ВРЕМЯ НОРШТЕЙНА

Странно все же назвали эту историю — фестиваль. Пятый по счету фестиваль российского кино. Может, лучше бы было назвать его строже и проще: Дни российского кино в �зраиле. Фестиваль открыли. Торжественно, в тель-авивском театре «Гешер». В присутствии депутатов и делегатов. С элитой и профессиональными любителями.
Хозяин дома, режиссер Евгений Арье, дал старт, министр туризма что-то сказал о своей личной любви к кино — и начали показ. В программе первого вечера был новый фильм Карена Шахназарова «Палата номер 6» (он выдвинут на соискание «Оскара» в 2010 году) и фрагменты из анимационной «Шинели» Юрия Норштейна — фильма, который еще в процессе создания, задолго до завершения и премьеры, стал сенсацией. Нет, слово не то, не из лексикона Норштейна: фильм стал — откровением!
«Шинель» — гоголевская сага о крошечном, очень типичном — и в то же время невероятном человечке Акакии Акакиевиче. Человечек идет, загребая ножками странно и невероятно живой нарисованный снег, потом ест, аккуратно, тщательно, просто священнодействует, а не ест. Его нос участвует в процессе с такой значительной серьезностью... Его рука даже во сне выводит узоры, будто плывет в сон вместе с текстами, которые Акакий Акакиевич пишет наяву... Но не умиление, не влюбленность, не сочувствие спрятаны в этих безмолвных картинах — это вся человеческая комедия в слезах.
Юрий Норштейн никогда не делал вторичное кино. «Сказка сказок», «Ежик в тумане» — шедевры, картины с иным, новым в мире искусства темпоритмом, с гениально прочувствованным светом. «Шинель» — исповедь, еще одна глава из Святого писания, как говорит сам Норштейн. Зал во время показа буквально замер на двадцать минут, а потом благодарно аплодировал.
Норштейн, отвечая на вопросы зрителей, сказал, что лично он считает положение киноискусства в советские времена почти идеальным. � еще Мастер добавил: «�деология денег гораздо более отвратительна, чем цензура». Судьба культуры в мире — вот один из вопросов, волнующих Юрия Борисовича всерьез: «Вопросы культуры в сегодняшней России решаются из рук вон плохо... Хорошо бы собрать ООН не по поводу войны и захватов, а по поводу культуры, ее защиты, ее проблем».
Культура — именно это слово-пароль привело в �зраиль полпредов российского кино, и, надо признать, нынешний кинематографический десант выглядит весьма представительным: здесь очень качественные и оригинальные документальные фильмы, много новых киноработ — «Царь» Павла Лунгина, «Палата номер 6» Карена Шахназарова, «Полторы комнаты, или Сентиментальное путешествие на родину» Андрея Хржановского...
... А на следующий день после праздника в «Гешере» фестиваль открывали в Российском культурном центре. � снова были вдохновенные лица, и любимый многими актер Александр Панкратов-Черный, гость фестиваля и исполнитель одной из главных ролей в фильме «Палата номер 6», читал свои стихи (о воображаемом визите к Пушкину!), и подарил Российскому культурному центру свою новую поэтическую книгу, отредактированную Мариной Тарковской...
А после мы побеседовали с режиссером-мультипликатором Юрием Норштейном.

— Господин Норштейн, какой вам представляется нынешняя ситуация в анимации?
— Ничего интересного я, честно говоря, не вижу. Много фильмов, очень много имен, а явлений, действительно новых произведений я не наблюдаю. Много шума — мало открытий.

— Как мультипликация началась в вашей жизни?
— Я никогда не думал об этом, не стремился к этому, никогда не хотел ничего подобного делать — я хотел быть живописцем. Мой друг пошел на курсы мультипликаторов, и я пошел с ним. За компанию. Думал, что ненадолго. Хотел уйти... Так все и получилось.

— В вашей семье этот выбор одобрили?
— Я не знаю семей, в которых бы поддерживали желание детей заниматься творчеством.

— А вы сами? Как вы относились к творческим устремлениям собственных детей?
— Мы с моей замечательной женой Франческой — нетипичный случай, мы поддерживали. Наш сын Борис расписывает храмы, пишет иконы. А наша дочка Катя (она живет в Америке) — живописец. � я думаю, она серьезно идет по этому пути.

— Сын увлекался мультипликацией?
— Никогда, совсем не имел к этому никакого отношения, хотя — когда мне нужна помощь — он рядом, например, полки для меня построил...
Я думаю, сегодня заниматься искусством в России еще труднее, чем когда мы начинали. Ушла государственная поддержка. � на искусстве это очень серьезно отразилось. Это касается и мультипликации, и кино. Частные деньги ведут в другую сторону, большие деньги — особенно. Прочь от качества. От сути того, что называется искусством. Хотя Михалков, наверное, так не думает.

