…А САПОГ� НАЧНЕТ ТАЧАТЬ ХУДОЖН�К

Эрик Г�НЗБУРГ, Чикаго

В предыдущей статье «Беда, коль пироги начнет печи сапожник…» я поведал о том, к каким трагическим последствиям для страны может привести невежество ее властителя и творимые им действия наперекор законам природы — в ней я рассказал о «великом вожде советского народа» �осифе Сталине. А ныне речь пойдет о фюрере немецкого народа Адольфе Гитлере, который пробудил в Германии самые низменные страсти и инстинкты и попытался «стряхнут» с немецкого и других народов приобретенный за двадцать пять веков слой цивилизации.

***
Я думаю о том, скольких несчастий избежал бы ХХ век, если бы начинающего художника Адольфа Шикльгрубера приняли в 1907 году студентом в Венскую художественную академию. Возможно, он развил бы там свой «дюжинный талант» и даже стал преуспевающим художником, устраивал бы выставки в венских салонах, и, быть может, в мире за ним обозначился бы не такой кровавый след. Но нет, этому не суждено было случится: экзаменаторы из венской академии, не умея «гадать наперед», отвергли «молодое дарование», и оно пошло странствовать по свету, исторгая неисчислимое зло.
Так бывает в мире! Существует дивная легенда, или быль о молодом Наполеоне Бонапарте, который одно время подвизался при дворе правителя Корсики маркиза Поццо ди Борго. Правитель невзлюбил Наполеона (или тот стал жертвой придворных интриг), и будущему завоевателю Европы и французскому императору пришлось срочно покинуть столицу острова город Аяччо и бежать в революционную Францию, в Париж. В Париже началась его блистательная карьера — хотя иной раз кажется, что не будь тех придворных интриг, Наполеон так и остался бы офицером на Корсике (без больших шансов совершить карьеру в метрополии), а в Париже вершил бы дела кто-то другой. Что ни говори, а история иногда демонстрирует перед нами и такие изгибы судьбы героя.
Ранняя биография Гитлера и его путь к власти описаны в деталях во множестве источников, и выясняется, что этот неудавшийся художник, превратившийся со временем в фюрера немецкой нации, представлял из себя личность весьма низкого пошиба. Впоследствии он корчил из себя великого полководца, и ряд апологетов Гитлера утверждали, что он превосходил многих генералов и военных профессионалов в их области. Однако, известный немецкий генерал, фельдмаршал фон Браухич, когда его спросили об этом на Нюрнбергском суде, сказал коротко и ясно: «Гитлер считал себя великим военным гением, но он ошибался».
Гитлер приписывал себе исключительную силу интуиции и синтеза. Он верил в свою способность схватывать на лету смысл событий и явлений. В то время, как другие должны были идти путем кропотливого анализа, его интуиция сразу освещала ему все дело.
Он был убежден также, что он умеет сразу безошибочно разгадывать и оценивать людей. «Мне достаточно, — говорил он, — часу разговора с любым человеком, чтобы его доподлинно изучить и знать точно, чего надо в нем опасаться и чего можно ожидать от него». Начальник ОКБ Кейтель неоднократно предостерегал его от опрометчивых суждений, которые он составлял о генералах. Гитлер даже не слушал его. «Было необыкновенно трудно, — говорил Кейтель, — делать ему самый обыкновенный доклад. Он вас прерывал на первой же фразе и начинал говорить сам вместо вас. Сотни идей рождались непрерывно в его мозгу. Нет в мире человека, который имел бы столько идей, сколько Гитлер».
Как он рассматривал сам себя? Среди материалов Нюрнбергского процесса находятся протоколы двух совещаний Гитлера с его главными военачальниками, один от 22 апреля 1939 года, другой от 23 ноября того же года. На этих двух совещаниях Гитлер раскрыл себя.
«В сущности, — говорил он 22 апреля, — все покоится на мне; все зависит от моего существования. Вероятно, никто и никогда не будет в такой степени, как я, пользоваться доверием германского народа. Вероятно, никогда в будущем не будет человека, располагающего такой властью, как я. Вот почему мое существование является политическим фактором наибольшего значения. Но я могу быть устранен в каждый момент каким-нибудь сумасшедшим или идиотом».
