ИГОРЮ БЯЛЬСКОМУ — 60
Мы познакомились в середине восьмидесятых в стенах писательского союза в городе Ташкенте, который находился в то время на улице Пушкина 1. Бывшей уже улице Пушкина. Сидели мы с ним нос к носу в угловом кабинете, который посещали молодые и немолодые литераторы, дабы получить консультацию. Добрый тезка искал хотя бы пару приличных строк в безнадежных рукописях местных Гаврил, а уж когда попадались ему стихи людей одаренных, то его энтузиазму не было предела. Так и сегодня, будучи главным редактором «Иерусалимского журнала», он по крупицам собирает на страницы издания все лучшее, чем богата русская литература в стране обетованной и не только в ней. Разве что не печатает некачественной прозы и тем более поэзии.
Что близко мне в его собственном творчестве, так это неповторимость интонации, слышится она и в программном, я бы сказал, стихотворении «Апрельское» (храню еще первый допечатный вариант, сделанный на пишущей машинке и врученный мне перед самым его отъездом в Израиль), созвучном самому времени надежд и неких осмыслений, и в мастерских переводах Джона Апдайка. Перечитываю в который раз собранную для читателей подборку и будто бы слышу негромкий... задумчивый... глубокий... сомневающийся… и одновременно твердый и бескомпромиссный и непременно, очень-очень дружественный голос Игоря Бяльского.
Верю, что его детище, «Иерусалимский журнал», проторит дорогу к новым поколениям читателей и в нем продолжится реализация его общественного темперамента, и миссии, если угодно. Верю и в то, что стихи Игоря Бяльского будут многожды читаться и брать за душу любителей поэзии и тех, кто с ними вместе и заодно.
Здоровья тебе, дорогой иерусаимский друг, и новых поэтических откровений!
Игорь ЦЕСАРСКИЙ, издатель медиагруппы Континент
АПРЕЛЬСКОЕ
О себе я сказал, а теперь – мои речи о Боге.
Да, конечно, – религия, опиум, знаю, согласен.
Я еще в позапрошлой стране, не в четвёртом ли классе,
декламировал атеистические монологи.
И показывал книги с портретами Бруно и Браге,
и рассказывал про человекообразных горилл...
Дед ничуть не сердился, старинные марки дарил,
и про вихри враждебные пел, "подрастёшь..." говорил.
Я на похороны не слетал, телеграммку отбил.
За дипломным проектом в своей отсиделся общаге.
Бога нет. И не то чтобы очень мешал он, отнюдь.
Отмечтав о бессмертии, мамой обещанном в детстве, –
мол, таблетки придумают, стоит одну лишь глотнуть...
и о разоруженье всеобщем – ряды, мол, сомкнуть, –
я и сам бы не прочь утонуть в чудодейственном средстве.
Но таблеток не изобрели. И не изобретут.
Кубик Рубика – да, аэробика – да, нарасхват.
И хватается за автомат бородатый Бейрут,
и в цветном телевизоре снова небрит Арафат.
И покуда не нас, то есть нас, но покуда не в нос,
но уже началось – и навылет уже, и на снос.
Нет, не тот апокалипсис, нет, но чем далее в лес,
этот мирный процесс – он уже и всемирный процесс.
Нет, я не возражаю ни против безъядерных зон
на Таити или в Антарктиде, ни против заботы
о курящих и пьющих – любой принимаю резон
и работать согласен хоть все до единой субботы.
Бога нет – может быть, и устал, но своё отпотел.
И сработанный мир – хоть и несправедлив, но прекрасен
от божественных вёсен и дьявольски женственных тел
до торжественных песен и нравоучительных басен.
И теперь всё, что ни происходит, несётся, плывёт,
по-пластунски ползёт и на небо глядит возбуждённо,
не нуждается в Боге нисколько, поскольку живёт.
И нуждается в нас – ибо смертно и вооружённо.
Оставляя приёмник включённым, входя в интернет –
пробегая по сводкам едва ли последних злосчастий,
редактирую меру причастий и деепричастий.
Деда нет. И отец мой состарился. Времени – нет.