— А в мире? Какая ситуация в мировом кино и мультипликации?
— Мир сам разберется, меня волнует то, что происходит в России.
Наша анимация была на очень высоком уровне, к ней относились серьезно, у нее были достижения. А теперь в ней отмечают только степень технической подготовки. � наши аниматоры находят работу на Западе. Так же и ученые. �х сотни, тысячи, тех, кто уехал и благополучно работает. Но вопрос не в том, что они не на улице, а в том, что в России они не востребованы. Кино в России есть — мало таких событий в нашем кино, которые будут иметь истинное культурное значение. Культура развивается на пересечениях. Ни одна страна не может отгородить свою культуру от воздействия других. � это еще раз подтверждает толерантность, человечную природу самого этого великого явления — культуры. Художник впитывает в себя все. Так Ван-Гог оказался под сильным влиянием японских гравюр.

— Как складываются у вас отношения с сильными мира сего?
— Никак. Я с ним никак не общаюсь. Меня просто оскорбляет это бесконечное позиционирование себя. Я не бегаю в Кремль за орденами, не лакействую. Я даже понял, как нам можно было бы избавиться от Рублевки, ее порочной эстетики, ее мертвящего штампа. Просто забыть, что она есть. �сторгнуть ее из своего сознания, из памяти народа. Богачи потеряют свой кураж, смысл своего богатства, свою силу, если о них вообще не упоминать.

— Так просто?!
— Я знаю, что я романтик.

— Вы ощущаете себя евреем?
— Я русский по культуре, и я еврей по происхождению. А по творчеству, что ж, я надеюсь, что выхожу за грань национального.

— Как вы себя чувствуете в �зраиле?
— Я в �зраиле во второй раз, эта поездка получилась очень напряженной: я сегодня уже два часа провел в академии «Бецалель», со студентами, а завтра у меня встреча в колледже. Мне все интересно. �нтересны люди, их реакция, я — существо всеядное, я люблю и мясо, и травку...

— Ваш выбор — русская классика, «Шинель» — чем это объясняется?
— Все, что я когда-либо читал, как-то связывается с моей личной жизнью. «Шинель» я прочел впервые лет в 11-12. Почему это произведение так на меня повлияло — таким вопросом я не задавался. Если ты испытываешь сильное воздействие чего-то, то это, вероятно, с чем-то связано, с чем — не поддается формулировке. Ты находишься под воздействием чего-то, ты будто нашел то, что и сам хотел сформулировать. Но процесс на самом деле гораздо сложнее.

— Когда вы завершите работу над «Шинелью»?
— Я и сам хотел бы это знать (улыбается загадочно).

— А если бы появились деньги, студия — что бы начали снимать?
— Я бы снял фильм по Книге �ова... В равной степени меня интересует и "Песня Песней". � — японский сюжет.

— Это какая-то известная книга японского автора?
— Нет, это написано мной под влиянием японской литературы, живописи.

— Вы бывали в Японии?
— Раз восемнадцать! Я начитал в Японии около 800 часов на своих мастер-классах! Мне там все ужасно интересно. Там все заслуживает внимания!

— Какая книга сейчас у вас под рукой? Что вы читаете в этой поездке?
— Книгу �осифа Бродского о литературе. Я во многом с ним не согласен, но это прекрасное чтение, Бродский невероятно умен, не навязывает свое понимание вещей и тончайшим образом чувствует мир.

— А что вы перечитываете всегда?
— Наверное, «Хаджи-Мурата» Толстого, я к нему постоянно возвращаюсь. Это великая книга. Более великой книги о трагичности, непостижимости рока, о человеческой жизни я не знаю. � еще со мной всегда рядом поэзия. Я себя по ней настраиваю, как музыкальный инструмент. � — живу, «к привычкам бытия вновь чувствуя любовь».

— У вас есть ощущение, что вы в этой жизни не получили того, что следовало бы вам получить?
— У меня есть все необходимое. Я не вписываюсь во время. Я всегда «в стороне от веселых подруг». У меня все нормально. Еда, моя жена, мои книги, мои друзья, пара башмаков, стираная рубашка. Когда я приезжаю в наш маленький домик (можно назвать это дачей, хотя уж очень он мал) и прекрасная, изумительная жена Франческа ведет меня показывать яблоки, розы — я думаю, что все прекрасно. Она говорит, вот все сходят с ума по бриллиантам, а морозный узор на стекле еще прекраснее, еще невероятнее — но его не возьмешь себе, не присвоишь. А людям хочется именно взять. Главное — труд, настоящее дело. Я этому научился в семье, у отца, он был наладчиком деревообрабатывающих станков, а по воскресеньям перетягивал матрасы, чтобы были еще какие-то деньги... Я видел, как он работал. Хорошо бы обществу вычистить из себя презрение к труду, «иерархическое» отношение к другим, слова «ты не такой, как все», говоримые сыночку или дочке в доме. На уважении к труду можно воспитать хороших людей. Тут очевидна роль культуры: в искусстве, в культуре все равны, и последний бомж, и Юлий Цезарь. �скусство всеми интересуется одинаково. Оно — зеркало для всех. В искусстве находит место всё — и все. �скусство исправляет нравы. Но для исправления нравов нужно всеобщее напряжение.

— Чего вы в жизни боитесь?
— Тупой силы, которая смотрит сквозь тебя.
Художник Юрий Норштейн идет по городу. По миру. Получает ордена всех стран. Нюхает розы. Все примечает.
� мы, живущие в его времени, смотрим на него. � слушаем. Шаги его искусства, слова, идущие от сердца.
«Новости недели» — «Континент»