ПОЧЕМУ УЧЕНЫЕ НЕ ЗАН�МАЮТСЯ Н�ЗШ�М СРЕДН�М КЛАССОМ

Рита ФЕЛЬСК�

Чтобы говорить о классовой принадлежности, необходимо разработать новый подход. По распространенному мнению, в Америке к среднему классу принадлежит каждый. В этой стране, где диапазон доходов шире, чем в остальном западном мире, термин утрачивает смысл. Некоторые ученые до сих пор придерживаются марксистской модели классовой борьбы между буржуазией и пролетариатом, но эта модель уже не в состоянии описать то, как современные люди переживают и осмысляют классовую принадлежность.
В Соединенных Штатах невозможно четко разграничить классовую идентичность и принадлежность. Люди со скромным доходом стремятся вести образ жизни, свойственный представителям «высшего среднего класса»; состоятельные специалисты считают своим моральным долгом питаться, как тосканские крестьяне. Миллионеры покупают товары в Wal-Mart. Небогатые адъюнкт-профессора — кладезь учености и знаний — все ходят за покупками в Gap. �ными словами, перед нами постмодернистское смешение классовых признаков. Однако то, что социологи Ричард Сеннетт (Richard Sennett) и Джонатан Кобб (Jonathan Cobb) когда-то назвали «скрытыми пороками класса» ("hidden injuries of class"), сейчас, возможно, укоренилось крепче, чем когда-либо.
Британцам, которые, как я, живут в США, особенно трудно разобраться в американской лексике, касающейся классовой принадлежности. Однажды, когда я только приехала в Америку, ко мне зашла студентка и, в частности, упомянула, что она из семьи среднего класса. Я выросла в стране, в которой о классе говорят совершенно иначе, поэтому поняла так, что ее родители — представители «высшего среднего класса», нежащиеся в мягких креслах, в то время как их наемные рабы в поте лица трудятся на предприятии. На самом деле, она имела в виду, что она из небогатой семьи. Я подумала, что она сообщила о своей привилегированности, а она указала на классовую заурядность.
Мне пришлось выучить новую классовую лексику. Это совсем не то, что учить новые слова и говорить “gas” вместо “petrol” (бензин) или "hard candy" вместо "boiled sweet" (леденец). Дело было в том, что, казалось бы, знакомые слова означали совсем не то, что я ожидала. Например, понятие «средний класс» в высшей степени противоречиво. Когда говорят «средний класс», представляется образ среднестатистического трудящегося или семьи трудящихся, которые в поте лица зарабатывают себе на жизнь. Но, кажется, к этой категории относятся все, за исключением разве что Дональда Трампа и Билла Гейтса. Бедные люди причисляют себя к среднему классу, чтобы себя же убедить, будто они чего-то добились в жизни. Богатые — с целью доказать себе, что они не располагают какими-то особыми привилегиями. «Средний класс» — странный термин в контексте американской жизни. Он одновременно ассоциируется с успешностью и умеренностью, достижениями и заурядностью. Кажется, будто он что-то означает, но на самом деле он бесконечно растяжим.
Я в полной мере осознала эту растяжимость, когда мне позвонил журналист, чтобы обсудить мою книгу о низшем среднем классе, которую, как он признался, не читал (здесь он наполовину был прав: я не писала такой книги, а он ее, соответственно, действительно не читал). Мы немного поговорили о том, почему рынок и наука так часто не принимают во внимание низший средний класс. Пока мы так болтали, меня вдруг осенило, что мы говорим о разных вещах. Я попросила своего собеседника пояснить, кого именно он имеет в виду; он сказал, что под низшим средним классом он подразумевает «рабочую бедноту». Я была поражена. Потом я спросила, в чем, по его мнению, разница между рабочим классом и низшим средним классом. Он заверил меня, что разницы никакой нет, просто термин «рабочий класс» слегка «устарел».
Аналогичным образом термину на букву «р» сопротивлялись и мои студенты. В гендерных и расовых вопросах они проявляли большую сообразительность. Они свободно ориентировались в новейших веяниях в сфере антиэссенциалистского феминизма и постколониальной культурной гибридизации, но когда речь заходила о простейших классовых категориях, они обычно спотыкались и мямлили.
Например, недавно мы говорили на семинаре о том, как писатели XIX века заинтересовались жизнью рабочего класса. Мои студенты с явным трудом выговаривали «рабочий класс». Казалось, они физически не способны произнести эти два слова. Они не знали этого термина? �ли считали его негативно окрашенным и, следовательно, неполиткорректным? �ногда они просто заменяли «рабочий класс» на «средний класс», но такая подстановка неприемлема в контексте того периода, о котором мы говорили. �ногда они замолкали в поисках подобающего термина и находили выход: «низший класс». Почему-то им это выражение казалось более благозвучным, хотя я вздрагивала всякий раз, как его слышала.
В отличие от некоторых моих студентов, я не считаю, что в Америке все принадлежат к среднему классу. В то же время, большинство научных исследований по классовой структуре общества поражают меня своей шаблонностью и однообразием. С недавнего времени в работах по литературе и культуре заговорили о том, что нужно вернуться к классу. В последние годы все занимались расой и гендером, и в результате классовые вопросы отошли на задний план, к ним стали подходить слишком формально и с пренебрежением. Ученых призывают к тому, чтобы они серьезно задумались о проблемах экономических ресурсов, распределения национального богатства, классовых привилегий и лишения классовой принадлежности.