На том же совещании Гитлер сказал: «Среди благоприятных факторов настоящего положения я должен упомянуть собственную особу и квалифицировать ее при всей скромности так: я — незаменим. Ни военный, ни штатский не могут меня заменить. Я знаю свои способности и свою силу воли. Я не кончу войны, пока не сокрушу противника. Я не принимаю компромиссов. Я буду наносить удары и не капитулирую. Судьба Рейха зависит от меня и только от меня».
Эти последние слова как нельзя лучше характеризуют Гитлера. В его мрачном мозгу, полном страшных абстракций, рождались картины фатальной борьбы между великими силами и великими страстями, оспаривающими власть над миром. � он считал одного себя способным провести Германию через испытания, которые ее ожидали.
Он достиг власти в 44 года. Внутренняя реорганизация Германии поглотила добрых шесть лет из того короткого срока, который был ему отпущен судьбой. Ему предстояло еще дать Германии необходимый «жизненный простор», а германскому народу — господство над миром. Он был совершенно уверен, что эти цели могут быть достигнуты только силой. �так, в свои 50 лет он стоял на пороге карьеры полководца и завоевателя, которую Карл XII начал в 17 лет, Александр Македонский в 20, а Фридрих II и Наполеон в 26.
«Фюрер, — свидетельствовал Геринг, — часто говорил о неизбежной войне между национал-социализмом и большевизмом. �ногда он допускал, что этот конфликт может быть отложен еще на годы и признавал, что он мог бы за этот промежуток времени получить существенные выгоды для Германии мирным путем. Но чаще он говорил иное: “Нужно, чтобы эта война разразилась еще при моей жизни”».
Время пришпоривало диктатора. Нюрнбергские документы содержат несколько указаний, подтверждающих боязнь Гитлера упустить время. 5 ноября 1937 года, когда он изложил своим генералам обширный план агрессии, он сказал им: «Надо принять в соображение одну вещь: надо считаться с тем, что партия и глава ее стареют».
Однако, Гитлера пришпоривало не только время, но и ненависть. Его буквально снедал огонь дикой, звериной ненависти к евреям. Антисемитизм по своей природе иррационален, и любая попытка его рационального объяснения практически бесплодна. Козни евреев чудились ему везде и всюду, куда бы он ни обращал свой взор. Он любил повторять, что Германия и Австрия проиграли Первую мировую войну из-за еврейского заговора, поскольку евреи организовали революцию в Берлине и на военно-морском флоте и тем самым вонзили нож в спину Великой Германии.. Гитлер считал, что Америка всецело подпала под еврейское влияние, и почему-то полагал, что президент Рузвельт и его жена — наполовину евреи и являются проводниками еврейского влияния в США. Режим в СССР он называл иудейско-большевистским, и считал, что, хотя ныне влияние евреев несколько ослаблено, но после смерти Сталина, евреи, оттесненные им на вторые и третьи роли, тотчас же снова вырвутся вперед.
Муссолини предупреждал Гитлера от разыгрывания «еврейской карты», полагая, что тем самым он навлечет на Германию месть влиятельных еврейских финансовых кругов. Однако, Гитлера, обуреваемого антисемитизмом, было невозможно ни остановить, ни переубедить. В его голове зрел чудовищный план «окончательного решения еврейского вопроса», и слова, произнесенные им накануне нападения на Польшу, еще раз подтверждали серьезность его человеконенавистнических замыслов.
При внимательном изучении Холокоста поражают два обстоятельства: первое — уничтожение людей, поставленное немцами на промышленную основу — до такой изощренности предыдущие диктаторы еще не доходили. Второе — отсутствие хотя бы одного подписанного Гитлером документа, касающегося уничтожения евреев. Видимо, фюрер наивно полагал, что отсутствие его подписи помешают раскрыть чудовищные преступления нацистов. Он стыдливо не хотел связывать свое имя с этими злодеяниями, тем самым навлекая проклятия потомков на весь немецкий народ, в полной мере проявляя свою подлую, лицемерную сущность.
