Л�ТЕРАТУРНАЯ СТРАН�ЦА

ОТ СОСТАВ�ТЕЛЯ
На дворе — скучная зима, но на нашей литературной странице — веселое лето, и мы опять встречаемся с незадачливыми героями рассказов нью-йоркского автора Анатолия Карданова из цикла «Монровские новости» («Виша — сторожевая собака», «Драма на озере») и продолжаем улыбаться их очередным приключениям в новом рассказе «А совесть у них есть»?
Так же знаком нам по предыдущей публикации и Сергей Медведев из Москвы, дополняющий эту публикацию коротким, но смешным рассказом «Синдром платяного шкафа».
Семён КАМ�НСК�Й, newpoza@gmail.com
______________________

Анатолий Карданов
А СОВЕСТЬ У Н�Х ЕСТЬ?

Нью-Йорк, 12 сентября 2008.
Помните, я вам про драму на озере рассказывал. Сглазил я. Надо ж было мне, дураку, сказать, что «здесь никто никогда ничего не ворует». Вот послушайте, что пишет по этому поводу газета “Monro News”:

«СОВПАДЕН�Е Л�?!
Монро, 15 августа 2008.
Дмитрия Анкайровского и его супругу Ольгу продолжают преследовать неудачи.
Читатели “Монровских Новостей”, до сих пор вспоминают о событиях, о которых мы писали месяц назад: 12 июля Дмитрий утонул, когда его гребная лодка опрокинулась на озере Walton Lake. Команда спасателей доставила потерпевшего на берег. Санитары подоспевшей «Скорой Помощи» откачали остатки воды из его легких и отвезли в районный госпиталь.
Вскоре в этот же госпиталь была доставлена Ольга, получившая смертельное отравление рыбой, которую утром того же дня наловил её муж. Врачи боролись за их жизнь несколько долгих часов, после чего, не приходя в сознание, супруги уехали на своей машине.
Миновал месяц, и прошлой ночью, когда они мирно почивали в одной постели со своей любимой собакой — питбулем Черри, они подверглись ограблению. Свалив награбленное в машину Дмитрия, преступники умчались на ней в неизвестном направлении. По сообщению полиции, потерпевшие не пострадали.
Не слишком ли много испытаний выпало на долю этой четы за такой короткий срок?
Совпадение ли это?!
Адам Бош».

Как и первая публикация Адама, это была наглая ложь, к тому же с совершенно нелепыми подробностями. Не говоря уже о том, что собака — не питбуль, а боксёрша, и звать её Виша. Поэтому забудьте всё, что сочинил Адам, и послушайте, что на самом деле произошло в ночь с пятницы на субботу.
Во вторник Дима позвонил мне и спросил, не хочу ли я поехать с ним и Олей на дачу в Монро. Оля взяла в своём госпитале отгул, так что мы сможем провести на даче три дня. Я, конечно, согласился, только поинтересовался, будет ли пиво. Дима успокоил меня, сообщив, что везёт с собой по две дюжины Heineken’а и Coron’ы.
В четверг вечером, несмотря на ливень, мы загрузили Димин багажник выпивкой и едой и тронулись в путь — Дима за рулём, Оля рядом, а мы с Вишей сзади. Дождь стоял стеной, и смотреть было практически не на что: через лобовое стекло можно было с трудом рассмотреть только бешено мотающиеся дворники, а по бокам вообще ничего не видать. Виша сдалась первая и, привалившись ко мне боком, уснула. Я бы тоже поспал, но Оля, за неимением лучшего, решила пообщаться со мной. Ведь в этой вечной суете, в «сплошной лихорадке буден», когда люди мечутся между телевизором и работой, трудно выкроить время для простого человеческого общения. Оля знает, как я люблю с ней общаться, и верит (хотя я и не давал ей повода) в мою компетентность. Так что, я охотно принял участие в беседе, тем более что мне всё равно некуда было деваться.