Мне близка эта идея. Но меня поражает, что под «классом» в этой полемике обычно подразумевается рабочий класс — единственный, который считают достойным обсуждения. Никто — за исключением горстки социологов — не обращает внимания на то, что внутри самого среднего класса бытуют самые различные реалии и взгляды. Нередко расплывчатое выражение «средний класс» отсылает к элитности, роскоши и привилегиям. Американские СМ� любят отметать классовые различия и всех причислять к среднему классу; с другой стороны, ученые левого толка часто преувеличивают различия: у них получается, что героические рабочие стонут под пятой хищной буржуазии. Такая картина не просто вводит в заблуждение; она еще и мешает получить точное представление о многочисленных градациях и нюансах того, как люди воспринимают и переживают классовые различия.
Я недавно написала работу о низшем среднем классе. Эта тема меня интересует по нескольким причинам. Во-первых, этот класс с удовольствием ненавидят интеллектуалы, которые обвиняют его во всем на свете: от дурного вкуса — до того, что в его среде вырос Гитлер. Консерваторы высмеивают его за вульгарность и неотесанность; сторонники прогресса ругают его за узколобость и закоснелость; что бы ни делали представители низшего среднего класса, — всё плохо. Я вскоре осознала, что, начиная с определенного момента, история мысли насквозь пронизана сильнейшим отвращением к низшему среднему классу. Это отвращение возникло еще во времена Маркса и Энгельса, которые сетовали на реакционность мелкой буржуазии, потому что она пытается повернуть вспять колесо истории; то же отвращение присутствует в трудах таких писателей, как Элиот, Вульф и Форстер, которые периодически высмеивают провинциальных служащих и продавщиц; наконец, когда я училась в аспирантуре, выражение «мелкая буржуазия» у нас считалось в высшей степени оскорбительным. Мне стало интересно: почему интеллектуалы так ненавидят низший средний класс?
Вторая причина моего интереса, признаюсь, — в том, что я сама происхожу из семьи низшего среднего класса. Став университетским профессором, я перешла в категорию высшего среднего класса с соответствующим образом жизни; но мне и сейчас иногда кажется, что я оказалась на чужой планете. Я могу засвидетельствовать огромные культурные, мировоззренческие и — да, финансовые различия внутри среднего класса. На самом деле, меня поразило, что в американских университетах культурно-классовые различия настолько повсеместны. Когда я была студенткой в Кембридже, там еще можно было встретить странного, не вписывающегося в контекст мальчика-стипендиата (девочки тоже бывали, но, увы, реже). Хотя, возможно, американцы просто лучше умеют адаптироваться к среде, скрывать свое классовое происхождение и сбрасывать свой прежний облик. Как бы то ни было, тем интереснее размышлять над противоречиями, враждебностью и непониманием, существующими между низшим и высшим средним классом.
Конечно, и сам низший средний класс не так легко определить. Кто в него входит? Владельцы магазинов? Банковские служащие? Офисные работники? Секретари? Технические специалисты? Учителя? Все проводят границу в разных местах. Но социологи обычно утверждают, что низший средний класс, который, по их определению, составляют квалифицированные и полуквалифицированные «белые воротнички», — это самый многочисленный класс в американском обществе. Эти люди обычно считают себя (и другие считают их) представителями среднего класса. Но по деньгам, образованию и статусу они уступают докторам, юристам и топ-менеджерам, которых иногда обособляют в так называемый «профессионально-управленческий класс» (professional-managerial class).
В 1960-е гг. в Англии, где я росла, было легко узнать районы, заселенные представителями низшего среднего класса. Там были скромные дома, вокруг которых царила атмосфера приличия, трудолюбия, аккуратности и сильнейшей подозрительности ко всему хотя бы отдаленно необычному или авангардному. Сегодня культура низшего среднего класса утратила былую сплоченность. Определяющей чертой низшего среднего класса стал его промежуточный статус. Его представители считают, что они на порядок лучше рабочего класса; они стремятся стать еще лучше и трудом пробить себе дорогу наверх. Однако эти импульсы зачастую высмеивают представители более высокого социального положения: низший средний класс они презирают за недостаток культуры и утонченности.
Опубликовав свою работу по низшему среднему классу, я получила в ответ несколько очень любопытных комментариев от людей, которые сказали, что в точности понимают, о чем я говорю. Очевидно, эта работа многих задела за живое. Ученые из семей, принадлежавших к низшему среднему классу, писали мне, как они работали в условиях, когда не только у их коллег, но и у студентов было больше денег, чем у них. Они рассказывали, как стыдились своего происхождения и того, что они не могут поучаствовать в каждодневной болтовне с коллегами, обсуждавшими дорогие рестораны и поездки за рубеж. Они красноречиво описывали свое ощущение неловкости и неуместности. В стране, которая славится тем, что в ней можно без стыда заявлять о любого рода ущербности, осталось единственное табу: признать, что у вас мало денег. Чтобы говорить об этом открыто, не хватает соответствующей лексики; в результате жизнь и опыт некоторых людей остаются незамеченными.
Я подозреваю, что идентификация с низшим средним классом никогда не станет модной. В гуманитарных науках сейчас популярнее всего риторика свержения и правонарушения. Складывается впечатление, что каждый хочет побалансировать на пределе, погреться в лучах славы угнетенных, аутсайдеров и объявленных вне закона. Низший средний класс для них слишком заурядный и приличный, у него слишком приземленные ценности. Большинство его представителей заботятся о том, чтобы удержаться на плаву, а не о низвержении системы. Тем не менее, изучать низший средний класс необходимо: это позволяет понять убеждения, ценности и опыт обычных людей. Это помогает нам узнать о том, как в современной Америке переживается классовая принадлежность.
2002 Рі.
polit.ru
Автор — профессор Университета Виргиния