ТОЛПА И ПОЭТ
ПОЧЕМУ ОДНИМ ДАЮТ НОБЕЛЕВСКИЕ ПРЕМИИ, А ДРУГИМ НЕ ДАЮТ?
Владимир ГУБАЙЛОВСКИЙ, chaskor.ru
Сначала ты докажи, что мы тебе не интересны, докажи, что ты божественный посланник. Если ты будешь холоден и равнодушен, но не выдержишь, согнёшься, тогда — да. Мы примем тебя и вознаградим, но ты сначала попроси, поклянчи. Смири гордыню-то.
А почему, собственно? Есть талантливейшие писатели, у которых нет и не было ни одного шанса премию получить, а в списке лауреатов есть совсем неприметные фигуры. А вот почему.
Нет, если ты небес избранник,
Свой дар, божественный посланник,
Во благо нам употребляй:
Сердца собратьев исправляй.
Мы малодушны, мы коварны,
Бесстыдны, злы, неблагодарны;
Мы сердцем хладные скопцы,
Клеветники, рабы, глупцы;
Гнездятся клубом в нас пороки.
Ты можешь, ближнего любя,
Давать нам смелые уроки,
А мы послушаем тебя.
А когда послушаем, мы дадим тебе шанс хорошо заработать: и славу, и деньги. Мы будем повторять твоё имя и покупать твои книги (читать не обещаем, ты уж не обессудь).
Но сначала ты докажи, что мы тебе не интересны, докажи, что ты божественный посланник. Если ты сразу пойдёшь за нами и станешь утирать нам носы и менять памперсы, мы плюнем на тебя, вытрем о тебя ноги, не дадим настоящей цены за твои книги и уж конечно не дадим тебе Нобелевской премии. А вот если ты будешь холоден и равнодушен, но не выдержишь, согнёшься, попросишь у нас внимания, тогда — да. Тогда мы примем тебя и вознаградим, но ты сначала попроси, поклянчи. Смири гордыню-то.
Достоевского мы признали, когда он стал выпускать «Дневник писателя» и показал себя человечком вздорным, с больным самолюбием, начал нас учить книги читать и в Бога веровать. Мы, конечно, стали его за это высоко ценить.
Нашу первую по счёту премию мы очень хотели дать Толстому. Заупрямился старый чёрт. А как было бы славно. Всю жизнь нас учил и поучал, а мы слушали и кивали. Такой правильный писатель, такой наш.
Сартру мы дали премию за то, что он был левый.
Камю — за то, что он левым быть перестал.
Набокова стали покупать после «Лолиты» — романа о сексуальном извращенце (мы, вообще-то, такие вещи любим, но признаваться в этом в приличном обществе не принято). Но Набоков недостаточно согнулся. Вот если бы он написал не «Аду», а какую-нибудь банальную притчу, тогда — да.
Хемингуэй написал в конце концов такую притчу — «Старик и море». Она безнадёжно испорчена морализаторством и её захватывающий сюжет скучен до выворачиванья скул. Вот когда написал, мы это оценили и дали ему премию.
Пастернака мы премировали за антисоветский роман — не за текст, за поступок. Но здесь хоть роман был, да и Пастернак в литературном мире человек известный, говорят, хороший поэт.
Солженицыну мы дали премию вообще за одну повесть, он больше ничего не напечатал. Мы даже не были уверены, что он писатель. Но нас это как-то и не волновало. Мы очень любили Солженицына, потому что он был правильный: сидел в совдеповской заднице и гневался на неё. Потом он стал неправильный: стал нас не поучать, а крыть чуть не матом, этого мы не любим. Учить-то учи, но знай и меру — похвали вовремя. Жаль, премию уже дали, не отнимешь. Эх, не надо было торопиться.
Шолохову дали премию, потому что советская литература оказалась неохваченной (мы вообще стараемся, чтобы все были охвачены: арабы, турки, латиносы, негры, ― потому что мы демократы) и надо же было кому-то дать. Не Платонову же, в самом-то деле! Да и с Пастернаком неудобно получилось, Советский Союз обиделся, а у него — ракеты. Надо было загладить.
Бродского мы наградили за его эссеистику, написанную по-английски. Вот кто действительно прогнулся, вот кто прямо ужом перед нами ползал. Русский поэт перешёл на английскую прозу, только чтобы нам понравиться. И проза-то у него всё больше объяснительная — учит нас стихи читать. Стихи читать мы не научись, но Бродского оценили.
Так было всегда, так будет всегда, господа писатели. И если вы хотите чего-то от нас добиться (а мы знаем, хотите, даже если вид делаете независимый), то, будьте добры, запомните наши слова (мы редко так откровенничаем) и ведите себя соответственно.
А что до ваших сочинений, то не беспокойтесь. Мы их оценим по достоинству. Но лет через 75 после вашей смерти, когда они «станут всенародным достоянием» и платить не надо будет ни вам, ни наследникам вашим. Тогда-то мы развернёмся: и издадим, и разберём, и, может быть, даже школьников станем учить по куцым вырезкам из ваших бессмертных творений. Правда, вас придётся объяснить и подправить, но ведь куда деваться? Сами-то вы себя совсем не понимаете, как дети малые, честное слово.