Дима в нашу беседу не вмешивался, но и не молчал. Всю дорогу я слышал, как он разговаривает с незнакомым мне голосом, доносившимся из космоса. Голос был женский, и, пока мы выбирались из города, время от времени он (голос) говорил что-то вроде: «…через пятьдесят метров поворот направо… поворачивайте направо… промахнулись…», на что Дима раздражённо и неразборчиво отвечал что-то вроде: “А пошла ты…!” Но космическая женщина невозмутимо продолжала: «… сейчас пересчитаю… через сто метров поворот направо, поворачивайте…», а когда мы выехали на автостраду, она облегчённо вздохнула, сказала одобрительно: «Так держать», и дальше молчала до самого Монро.
В Монро дождь кончился. Мы заехали в круглосуточный супермаркет, Оля чего-то докупила, и через четверть часа мы без приключений добрались до Диминой дачи.
Димин дом в дачном кооперативе расположен в тридцати метрах от третьестепенного местного шоссе. Проезжающих мимо машин немного, да они и не слышны за стеной деревьев. Около самой дороги стоят мусорные контейнеры, а рядом с ними — постоянно действующая экспозиция всякого дачного хлама, который кооператоры выставляют в расчёте на то, что кто-нибудь из проезжающих мимо заберёт это барахло. � правда, забирают, потому что, может, и не нужно, зато на халяву. Между домом и шоссе — грунтовая парковочная площадка на четверых.
Мы стали разгружать машину, и я первым делом ухватился за коробку с двумя дюжинами Heineken’а, потому что я без пива вообще “не мыслю дня прожить”. Но Дима сказал, что пусть пиво постоит в багажнике, дома, мол, есть несколько банок в холодильнике, на первое время хватит. Как потом выяснилось, в холодильнике стояли банки с Budweiser’ом, который порядочные люди, за исключением одного моего дальнего знакомого, и за пиво-то не считают.
Но и без пивных коробок было что носить в дом — одного только провианта около центнера. А как же иначе?! Завтра вечером будут местные гости и из Бостона приедет Саша Сухов — наш с Димой давний друг. А на субботу Дима пригласил ещё человек десять гостей. Он собирался прочитать им свою версию рассказа о недавнем приключении на озере.
Вообще-то, можно было столько и не брать — гости всегда сами привозят «на себя и на того парня», так что у Димы на даче скопилось штук двадцать бутылок спиртного, в том числе и непочатых. � с закуской проблем нет, тоже с собой привозят — в основном готовую, из русских магазинов Бруклина. Ну, там, салаты, винегреты, маринованное мясо для шашлыков, всякая гастрономия, а иной раз и копчёная сёмга и даже блины с красной икрой. В общем — деликатесы, на любой вкус и много… Но, знаете, хочется иногда чего-нибудь такого… Как бы это сказать? Ну, не то что бы совсем дерьмо, но ностальгически простое, природное… Всякую рыбную мелочь из озера, например, или селёдочку с лучком, картошечку варёную с укропчиком… не говоря уже о грибах.
Грибы в Америке, готовить не умеют. Солёных грибов, даже в русских магазинах, вообще нет... Здесь только мариновать пока что научились. Представляете: маринованные шампиньоны!? Ну, это еще куда ни шло, хоть честно признаются, что шампиньоны. А то ведь вешенку за чёрные грузди выдают, рядовки серые за шитаки сходят; какую-то белую резиновую дрянь бессовестно называют белыми груздями, а у них ни вкуса, ни запаха, только уксус и спасает…
Ну, наши-то хоть чуть-чуть разбираются, а американцы вообще считают, что грибы только в магазине растут. Ни один американец — ни белый, ни чёрный, ни жёлтый, ни красный (если только он не в резервации) не собирает в лесу грибы — даже белые и красные. Случается, конечно, изредка, что американцы в русской компании попробуют грибную жарёжку (а сами от страха трясутся), увидят, что это хорошо, и в следующий уикенд вместе со всеми отправляются по грибы. Но тут за ними глаз да глаз нужен. Дикий они всё-таки народ. Н�КОГДА НЕ КЛАД�ТЕ �Х ГР�БЫ В СВОЮ КОРЗ�НКУ �Л� В ОБЩУЮ КУЧУ, потому что если они и найдут что-нибудь с виду приличное, так это обязательно ложные белые или подберёзовики. � сколько ты им ни долби, чтобы изнанку шляпки проверяли на розовость, всё бестолку. Может, они все дальтоники? � нет, чтобы лизнуть губку, как их учили — что-т-т-ы! — разве можно, негигиенично, мол, да и отравиться недолго. А мне в корзинку класть можно?! А ведь один такой гриб на сковородке, и челюсти от горечи сводит.