Начиная с 1942 года, после принятия верхушкой нацистской партии т.н. протоколов Ванзее, планы «окончательного решения еврейского вопроса» в Европе, видимо настолько занимали воображение Гитлера, что отвлекали его от текущих военных дел, чем отчасти можно объяснить некоторые неудачные операции германских вооруженных сил. По крайней мере, известны случаи более высокого приоритета для эшелонов с евреями, следующими в лагеря смерти Освенцим, Собибор и Дахау в ущерб эшелонам с войсками, движущимися на Восточный фронт.
По-видимому, в голове Гитлера прежняя доминанта, связанная с завоеванием СССР, постепенно замещалась другой идеей-фикс — поголовного уничтожения еврейского населения Европы. Эмоциональные перепады его настроений, связанные с претворением этой идеи в жизнь, можно проиллюстрировать реакцией Гитлера на разговор с финским президентом Маннергеймом. Когда в ответ на требование Гитлера выдать немногочисленных финских евреев в руки Гиммлера, Маннергейм ответил решительным отказом, то (по свидетельству присутствующих при этом разговоре) Гитлер стал в ярости кататься по ковру, извергая проклятия в адрес финского президента.
Объективно говоря, каждый раз, когда обсуждался «еврейский вопрос», и без того бесноватый фюрер полностью терял самообладание. Совершенно ясно, что в подобной атмосфере диктатор едва ли был способен принимать осмысленные решения по поводу положения на фронтах. Тем более что, начиная с 1943 года, отстранив генералов, Гитлер провозгласил себя Верховным главнокомандующим на Восточном фронте, а его многочисленные ошибки военного свойства оборачивались непоправимыми последствиями для ведущейся Германией войны.
Вообще, темперамент Гитлера сильно влиял на его взаимоотношениях с окружающими его людьми. По обыкновению, он бывал мрачен, но иногда на него находили порывы радости — они всегда были вызваны политическим успехом или победой на фронте. Они носили такой же неистовый характер, как и его приступы ярости. Он топал ногами и весь налился кровью, когда узнал, что его танки захватили Аббевиль, и чуть не упал в обморок от радости при известии о капитуляции Франции.
Феноменальной стороной Гитлера, его подлинной тайной была: его абсолютная устремленность и сосредоточенность на одной цели. Раздвоение целей, как правило, ему было не свойственно, а если случалось, то от этого страдали обе цели. Его неиссякаемый духовный поток ничем нельзя было остановить или задержать. Он жил всецело и исключительно одной мыслью, одной заботой, одной мечтой — своей миссией. Он был той же породы, что маньяки с их навязчивой идеей или тюремные узники, одержимые мечтой о побеге.
Эта темная, пожирающая страсть поглощала его целиком и лишала его всякого контакта с людьми; она его герметически изолировала. Он мог быть любезным и даже улыбаться, но между ним и теми, кто к нему подходил по двадцать раз в день, перегородки службы и иерархии никогда не исчезали. Маршал Ланн до самой смерти говорил «ты» Наполеону, но никто и никогда не говорил «ты» фюреру. «Он знал обо мне, — сказал в Нюрнберге �одль, — что меня зовут �одль, что я генерал и может быть угадывал по моему имени, что я баварец... � это все». Ничто не умеряло суровости окружающей его обстановки, и те, кто ему служили, должны были заранее проститься с личной жизнью. «Ставка фюрера, — говорил �одль, — представляла собою нечто среднее между монастырем и концлагерем».
Гитлер никогда не знал ни в чем удержу. Он не слишком утруждал себя работой, но он не знал и развлечений. Ему не были свойственны привычные мужские увлечения: он не играл в карты, не охотился, не ловил рыбу, не управлял автомобилем, не плавал, ничего не коллекционировал. � так как он к тому же почти не спал и мало ел, то жизнь его сводилась к двум основным занятиям: он говорил или размышлял.
Гитлер мнил себя всезнайкой и неоднократно, будучи в Ставке, высказывался в узком кругу (чаще всего за обедом) по самым разным вопросам. Эти разговоры протоколировались и были изданы отдельной книжкой «Застольные беседы Гитлера. 1941—1944 гг.» (Hitler’s Table Talk 1941—1944 by H.R. Trevor-Roper, 1973). Если бы Гитлер сам вел дневники, его можно было бы назвать просто графоманом. Но поскольку его «изречения» записывались другими людьми, редактировались и публиковались, это придавало им дополнительный вес. � все же даже среди своего окружения Гитлер слыл скучным и надоедливым болтуном, остановить «поток красноречия» которого было практически невозможно. К примеру, он питал пристрастие к проблемам наследственности и способен был часами говорить о сифилисе или о подборе рас. Кстати, 14 страниц его «Майн кампф» посвящены рассуждениям о лечении сифилиса.
