ПОСЛЕДНЯЯ СТАД�Я КОММУН�ЗМА: В�Д С КАВКАЗА

Сергей МАРКЕДОНОВ — политолог, кандидат исторических наук

2009 год — время знаковых юбилеев. В этом году у нас был повод вспомнить Пакт Молотова-Риббентропа, начало второй мировой войны, разрушение Берлинской стены и окончание другого глобального противостояния — «холодной войны», «бархатные революции» в Центральной и Восточной Европе, означавшие «конец истории» для «социалистического лагеря». Впрочем, не все революции в «новой Европе» соответствовали определению «бархатная». В декабре нынешнего года в Румынии будут вспомнить свержение диктатора Николае Чаушеску, которое стало сигналом, не замеченным на фоне всеобщей эйфории относительно завершения «холодной войны»: прощание с коммунизмом бывает далеко не так безболезненно, как это представлялось идейным его противникам. Просто на смену коммунистическому эксперименту приходят новые вызовы, а один набор проблем меняется на другой.
В течение двадцати лет жители бывших республик Советского Союза и Югославии могли на собственном опыте проверить правоту известного польского диссидента, журналиста, политического мыслителя Адама Михника, сказавшего в свое время: «Национализм есть обязательная последняя стадия коммунизма». � эта стадия во многом определяла (и продолжает определять) политическую динамику на территории в одну шестую часть суши. Между тем, на фоне значимых для мировой политики событий без должного внимания и анализа остались факты двадцатилетней давности, имевшие место на территории тогда еще единого Советского Союза. В то время они казались по своим масштабам несопоставимыми с происходящими на глазах революционными преобразованиями в Европе. Однако именно они (а не предельно преувеличенное в наши дни вмешательство Запада) подтачивали единство СССР и способствовали в конечном итоге его распаду. Сегодня же многие из них выросли до уровня мировой политики. Такую сложную эволюцию проделал грузино-осетинский конфликт, начавшийся 23 ноября 1989 года.
Естественно, выбор определенной даты в качестве «точки отсчета» для конфликта всегда условен. Для событий 23 ноября была основа, они не могли возникнуть спонтанно без определенной подготовки с двух сторон. Вспыхнувшая в Юго-Осетинской автономной области (входившей на тот момент в состав Грузинской ССР) в 1988 году эпидемия брюшного тифа дала толчок формированию общественных неформальных объединений. Наиболее влиятельным стало движение «Адамон Ныхас» («Народное вече»). Сначала оно выступало с социально-экономическими и экологическими лозунгами, содержащими критику в адрес Тбилиси за недостаточное внимание к региону. Затем претензии к республиканским властям Грузии стали перемещаться в плоскость межэтнических отношений. Заметим, что в отличие от Абхазии в Южной Осетии советского периода не было общественно значимых выступлений против грузинских республиканских властей. В отличие от абхазов осетины были намного более глубоко интегрированы в грузинский социум (включая и властные, академические, и другие институты). Наверное, глубоко укоренившаяся привычка к тому, что «осетины никуда не денутся», сыграла с формирующимся грузинским национальным движением злую шутку.
В конце 1988 года грузинские СМ� инициировали обсуждение проблемы этнополитического развития Грузинской ССР в составе единого союзного государства, а также взаимоотношений автономий, входящих в состав Грузии с республиканским центром. В дискуссии по «осетинской» проблеме у грузинских СМ� было очевидное преимущество (по количеству, тиражу, наличию электронных СМ�). Лейтмотивом публикаций грузинских авторов был тезис о «некоренной» природе и искусственности национально-государственного образования южных осетин. Осетины рассматривались в качестве «пришлого» населения на грузинской земле, а территория Юго-Осетинской АО — как «исконно грузинская территория». Поэтому публикация многочисленных острых материалов по проблемам грузино-осетинских отношений стала восприниматься представителями Южной Осетии и осетинской общины Грузии как пропаганда грузинского этнополитического доминирования. Возможно, если проблема ограничилась публицистической полемикой, вопрос отношений между осетинами и грузинами остался бы на уровне латентного конфликта (аналогично тому, какие есть сегодня в Самцхе-Джавахети или Квемо Картли). Однако 20 сентября 1989 года были опубликованы проекты законов Грузинской ССР, ущемлявшие права Юго-Осетинской АО.
В итоге 10 ноября 1989 года народные депутаты областного совета Южной Осетии инициировали повышение статуса своей области до уровня АССР в составе Грузии (такой статус уже имели Абхазия и Аджария). Казалось бы, в этом начинании не было ни сепаратистских устремлений, ни намерения войти в состав РСФСР, ни разрыва с политико-правовым пространством Грузии. Однако в этой инициативе грузинские националисты (собственно националистические неформалы, а также чиновники Компартии Грузии, игравшие на «патриотическом поле») увидели угрозу для себя. В итоге 23 ноября 1989 года был организован поход на Цхинвали, в котором приняли участие от 30 до 50 тысяч человек (по разным данным). �нициаторы этой акции планировали беспрепятственно войти в город и провести там многочисленный митинг, который должен был доказать, что с Тбилиси шутить не стоит.
