок,
Ведь в прорезь глаз заглядывает бог,
Чтоб рассмотреть, насколько он прекрасен.
ПЕТЕРБУРГ
Этот город – Европы натянутый слепок,
На морщины залива, на серость и холод восхода,
Этот город нечаянно стал прозорливым,
Разменяв на медяк неразменный запас небосвода.
Этот город продрог, научившись едва быть гранитом
На развилке дорог, где меняют так походя время,
Словно завтра Потоп и прохожий уже не успеет
Выбрать правильный путь, до того, как он станет забытым.
Этот город похож, как две капли воды на Растрелли
И щербины от пуль лишь усилят напудренный вывих,
Этот город к России имеет слегка отношенье
Лишь за тем, чтобы Пушкин его оскорблений не вынес.
ПЕНЬКОВАЯ РИФМА
Стихи – приправа к жизни. Грязь инферно
Позолоти блестящею рифмовкой
И станет плоть её почти наверное
С крюка свисающей, пеньковою верёвкой.
И прорубь в небо манит синевою
Овала, что сжимается мгновенно,
Там пал поэт, где отстреляли вволю
Каштанами надломленные ветки.
В дуэли между блеском и приказом
Заманчиво лоснились пистолеты.
Писать о жизни, как всегда, опасно
У Чёрной речки. Впрочем, и у Леты.
Синеет грубо вена на запястье,
Пока готовлю табурет сосновый.
Поэт – приправа к жизни. Рифму к счастью
Не подбираю. Крохи не для Слова.
КОНЧИНА АПРЕЛЯ
А в среду кончился апрель и не найти ему замены,
Хоть эта ливневая твердь ломает ветки у сирени,
И пахнут яблочным вином ещё незрелые соцветья,
Когда над мокнущим селом крылами хлопают столетья,
И нет замены четвергу и обещаньям неуместным,
Когда египетский самум приносит май в пеленках тесных,
Когда готовлю и смотрю на ветку согнутую вишни,
Где все цветы – по одному, но ждут прихода гармониста.
А май, теперь совсем большой, притопнет пяткой загорелой,
И в пятницу уйдёт домой, чтоб лето станцевать успело.
СТАКАН ДНЯ
Аромат лиловых петуний.
Блики солнца на коже. Лето.
Отдыхает шляпа на стуле,
Как заезжая поэтесса.
По широким полям муравейчик
Пробирается, как по Марсу,
И легко на голые плечи
Он прольёт карамель загарца.
Подрумянюсь и стану сладкой,
Словно булочка к чаю с вишней,
Золотистая белка лапой
Крутит день в колесе всевышнем.
А лиловые устья манят
Задохнуться и горьким вдохом
Усладить этот миг в стакане
На белейшем столе пророка.
Заедаю черешню хлебом,
Чтобы допьяна не напиться
Из пригоршней глубоких неба
Вокализом далёкой птицы,
И соломенной желтой шляпой
Катит солнце под горку с полдня,
Словно мало ему занятий,
И стакан у пророка неполный.
ДАВИЛЬНЯ
Можно винограда ожидать
лишь в начале осени, не ранее.
Не дави на душу.
Сладость дат
перебродит текстовыми файлами.
Феникс утра вскрикнет петухом
и прогонит ненароком прошлое.
Я мечтаю только о былом.
Там не страшно.
Всё прошло и брошено.
Сотня лет не возраст для вина.
Не дозрею я.
Сочтёшь оскоминой
кислоту прощания в словах,
медный вкус веселия застольного.
Не печаль меня. Тебе видней
с высоты,
что дальше уготовано.
Лишь по осени считают журавлей,
давят сок,
и умирают зернами.
ЕВА. 8 МАРТА
Обращенное к небу лицо легче смоет дождем
В плоскодонную лужу.
И по отраженьям гротескным
Я узнаю себя.
Значит сказку мою дожуём
И отправимся дальше, по райским дорогам потресканным.
Почему так черны эти слёзы.
От вечных чернил?
Или тушь оказалась немного и горько присоленной.
А ведь мне обещали взамен на банальность весь мир,
И по бальному платьицу каждой душе обездоленной.