1986-2003
…улыбаясь однако всяко и проклинал
и вождей и всю эту клику "за мир за мир"
и не так уж и одиноко влачил журнал
и нерусский мат в телефонный струил эфир
различая слова называя войну войной
представляя что "Скад" несёт а что ПТР "Корнет"
это я ушёл с подзаборной своей страной
не в пивную нет в какой-нибудь интернет
это я не лёг поперёк дороги на Гуш-Катиф
это я не встал в Амоне против коня
и заплакал беду прозрев а себя простив
и теперь эта кровь на мне обо мне меня
авг. 2006
* * *
Светлане Шенбрунн
Пока автобусы взрывались,
и я, похоже, был при деле.
Мне даже из Москвы звонили
и тоже интересовались.
А я сидел, уставясь в теле-,
и слушал, как сирены выли.
И уши рдели от смущенья –
за то, что езжу на машине
и не на ту свернул дорогу.
Да-да, вот эти ощущенья:
"отсиживаться, мол ...мужчине?
...и дети живы, слава Богу!"
И вся страна — или казалось? –
оплакивала, проклинала…
Надеялась и собиралась
смертельный бой начать сначала.
Скрипя зубами, дожидалась
какого ни случись — финала.
И кончилось... Шуршат газеты,
обетования, обеты.
Крепчает шекель, дни струятся,
кафе туристами забиты –
не протолкнуться, не дождаться.
...Да нет ...какие там обиды.
июль 2003
Переводы из Джона АПДАЙКА
ЛЮБИТЕЛЬСКАЯ КИНОХРОНИКА
Как изменились мы!.. Глядел бы и глядел
в мерцающий экран – в утраченный Эдем,
где пацанов, догнав, накроет на холсте
сегодняшний их смех в нетрезвой темноте.
А в канувшем саду – блаженная весна.
(Вне времени, увы, лишь года времена.)
Ни лысин, ни долгов... О времени поток!
Он всё летит во мрак, невидим и жесток,
как взрослый человек, поймавший наш балдёж
в свой кинообъектив... Попался! Не вернёшь
тех лет волшебный свет. Стена... И не дано
вскарабкаться назад. Кончается кино.
ФЕЙЕРВЕРК
Спазмы и хризантемы. Пунктир мелодрам.
Будто крутят киношку
в поднебесье ночном,
перекошенном, точно кромешной души небосвод.
Видишь – страсти огня,
ночи круговращение в тщетной досаде
на перпендикулярную праведность нищего дня.
Ну, смотри же наверх,
как хвостатыми искрами брызжет
в бирюзовом тщеславьи
случайной удачи цветок.
И сейчас же – секунду спустя –
громыхает хлопушка,
и галактик распавшихся
гаснет во мраке янтарь.
Словно всё, что таилось,
в эту ночь расплескалось вполнеба –
суетится, спешит
в разноцветном, истошном "Ура".
Свет искусственных звёзд
запрокидывает
в сладком ужасе лица ребячьи,
и росой неурочной
сверкают глаза их у самой земли.
Дети... Им не понять,
что за радуги и водопады
наполняют тоской
постаревшего мира башку.
Да искрятся, святятся туманности млечных путей!
Как чисты и прозрачны мальчишечьи взоры –
те, в которых ещё не застыли узоры
неизменных и скучных
созвездий из завтрашних книг.
БЛАГОСЛОВЕНИЕ
Темнело. Комната сгущала тьму,
покуда наша нагота не стала слепком мрака.
Тогда ударил дождь.
И мы
благословенны были и защищены,
и мир бушующий нам даровал прощенье.
Я никогда до этого дождя
не ощущал по-настоящему,
что значит для меня
твоя любовь.
Темнеющая комната. Туман.
И как прозренье –
незащищенность лона твоего.
Благословенная незащищенность.
ДРОЖЬ
Вокруг вибрируют миры.
В бессоннице и мне открылось:
всё – т р я с ё т с я.
Кондиционер
гудел.
Я вырубил его.
Водопровод
в соседнем номере запел.