Однако намеченная цель была не реализована, непрошенных гостей встретили у ворот Цхинвали их осетинские оппоненты. В итоге была организована первая трехмесячная блокада столица Южной Осетии (впоследствии их будет немало), появились первые жертвы с двух сторон. Эта акция подтвердила правоту известного правозащитника академика Андрея Сахарова, назвавшего Грузию «малой империей». В самом деле, то, что грузинские интеллектуалы считали естественным для себя, то для своих автономий они видели табуированным. Таким образом, двадцать лет назад язык компромиссов и уступок был отброшен, а разрешение имеющихся противоречий перешло в деструктивный формат. Стороны стали разговаривать друг с другом с позиции силы. Осетинская сторона пошла по пути повышения статуса (что завершилось, в конце концов, признанием их государственной независимости Россией и с определенными нюансами двумя латиноамериканскими странами). Грузинская же сторона пошла по пути массированного давления на «младших братьев» с использованием правовых (отмена автономии), и силовых (начиная от январской атаки на Цхинвали в 1991 году и заканчивая провальным цхинвальским блицкригом августа прошлого года).
Нельзя сказать, что грузино-осетинский конфликт за 20 лет развивался «по линейке». В нем были свои прорывы, откаты, разочарования и завышенные надежды. 11 1990 года Верховный Совет Грузии принял решение об отмене автономного статуса Южной Осетии. Почти одновременно власти Советского Союза объявили о режиме ЧП в югоосетинской автономии, а грузинское руководство начало ее блокаду. Грузино-осетинское противоборство, таким образом, показало полное отсутствие стратегии решения этого конфликта у союзных властей.
Вооруженная борьба между Грузией и Южной Осетией (январь 1991 – июль 1992) в отличие от конфликта в Абхазии не привела к решительной победе одной из сторон. Грузия и Южная Осетия контролировали (в шахматном порядке) различные территории бывшей Юго-Осетинской автономной области. Деятельность смешанной миротворческой миссии (включая и грузинских военных), экономическая кооперация осетин и грузин оставляли шанс на возможное достижение компромисса. В отличие от Абхазии Южная Осетия не знала масштабных этнических чисток грузинского населения. Вплоть до августа 2008 года здесь сохранялось совместное проживание грузин и осетин. В Конституции Южной Осетии грузинский язык был признан в качестве языка меньшинства. Перестрелки, блокады и провокации прекратились, удалось достичь относительного мира. До 2004-го между Тбилиси и Цхинвали действовало прямое автобусное сообщение, существовали рынки (Эргнети), где грузины и осетины торговали совместно, взаимно признавались автомобильные номера. Однако «замороженный конфликт» не был окончательно разрешен, а попытки Тбилиси «разморозить его» путем выдавливания из игры Москвы закончились сначала «малой войной» в августе 2004 года, а затем и «пятидневной войной», завершившей процесс ухода Южной Осетии из-под грузинской юрисдикции.
� если события 2004 года сделали Россию фактически сторонницей только одного из участников конфликта, переведя противостояние в формат российско-грузинского, то августовская война 2008 года превратила изначально локальное противоборство в событие международного масштаба. Жесткие (и не всегда адекватные) действия Грузии в 2004–2008 годах трудно объяснить без учета внешнего фактора. Естественно, он не был определяющим. Грузинское общество времен Шеварднадзе в 2003 году предъявило запрос на сильное государство, понимаемое как «территориально целостное». Однако поддержка Тбилиси в первую очередь со стороны США (военно-техническая помощь, дипломатическое покровительство, продвижение в структуры НАТО) создавала у лидеров Грузии ощущение, что любые их действия будут одобрены Западом. Это чувство подкреплялось тем, что Соединенные Штаты и их союзники демонстративно не замечали нарушений мирных соглашений по Южной Осетии и Абхазии, допускаемых Тбилиси, вяло реагировали на отступления от демократических норм внутри Грузии. Здесь речь идет о событиях 7 ноября 2007 года, а также об использовании административного ресурса в борьбе с оппозицией в ходе выборов в Аджарии (2004) и на муниципальных выборах (2006). В 2008 Москва тоже внесла свою лепту в «размораживание» конфликтов в Грузии. 21 марта Государственная дума приняла заявление, в котором обозначила два условия для возможного признания независимости Абхазии и Южной Осетии (вступление Грузии в НАТО, силовая операция против двух непризнанных республик). После этого, в апреле, уходящий президент РФ Владимир Путин поручил федеральному правительству оказать «предметную помощь» населению Абхазии и Южной Осетии. Само это поручение предполагало среди прочего установление фактически прямых дипломатических контактов Москвы с Цхинвали и Сухуми. � в итоге Кремль признал государственную независимость двух бывших грузинских автономий.
Таким образом, именно в Южной Осетии были нарушены беловежские принципы, предполагавшие соблюдение пограничного размежевания, сделанного в советский период между союзными республиками. � именно югоосетинские события обозначили принципиальный подход Запада к постсоветскому пространству: любое изменение границ в том виде, в каком они существовали в 1991 году, рассматривается как попытка восстановления СССР. Снова, как и двадцать лет спустя все стороны, вовлеченные в конфликт (а теперь это не только Грузия и Южная Осетия, но и США, ЕС, ОБСЕ и ООН) сосредоточились на определение статусных вопросов, будто бы не замечая тех гуманитарных проблем, которые существуют в конфликтных регионах. Как бы то ни было, а националистическая стадия посткоммунистической трансформации до сих пор не пройдена бывшими республиками и автономиями СССР. � сегодня, без извлечения правильных уроков из событий двадцатилетней давности, трудно надеяться на ее безболезненное преодоление.