Здесь нет места пересказывать весь тот бред, который он ежедневно нес, и мы в основном ограничимся его малоизвестными высказываниями об Америке и вообще англоязычном мире и ролью, которую сыграло невежество Гитлера относительно этих держав в крушении нацистской Германии.
Пока дело шло о Восточной Европе, Гитлер был как у себя дома. Его фантазия, хитрость и дикая воля в соединении с точным знанием народов и обстановки позволяли ему проводить свои политические маневры с полным успехом. Он умел разъединять своих противников, поддерживать и растравлять их старые конфликты. Он мастерски натравливал судетских немцев на чехов, чехов на словаков, словаков на венгров, венгров на румын. Он сумел толкнуть Польшу на ложный путь с тем, чтобы ее изолировать, а затем разбить. Сумел, обманув бдительность Сталина, сговориться с СССР, чтобы затем неожиданно напасть на него. Он отлично оценил ослабление Франции. Его взгляд, неомраченный никаким сомнением морального толка, был, как ему казалось, быстрым, острым и ясным.
Но за пределами континентальной Европы дело было совсем иное: весь этот огромный англосаксонский мир совершенно ускользнул от его анализа. Гитлер не знал ни одного иностранного языка. У него не было никакой культуры. Его университетом был прилавок уличного букиниста. За весь период формирования его идей он не встречал ни одного англичанина или американца.
Что думал Гитлер об Англии и ее народе? В своей речи 5 ноября 1937 года он говорил: «Это народ твердый, упорный и мужественный. Это опасный противник, особенно в обороне. Он способен к организации, любит рисковать и имеет вкус к авантюре. Это народ германской расы, который обладает всеми ее качествами». Гитлер, верный принципам своей книги «Моя борьба», долгое время старался не вступать в конфликт с Англией. «Фюрер, — говорил Геринг, приложил в 1936 году все усилия, чтобы придти к соглашению с Англией».
Риббентроп рассказывал следующую историю: «В первом же нашем политическом разговоре в феврале или марте 1933 года Гитлер сказал мне: “Риббентроп, главной основой европейской политики является англо-германская дружба”. Я видел Гитлера в последний раз в апреле 1945 года, за неделю до его смерти, в его бункере в Берлине. Он мне повторил тогда буквально свои фразы 1933 года и прибавил: “Попробуйте, нельзя ли что-нибудь сделать, чтобы договориться с англичанами”».
�одль передает, что Гитлер готов был заключить с Англией мир в момент Дюнкерка. Теперь мы видим, что он был готов к этому и на развалинах Берлина. По показаниям Геринга и Риббентропа, Гитлер был убежден, что Англия в конце концов примет его условия. В основном Гитлер полагал, что интересы Германии и Англии совпадают. Он не хотел разрушать Британскую �мперию, быть может из тех соображений, что это политическое сооружение охраняло массы полуголодного нищенского населения Азии от большевизма. Но он требовал, чтобы за это Англия признала за ним исключительное право на реорганизацию Центральной Европы, свободу выкроить себе жизненное пространство и возможности свести счеты с СССР.
«Я тщетно уверял его, — утверждал Риббентроп, — что Англия не будет без конца терпеть нашу экспансию». Гитлер искал способа сблизиться с Англией. «Чтобы добиться союза с ней, — говорил Геринг, — он готов был гарантировать территориальную неприкосновенность Голландии, Бельгии и Франции. Он даже допускал возможность отказаться от Эльзас-Лотарингии. Наконец, он не прочь был подписать азиатский пакт, гарантирующий �ндию от покушений со стороны СССР».
Такие условия казались фюреру необыкновенной щедростью. Успокоенная в Западной Европе, упроченная в Азии, избавленная от соперничества с Германией на всех перекрестках мира, Англия, — думал Гитлер, — не имела более никаких оснований противиться расширению, укреплению и расцвету Германии. Следовательно, англо-германский союз был в порядке вещей, поскольку соответствовал и интересам Англии.