Но это ещё полбеды, хоть жив останешься. А то ведь американцы бледную поганку от лугового шампиньона не отличат! Впрочем, и наши, все кого я знаю, тоже разницы особой не видят. А съешь не тот гриб, и симптомы отравления появятся через две недели, когда уже поздно, и спасти может только пересадка печени и почек, да и то не всегда.
Ну, вот мы и решили завтра с утречка поехать в лесопарк за грибами, чтобы вечером было чем соседей угостить.
Я проснулся первым, выпил кофе и, захватив из холодильника банку Budweiser’a, устроился на веранде. Настоящее пиво осталось в машине, но на дворе было так хорошо, что я и с Budweiser’ом смирился. Вчерашний дождь блестел на траве и кустах, и от них подымался лёгкий туман и стерлинговым серебром светился в лучах ещё не горячего утреннего солнца. В редком лесочке по ту сторону шоссе паслись два оленя и прогуливался выводок диких индюшат с мамашей. Ничто не нарушало их покой. � мой тоже. Я наслаждался каждой минутой пребывания на Диминой даче, и мне даже показалось, что Budweiser не так уж и плох. Пришла Виша, лизнула меня в нос, постучала хвостом по ограждению веранды, улеглась в середине солнечного пятна на дощатом полу и, закрыв глаза, стала молча разделять со мною радость дачного бытия.
Вышел заспанный Дима и сказал, что уже девять часов и давно пора ехать за грибами. Но нужно, мол, сначала поесть и выпить чего-нибудь. Выехали мы в двенадцать. Дима сказал, что спешить некуда — конкурентов нет, и все грибы будут наши. Так и поехали с четырьмя дюжинами пива в багажнике.
Дорога в лесопарк очень живописна. В пути мы с Вишей прекрасно провели время. Дима разбудил нас через полчаса, когда уже запарковался. Грибов было много. Они росли по обочинам дороги, и Оля то и дело наклонялась за очередным грибом. Дима от неё не отставал. Когда минут через двадцать она сказала: «здесь» и углубилась в лес, у них уже было штук по тридцать. Нам с Вишей повезло меньше — мы не сорвали ни одного гриба. Заглянув в Олину корзинку, я понял, почему мой грибной дебют оказался неудачным. Оля показывала мне свои грибы и говорила: «Вот — белый, вот — подберёзовик, моховик…» Но выглядели они иначе, чем их российские тёзки. Только сыроежки можно было узнать, да и то не с первого взгляда. Н-да…американцев, пожалуй, можно понять. Я постарался запомнить, как выглядят грибы-аборигены, и мы двинулись прочёсывать лес.
Лес был смешанный с редким подлеском, чистый, прозрачный и легко проходимый. Деревья росли меж камней, валунов и скал, и всё это очень напоминало мне Карельский перешеек, только вместо берёз к самому небу тянулись высоченные вязы. Двигаясь от одного гриба к другому, мы потеряли друг друга из виду, и бедная Виша носилась между нами, пытаясь собрать нас в один гурт. Всё дышало вечным покоем, и меня окружала полная тишина, довольно часто нарушаемая щебечущими голосами бой- и гёрл-скаутов, рассыпавшихся по окружающей природе с целью ориентирования в пространстве, громкими ударами помогавшего им ориентироваться надтреснутого колокола в их лагере, и Димиными душераздирающими воплями: «Виша!!! Ко мне!!!!».
