«ПЯТ�ДНЕВНАЯ ВОЙНА», КАК ЧАСТЬ БОЛЬШОГО ПРОЦЕССА

Сергей МАРКЕДОНОВ

Накануне первой годовщины «пятидневной войны» недостатка в аналитических комментариях не наблюдается. Однако при всем их гигантском количестве несложно выделить несколько групп материалов, ставящих своей целью подвести итоги событиям «горячего августа»-2008. Первую группу можно условно назвать «политической бухгалтерией». В одной из наиболее квалифицированных статей, относящихся к этой группе, известный болгарский эксперт �ван Крастев так и определяет свою цель — «подведение сводных балансов» основных игроков. По его мнению, в августе прошлого года, «Грузия потеряла свои мечты, Кремль потерял свои комплексы, Вашингтон потерял свои нервы, а Евросоюз потерял свой спокойный сон». Вторая группа может быть названа прогностической. При этом в прогнозах преобладает алармизм…
Следует также отметить, что нередко прогнозы о неизбежной второй войне (предсказания Андрея �лларионова, Павла Фельгенгауэра или Андрея Пионтковского) базируются не столько на эмпирическом материале, сколько на принимаемом a priori тезисе об агрессивной имперской политике России, которая вовне фактически продолжает авторитарную внутреннюю политику. Третья группа материалов вообще по идее не должна рассматриваться в качестве аналитических текстов, поскольку главной задачей авторов, возделывающих эту ниву, является не анализ, а пропаганда. Либо России, «встающей с колен», либо «свободолюбивой Грузии», «агрессивного Запада» или «тбилисского геноцида». Между тем, эти тексты проникают в аналитическое пространство, путают карты в оценке сегодняшней ситуации и выработке перспективных прогнозов, а потому с ними, как минимум, приходится считаться.
В то же самое время, увлеченность «сводными балансами» и выявлением «первого выстрела» (и предсказаниями неизбежного повторения прошлогодней войны) войны серьезно мешает пониманию тех процессов, которые и привели к «пятидневной войне». Событию, которое само по себе не является чем-то уникальным, порожденным личностной злой волей руководителей Грузии и России. Как же, в самом деле, надоели досужие рассуждения на тему о том, что душевная встреча Путина и Саакашвили могла бы повернуть историю вспять! Все это напоминает забытые «старые песни» о несостоявшихся встречах Дудаева и Ельцина, Масхадова и Путина, как возможных демиургах действительности. В этой связи, подводя итоги «пятидневной войны» следует взять на себя труд рассмотреть те процессы, в рамках которых развивались и грузино-абхазский, и грузино-осетинский конфликт, и другие этнополитические противостояния на постсоветском пространстве. Это позволит ответить на вопрос, не о том, почему грузинский и российский лидеры не смогли договориться, а о том, почему именно такие президенты, премьер-министры и оппозиционеры востребованы сегодня евразийскими обществами.
Почему в этих обществах отсутствует стремление к компромиссу даже после того, как победа достигнута? Возьмем, к примеру, недавнюю историю с поправками в абхазский закон «О гражданстве». Казалось бы, угроза массового возвращения грузинских беженцев и восстановления грузинского суверенитета над территорией бывшей Абхазской АССР снята (что понимают и на Западе) уже не существует. Однако решение большинства парламентариев предоставить абхазское гражданство грузинам Гальского района (одного района, да и то с существенными оговорками) вызвало массовые акции оппозиции и вынудило президента Абхазии вернуть законопроект на доработку. Вспомним в этой связи и события в Тбилиси в августе прошлого году. Почему после сообщений СМ� о взятии Цхинвали тысячи людей без всякого административного ресурса вышли на улицы (как во время важного спортивного состязания) с государственными флагами, ни на минуту не задумываясь о «цене вопроса» и издержках атаки на «сепаратистский анклав»? Почему очередной раунд переговоров по Карабаху неизбежно чередуется с серией воинственных заявлений двух сторон, и почему для внешнего потребителя официальный Ереван и Баку демонстрируют «добрую волю в то время, как для своих сограждан предлагается милитаризм и национализм, которые внутри стран принимаются намного лучше, чем дипломатичность и готовность к уступкам? Между тем ответы на обозначенные выше вопросы позволили бы избежать, как завышенных ожиданий, так и, напротив, понять те узкие «окна возможностей», которые существуют у государств Кавказского региона (как, впрочем, и в целом у новых независимых республик Евразии).