Кабы дерево тронуть.
Грехи потереть наждаком
Незаконченной истины.
Может тогда распогодится,
И от дерева вечности,
Прочь,
Через рая ушко
Я успею протиснуться в жизнь неодетою модницей.
ВЫБИРАЮ ЦИКУТУ
Обрастаю ракушкой. Среда налипает и тянет
Выбирать мелководье и чаще о берег тереться,
Где упрятано время в густой, подмороженный тальник,
И за пазухой утра пригрелась гранитом Одесса.
Здесь по глинистым склонам сползает французская накипь
Прямо в чашу залива. Кто станет отведывать далее
Этот город заморский с чутьём беспородной собаки
На размах перемен и на голос народа фискальный.
Время терпит пришельцев, как гостя любезный хозяин,
Лишь до первого знака, до всхлипа о прожитом ранее,
Выбираю цикуту, как овощ на Новом базаре
И готовлю напиток для чистки сосудов от дряни.
ПОНЕДЕЛЬНИК ПРЕДАТЕЛЯ
Проходит головная боль,
Сереет воздух,
И понедельника гобой
Выводит Тоску.
Каким окажется сюжет
Семейных будней,
Где вечеря – любой обед,
А счастье блудно
И разрешает петуху
Кричать осанну,
Пока предателя кормлю
На кухне манной.
А он, не чувствуя вины,
Целует в щеку,
И поцелуя шрам болит,
Хоть неглубокий.
ШАГРЕНЬ
Поры будней впитают безудержно время
И шагрень понедельника к вечеру станет субботой,
Иероглиф любви растворит лабиринт откровений
В Соломонову песню, где спит соловей безработный.
Если б снова прожить, пусть по памяти, блудной собакой
Всё что было когда-то, и рай оказался бы лишним.
Но в мобильнике стынет мелодия лунной сонатой
И гремит понедельником в банке оборванный нищий.
На скрижалях вокзала заветом дано расписанье
На все стороны света, но только в одном направленьи.
И попытки напрасны отсрочить. Украсить. Украсть ли
Соломонову мудрость для этой проклятой шагрени.
Все старанья бездомны. Но завтра – в подтяжках бездарных,
Гуинпленовой маской опять улыбается лихо,
Значит нужно надеяться, значит оно постоянно,
Как прогноз потепленья в среде замерзающей тихо.
ИЗБРАННЫЙ БОГ
Наступит день и высота небес
Обрушится невыносимой манной
Прощения.
Но горькая осанна
Сведёт скулу, как старческий парез.
Прости меня.
Я большего не жду.
Ни от людей, ни от богов распятых.
Удар копья останется заплатой
На памяти.
На паперти Жиду
Никто не даст засохшей хлебной корки,
Он не прощен, но я подам воды,
И рядом, чтобы не было беды,
Пойду наверх Ершолоимской горки.
Ты знаешь ли где разница в добре?
Так научи, я буду вся – вниманье.
Прощение – лишь глубина незнанья
Того, что вытворяли мы досель.
Я посижу с тобою рядом.
Не спеши, творить добро,
Марая меткой двери.
Неизбранным неведома потеря
Прощения. Они готовы жить
По-прежнему и начерно.
Греша.
И вновь прося лишь у тебя защиты.
Скажи мне избрана ль и будем снова квиты
За то, что я тебя судьёю назвала.
И ВСТРЕЧУ Я ОТЧАЯНИЕ
Подслеповато щурясь, уходит равноденствие,
Мороз, голодным щуром, грызет сценарий действия.
И крошится субстанция минутная, залётная
На розвальни у станции, на след в снегу намётанный.
Там ёлка раскорячилась в санях, как баба старая,
Декабрь коня горячего в узде ведет не балуя.
Да только мне до праздника в купе не долго нежится,
Где станции – все разные, там день затравлен нежитью.
Метелится печалями, морозится наукою,
Под колокол начальника вагон окутан сумраком,
И в точке равноденствия вдруг встречу я нечаянно
Смирение, как женщину. Как молодость – отчаяние.
Публикация подготовлена при участии Татьяны Китаевой (Москва).