Потом и эти помехи исчезли, и я остался наедине с лесом. Я потерялся. Нет, я не заблудился, потому что знал, куда идти. Я потерялся в том смысле, что меня потеряли другие и, если я не захочу, они меня не найдут, и я могу спокойно бродить между валунами и стволами деревьев и думать о своём, потаённом, или о вечном, или о том, как мы соберёмся вечером и будем пить водку и закусывать картошкой с грибами, веселиться, вспоминая, как тонул Дима, и как я, наконец, доберусь до холодного Heineken’a со слезой, о котором мечтаю вот уже второй день. � так мне стало хорошо и спокойно от этой мысли, что, сглотнув слюну, я помчался меж валунов и мощных стволов к парковочной площадке, ощущая полное единение с природой Северной Америки.
Мы погрузили нашу богатую добычу в багажник рядом с вожделенными дюжинами и поехали. Дома меня ждало глубокое разочарование. Когда я, уже не в первый раз, ухватился за коробку с Heineken’ом, Дима сказал: “Оставь в багажнике. Всё равно холодильник забит”. Пришлось мне довольствоваться всё тем же Budweiser’ом.
Дима пошёл по своим кооперативным делам, и звать местных гостей на вечер, а мы с Олей принялись перебирать грибы. Она придирчиво осмотрела мою добычу и с подозрением показала на один из грибов, мол, это ещё что такое? Не знаю, чего это она, гриб, как гриб — красно-коричневая шляпка с жёлтой губчатой изнанкой, жёлтая нога с красноватыми прожилками…
— Это польский гриб, — говорю, — типа моховика. Только вкуснее. Можешь проверить: если надавить на ножку или снизу на шляпку, то он в этом месте посинеет, как любой моховик.
Оля надавила, но гриб, вместо того, чтобы посинеть, покрылся яркими багровыми пятнами, и она вопросительно взглянула на меня. Если бы я не знал, что это польский гриб, я бы тоже засомневался.
— Это, говорю, польско-американская разновидность. Он съедобный, не сомневайся! — � чтобы рассеять её подозрения, я откусил, разжевал и проглотил кусок шляпки. После этого Оля окончательно поверила в мою компетентность, и, не дожидаясь конца двухнедельного латентного периода, мы начали чистить грибы.
В шесть часов пришли Валера с Линой и Сеня с �рой. Накрыли стол, и на нём рядом с Олиными салатами, огурцами, помидорами, соленьями-копченьями, самодельной баклажанной икрой и собственноручно заквашенным ею арбузом стояли принесенные гостями другие салаты, другие огурцы, селёдка с луком в подсолнечном масле и блюдо с жареной рыбкой, которую на рассвете наловил Валера. Нашлось, хотя и с трудом, место для Диминого «Абсолюта», и Валериной водки, и Сениного вина. Сашу Сухова, который должен был вечером приехать из Бостона, дожидаться не стали. � правильно сделали — он только в десять часов позвонил с дороги и сообщил, что уже два часа сидит в «трафике» и, сколько ещё придётся сидеть, не знает.