После распада СССР формирующиеся политические науки в постсоветских странах попали под мощное влияние исследований по «транзитологии», в основе которых лежало изучение «перехода» от авторитаризма к демократии. Однако эти исследования, как правило, базирующиеся на эмпирическом материале �спании, Португалии, Греции, стран Восточной Европы конца 1980-х гг. не слишком подходили для изучения бывшего СССР. Все дело в том, что переход от «реального социализма» на просторах бывшего СССР не был переходом от авторитаризма к демократии. Стержнем этого перехода был процесс формирования наций-государств на обломках советской империи (квазифедералистского государства). Этот «переход» страны Восточной Европы или той же Греции успели пройти в первой половине ХХ века. � именно после формирования политических идентичностей (иногда страшной ценой, такой как изгнание немцев из Судетской области или «обмен населением» между Турцией, Грецией, Болгарией) на повестку дня этих стран встала демократизация. На территории же бывшего «нерушимого Союза» до демократизации еще надо было добраться, решив вопрос, где начинаются и где заканчиваются границы «нашего государства», что есть собственно «наше государство» и для кого оно, собственно говоря, является нашим. То есть, новые страны Евразии в конце ХХ века стали решать те проблемы, которые Центральная и Восточная Европа с большими или меньшими издержками преодолела полувеком раньше. Отсюда и необходимость оценки эксцессов от этнополитических конфликтов на постсоветском пространстве, включая и «пятидневную войну» по критериям не «испано-греческого транзита» 1974-1981 годов издания, а по лекалам судетского или тешинского конфликтов, «данцигского» или «мемельского» вопроса между двумя мировыми войнами. А потому следует судить о нынешних постсоветских элитах не по уровню Вацлава Гавела или Фелипе Гонсалеса, а по уровню Юзефа Пилсудского, Миклоша Хорти или �она Антонеску.
Рассчитывать в условиях распада СССР на быструю демократизацию не представлялось возможным (хотя работать в этом направлении необходимо, но трудно ожидать быстрых всходов по описанным выше причинам). В декабре 1991 года с карты мира исчезло государство, занимавшее одну шестую часть суши, но процесс распада советской государственности только начался. Новым независимым республикам предстояло доказать, что их границы, нарисованные советскими наркомами, являются не фиктивными, а реальными, а новая государственность (с «титульными нациями», определенными еще во время СССР) может считаться своей для многочисленных этнических меньшинств. Отсюда и запрос на национализм, и на жесткую политическую риторику, и на популизм. В самом деле, прав публицист Виталий Портников, когда пишет, что «коммунистическая система разделения территорий на первосортные, второсортные, третьесортные — тоже от лукавого. Никогда нельзя было понять, почему одна республика становилась союзной и имела условное право на отделение, а другая — автономной и никаких прав не имела. Со статусами играли, как хотели». В самом деле, в 1940 году к Молдавской АССР (находившейся до той поры в составе Украины) присоединили часть румынской провинции Молдова. В результате такого политико-географического синтеза на карте мира появилась Республика Молдова. Но никто сегодня не берет на себя труд прояснить, стали ли объекты такого эксперимента (проживавшие на этих землях люди) ближе друг к другу, появилась ли у них общая идентичность. Представим себе, что в 1956 году Карело-Финская ССР в «указном порядке» не была бы разжалована до статуса автономии, сегодня мы имели бы еще одно «финское независимое государство»». В 1944 году Тувинскую Народную республику (между прочим, субъекта международного права) включили в состав СССР не как союзную республику, а как автономную область в составе РСФСР.