О США Гитлер вообще мало думал. Всецело поглощенный мыслью об одном гиганте — СССР, он как-то остался незаинтересованным другим гигантом. Фактически Соединенные Штаты почти отсутствовали в мире идей фюрера. Для него это была сумасбродная, несерьезная страна, пожираемая капитализмом, раздираемая экономическими кризисами, отравленная еврейством, искушенная материализмом, одураченная своим кино, своей погоней за комфортом и своим спортом и управляемая врагами Германии, неистовыми, но бессильными.
«Я часто говорил фюреру, — заявлял Геринг на Нюрнбергском суде, — и даже в присутствии свидетелей, что, если Англия вступит в войну против Германии, то Америка рано или поздно придет ей на помощь. Фюрер не разделял моего взгляда. Он утверждал, что Америка не примет участия в войне, если только ей не будет грозить непосредственная опасность. Он основывал свое убеждение на своем разговоре с Ллойд Джорджем; этот разговор дал Гитлеру совершенно ложное представление о состоянии умов англо-американцев. Кроме того, фюрер преувеличивал значение американских изоляционистов».
Этот человек, так точно осведомленный о военных силах европейских стран, имел лишь смутное представление о военном потенциале Соединенных Штатов. �х приготовления и вооружения совершенно ускользнули от его «прозорливости». Медленность, с которой Англия производила свои приготовления к войне, еще утвердила Гитлера в его мысли о беспомощности Америки. Он думал, что нация, расслабленная демократией и богатством, неспособна принести жертвы, необходимые для ведения войны, и в особенности, что она неспособна будет найти людей, готовых умирать за нее.
Вот почему Гитлер отрицал опасность вступления США в войну с упрямством настоящего глупца или невежды. Документы Нюрнбергского трибунала дают этому много доказательств. Вот один пример: 21 января 1941 года он сказал Муссолини: «Даже если Соединенные Штаты и вступят в войну, нам нечего бояться их».
Природа английской или американской силы, эта мощь без прусской муштры, ему была совершенно незнакома. Он и не подозревал о том мире идей, который существовал за пределами Европы. Традиции и учреждения Лондона и Вашингтона для него не существовали. � сверх того он отрицал у противников всякие идеальные побуждения; он видел лишь грубый материализм там, где в действительности большую роль играли факторы моральные и религиозные.
Тот факт, что Гитлер так безрассудно ринулся в войну, объясняется в значительной мере этим пробелом в его представлениях о мире. Риск, по его мнению, был невелик. В 1939 году он верил, что ему удастся совершить все то, что он наметил в 1937 году: достигнуть своих целей за наименьшую цену. Он не играл, как многие думают, ва-банк. Наоборот, он думал, что ведет благоразумную игру. Правда, в игре он часто блефовал, и до поры до времени это сходило ему с рук. Он представлял себе, что завоевание мира пойдет гладко. Но он не знал англичан и американцев и сильно заблуждался, воображая СССР эдаким «колоссом на глиняных ногах», который необратимо рассыплется в прах от первого же удара.
Одержавший легкие и молниеносные победы над второстепенными европейскими государствами, которые не обладали ни стратегической глубиной территории, ни значительным населением, Гитлер принял разгром советской армии на первом этапе войны за свою окончательную победу над СССР. Последующие поражения немецких войск под Москвой и Сталинградом продемонстрировали ошибочность иллюзий фюрера, и его план блицкрига, заложенный в основу «Операции Барбаросса», потерпел фиаско.
Ну а дальше события развивались по старому сценарию, которого всегда опасались германские стратеги, — война на два фронта. Только на этот раз фронтов было больше, чем два; в 1943 году (не считая партизанской войны и восстаний на оккупированных территориях) присутствия германских войск требовали операции на Восточном фронте, в Африке и при транспортировке евреев в лагеря смерти; в 1944 году к ним добавились еще два новых фронта: в �талии и Нормандии (после высадки союзников). Гитлер явно не рассчитал силы — победить в такой войне Германия уже не могла, и ее ждало новое поражение.