Я вышел прочь и обнаружил город,
где скрежетали фабрики в ночи
и телеграфный провод
в экстазе выл,
вытягиваясь тонко
от одного к другому горизонту.
Я убежал в далекий край,
где нету проводов.
Лежал, и слушал травы.
Но из темноты
приполз
дракон вселенской дрожи
и прохрипел:
я – это ты.
ТЕЛЕГРАФНЫЕ СТОЛБЫ
Как долго им томиться среди нас...
Они переживут и эти вязы.
Деревья видим, а столбы минует
дикарский взгляд наш в поисках забавы.
Как исполины бабушкиных сказок,
ассимилировавшись в новых мифах,
они бредут цепочкой неприметной
по улочкам неглавных городов.
Отмытые от веры наши очи
скептически пройдутся по коронам
из траверс, изоляторов и крючьев,
болтов и прочего электрохлама,
припоминая некую Горгону,
когда-то обращавшую нас в камень.
И всё же это наши великаны.
Мы сами сотворили их, содрав
три шкуры с них и в голые стволы
штыри вонзив для электромонтёров,
и в лесенках достойно отразив
строенье наших славных организмов.
Ногам удобней, и куда сподручней
перемещаться. На каком ещё
услышишь дереве ты птичий щебет,
отмодулированный человечьей речью?
Конечно, несущественна их тень.
Но никаких трагедий и смущений
в сезон разоблачения от листьев.
А в добродетельнейшем постоянстве
предложат фору и вечнозелёным.
...Ведь никогда им не зазеленеть.
БРОМПОРТРЕТ
Коричневый преобладает в баре,
где старятся, уставившись на рюмку.
Коричнев негр за стойкой, и сигары
коричневы, и выкрики техасских,
и в нескончаемых бутылках виски,
и полированная стойка – тоже.
Коричнев мир, и это заключенье
выводится довольно-таки просто
из истинного цвета человека,
души его, до срока задубевшей
до самых-самых сокровенных жилок,
из жизни – долгой и неизлечимой.
КЛАУСТРОФОБИЯ
Кто в облаках – герой.
Нам – подавай крыла.
Но глянь, и под землёй
н е б е с н ы е тела.
Вот земляной червяк
не рвётся в синь высот.
Трудяга из трудяг,
ползёт он и ползёт.
Несёт сырой земле
дыхание небес.
Рыхлит её во мгле,
и никаких словес.
Ему ты поклонись
за этот тяжкий крест.
А нам – и вширь, и ввысь –
всё не хватает мест.
АВИАШОУ В БЕДФОРДЕ
Природа что... Вот наши ВВС
Разнообразят фауну небес!
То бишь войны. Зверья ни Бог, ни Босх
такого не придумают. Но спрос...
И новым монстрам уступив места,
повымерли, в борьбе за мир устав,
бомбардировщик-хряк былых времён
и стройный истребитель. Вышли вон.
Вот он – отполированный дракон!
Осклабится, обласкан ветерком,
натужит огнедышащий свой зад,
сглотнёт пилота и рванётся в ад,
со всем усердьем отторгая звук.
Весь в ненависти ко всему вокруг.
Весь – совершенство. Пламенный привет
залогу наших будущих побед!
Заклёпок блестки словно жемчуга
на кардинальской мантии. Рога
антенн. Сплетенья нервов-проводков.
А лозунги на серебре боков!
С такою важностью впились в металл,
как если бы Господь их начертал.
Три тысячи чертей! Как те рабы,
на царские одёжки морща лбы,
на гордый цвет червонных позолот
таращились – на каторжный свой пот,
уставимся на собственную блажь.
...Да сам бы Чингисхан, увидя наш
Воздушный флот, утёрся: "Во даёт
Оплот демократических свобод!"
ЭКСКУРСИЯ НА СВАЛКУ
Тот день перед разводом. Я с детьми
иду гулять. Вот перед нами свалка.
Волшебный мир вещей, что отслужили,
их завораживает.
Каждая из этих, столь сложносочинённых судеб
здесь обнажает жалкое желанье
побыть – ну хоть мгновение – игрушкой.