По мере ослабления интеграционного потенциала Советского государства и кризиса интегрирующей идеологии — советского коммунизма — начался процесс этнонационального самоопределения республик, его составляющих. � считать, что он пройдет исключительно по линии союзных республик, не затронув автономные образования, могли только неисправимые (но и не очень умные) идеалисты. Здесь и следует искать источники кровавых конфликтов на постсоветском пространстве, фактически являющихся инструментами формирования новых политических идентичностей. Во многом они случились оттого, что будущие лидеры независимых государств упустили в свое время из виду, что именно во времена СССР были созданы механизмы решения национально-территориальных проблем Грузии, Армении и Азербайджана, Украины и других республик. Националисты в обличии интернационалистов-большевиков во многом выполнили работу грузинских меньшевиков, азербайджанских мусаватистов и армянских дашнаков (впрочем, работа последних была выполнена хуже всего, что и спровоцировало «карабахский вопрос»), украинских «державников».
В начале 1990-х гг. прошла первая волна конфликтов, когда несогласные с разделом СССР по «союзным квартирам» предложили свое видение процесса оформления наций-государств в Евразии. За ней последовала «заморозка» конфликтов, которая в свою очередь не остановила ни реваншистских настроений, ни желаний «закрепить достигнутую победу». Как следствие, начало «разморозки» конфликтов и их переигрывание. Так было в Чечне в 1999-2000 гг. после Хасавюртовского поражения России в 1996 году. То же случилось в Грузии, начиная с 2004 года, хотя в отличие от России «метрополия» потерпела поражение. Впрочем, назвать «кадыровизацию» победой Российского государства можно лишь по формальным критериям или же в угоду пропагандистским штампам. Сравнивая Россию и Грузию с их сепаратистскими занозами, можно лишь сожалеть, что у Тбилиси не хватило умения провести грамотный аудит собственным внешнеполитическим и внутренним ресурсам. Одно дело — копировать стиль российских лидеров в отношении к СМ� и оппозиции, а совсем другое — проводить масштабные геополитические комбинации. Для этого просто следовало бы понимать отличие масштабов (и мирового значения) двух стран. Такое понимание позволило бы понять, что ядерная держава и член Совбеза ООН может позволить себе «мочить террористов в сортире» (в данном случае мы не говорим о правильности или неверности этих методов), а страна с населением в 4 миллиона (имея врагом Россию) обречена вести многочисленные переговоры и использовать «мягкую силу». Гораздо больше этого понимания демонстрирует Баку, в котором уже не первый год научились отделять риторику от реальной политики.
Как бы то ни было, а процесс распада СССР не стал 17 лет назад «концом истории». Границы, возникшие благодаря мудрой политике «партии и правительства», не смогли стать твердыми межгосударственными рубежами и процесс «разделения» советского наследия не закончился. Более того, после «пятидневной войны» на просторах Евразии возникли частично признанные образования, имеющие полтора признания, но вырвавшиеся из положения абсолютно непризнанных. Этот факт сделал еще более радикальными позиции тех, кто на сегодня лишен хотя бы одного официального признания. Естественно, шансы на то, что распад СССР пройдет строго по бывшим административным границам союзных республик, уходят на глазах. � это, пожалуй, главный итог «пятидневной войны», знакового события в процессе формирования наций-государств на обломках Советского Союза. � лишь когда все эти пограничные споры завершатся, а стороны конфликта придут к компромиссам (а в случае грамотного политического аудита это возможно, не сейчас, конечно, а лет через 15-20), можно будет говорить о конце советской истории в Евразии.
Только оформив окончательно свои политические идентичности новые государства, возникшие в результате событий 1991 года, возьмутся за демократизацию, ибо только тогда они подойдут к повестке дня Греции, Центральной и Восточной Европы 1970-1980-х гг. Только в этом случае запрос на национализм и популизм не будет столь сильным, а внутриполитическая повестка дня усложнится. Вот тогда не исключено, российские и грузинские политологи вместе с их абхазскими и осетинскими коллегами издадут не одну многотомную монографию или сборник архивных источников с взаимными признаниями ошибок, покаянными признаниями и откровениями. Так же, как сегодня это делают вместе чехи и немцы, немцы и поляки, венгры и румыны, греки и турки, турки и болгары.

politcom.ru