Мне тоже кажется волшебным этот мусор.
И россыпи радиоламп сгоревших,
и никелем блестящий автохлам,
гирлянды стружек и холмы жестянок,
нахально радужных, как хвост павлиний –
всё будоражит врождённое стремленье сохранить.
Не получается. Всё это – переговорено
и приговорено к освобожденью.
... А сыновья прочёсывают свалку,
подобно дистрофикам на дармовом пиру,
где угощенья слишком уж обильны
и слишком праздничны, чтоб оказаться
вдобавок и съедобными.
Кричу:
"Там битое стекло! Поосторожней!"
На неприступном некогда металле
цветение рыжих кружев проступает.
Ветер полощет целлофановые флаги и лопухи.
И чайки плачут.
Мои мальчишки волокут не заводной ли вездеход?
и ключик,
в надежде оживить
то, что однажды
уже заиграно детьми другими насмерть.
Нет. Невозможно.
Я пришёл сложить
свои обломки – к всеобщему вместилищу утрат.
И пусть жестоко, в продолженьи – с ними –
я не участвую.
Дочурка тащит нагого и безрукого куклёнка.
И всё ещё смущается надежда
в истёршихся его глазах.
И я
сказать могу ей лишь одно:
"Жалей его сейчас. Люби сейчас.
Забрать его с собою мы не сможем."
КОСМИЧЕСКАЯ НАГЛОСТЬ
...эти нейтрино пронзают нас ежесекундно, сотни миллиардов на каждый квадратный дюйм; днём – сверху, а ночью, когда Солнце освещает противоположную сторону Земли – снизу.
Рудерман и Розенфельд "Основы физики элементарных частиц"
Нейтрино! Прямизна их трасс –
прямее нету. Высший класс.
Пускай размер ничтожно мал
у каждой из частиц, а масс
и вовсе нет – но этот шквал!..
Для них – прошить бронеметалл,
что расписной иконостас.
Барьеры классовые – пас.
И террорист, и либерал,
английский лорд, и папуас,
генераллисимус, капрал –
всех, независимо от рас,
конфессий и первоначал –
насквозь!.. И я бы промолчал,
но, ясным днём пронзивши нас,
и простыню, и наш матрас,
проносятся в ночной Непал
и там сквозь пару одеял
пронзают вмиг без лишних фраз
непалочку с дружком на раз.
С непальцем. Снизу. О скандал!
А ты – не сводишь томных глаз...
ТРАНСАТЛАНТИЧЕСКАЯ ФИЛОЛОГИЯ
О лондонское "мяу-мя"!..
А наш американский кот –
казалось бы, одна семья,
но что он по ночам орёт...
И, взять вот, в Миннесоте скот.
Воспитан скверно и ревёт.
В Британии ж – наоборот:
Коров девонских чинный род
мычит.
Мой друг!
Чтоб не попасть впросак,
запомни точно, что и как.
ПЕРЕМЕЩЕНЬЯ ПТИЦ
Окинешь взором кружева орбит –
есть что-то примиряющее с миром.
Неконцентрические их круги,
точнее, эллипсы совместных геометрий,
случайные, как и сама природа,
но поддающиеся, в основном, расчётам,
нас возвращают к небу Птолемея,
вмещавшему и духа, и отца, и сына,
и вечные прообразы Платона,
и веру в справедливость власти,
и веру в счастье,
и всячески предзнаменованья –
всё это, в сокровенном сочетаньи,
поддерживало равновесье.
Та крайняя,
та крохотная птаха,
нагруженная низлежащей стаей,
такой огромный,
что кажется, лишь миг – и грохнется,
она – летает!
А свет, врываясь в дверь, роняя тени,
размазывает по стене
дрожащие изменчивые нити,
и спутанные голоса небес
декоративны, как узоры эти,
невнятны, как далёкий диалект.
...Сливаются, и распадаются,
и вновь сплетаются в изысканные сети
отображения и двойники,
а сами птицы не вступают в сговор
и на насесте телеграфных проводов.
Их кружит ветер
в неведениях одиноких.
Перевод с английского © Игорь Бяльский