� вечер начался. Как всегда, весело и непринуждённо. Пили много, вкусно закусывали, а когда Оля поставила на стол блюдо с Грибами Тушёными и кастрюлю с Картошкой Молодой и маслом, стали пить и закусывать ещё больше. За столом царил Валера. Он начинён неисчерпаемым запасом забавных историй из его собственной жизни и рассказывает их живо и остроумно, при этом сам даже не улыбается. Запомнить всё, что он рассказывает, невозможно. Я смутно припоминаю только один фрагмент:
— …Все зачёты и экзамены я сдавал не меньше, чем на тройку. Пока дело не дошло до сопромата. Был у нас по сопромату доцент Сергеев. Я ему на экзамене говорю… Вам, говорю, Николай �ванович, доски на дачу случайно не нужны? Нет, говорит. Оказалось, что не нужны ему ни доски, ни плёнка для парника, и ставит он мне двойку. Получил я в деканате разрешение на пересдачу. Прихожу на экзамен и спрашиваю, а, может, вам, Николай �ванович, штакетник для забора нужен? Нет, говорит, не нужен, и опять двойка. Ну что за человек!… Ничего ему не нужно — ни бензина, ни цемента, ни рубероида, даже рамы оконные не нужны. Остался у меня один заход — в четверг, в последний день сессии. Я тогда Мишке говорю, всё, до четверга, завязываю, ни граммульки. Как сказал, так и сделал. Сидел, зубрил. За два дня весь сопромат выучил. Прихожу, а Сергеев мне говорит, вы знаете, Валерий Михайлович, мне и стёкла оконные тоже не нужны. �здевается. А я ему, Николай �ванович, помилуйте, какие стёкла? О чём вы? У меня тут первый вопрос «Статически неопределённая балка». Я готов отвечать. Он на меня глаза вытаращил, ну-ну, рассказывайте, что вы там написали. Дальше даже спрашивать не стал. Поставил четвёрку. Ну, понятно, шок у него. Я Мишке звоню, сдал, говорю. А он со вторника из солидарности трезвый. Так что мы эту четвёрку сразу и обмыли. Но всё культурно — исключительно под тосты: «Ну, говорю, Миша, а теперь за «Статически неопределённую балку». А следующий тост его: «Давай, говорит, Валера, за «Статически неопределённую балку»…
— Ну, за «Статически Неопределённую Балку», — говорит Валера, и мы закусываем грибами с картошкой. Рыбкой под такой тост закусывать опасно…
Разошлись поздно, часов в двенадцать, всё ждали — Саша приедет. Но он с дороги позвонил: «К полвторому, говорит, доберусь. Вы поесть чего-нибудь оставьте». Мы с Олей и Вишей пошли спать. А Дима остался по хозяйству. Мне, говорит, Сашку всё равно ждать — я фильтр на кране пока подкручу, чего-то он подтекать начал.
Я уснул, и замелькали перед моими глазами грибы американские и польские — белые, красные и жёлтые. Лезут из-под листьев, аж в глазах рябит. А между ними бой- и гёрл-скауты носятся — колокол ищут. А он не звонит. Да и всё вокруг беззвучно, как в немом кино. � вдруг из космоса доносится громкий Димин голос: «Толя, ты пиво не брал?!». «Нет, не брал», — говорю и опять своё кино смотрю.
Тут Дима трясёт меня и говорит: «Олька тоже говорит, что не брала. Ты, правда, не брал?». Вижу я, что это уже не во сне, и спрашиваю, что случилось.
— Спёрли, — говорит, — пиво наше. Я ключ из багажника взял, фильтр подтянуть. Всего-то минут пятнадцать прошло. Прихожу обратно, багажник открыт, как я его оставил, лампочка горит, и пива нет.
— Нет, не брал я пива — я же сплю, сам видишь. Мало ли что тебе с пьяных глаз померещилось… Может, сам пиво взял… В салоне посмотри, на веранде поищи… или в кустах. �ди, иди — я спать хочу.
— Тебе бы только спать… Всем наплевать… � Виша дрыхнет — тут любой приходи и воруй, она и слова не скажет… Эх, вы!
Но, видно, что сам сомневается: «Ладно, пойду ещё посмотрю…»
А я пошёл досматривать своё кино. Но оно уже кончилось. Теперь показывали рекламу — по экрану медленно проплывали запотевшие бутылки Хейникена и Короны. Виша беззвучно била по ним хвостом, а они беззвучно вращались вокруг своей оси, и капли вчерашнего дождя стекали по ним вниз, стерлинговым серебром сверкая в лучах полной луны… Как приехал Саша, я не слышал.
Утром я поднялся рано и пошёл на кухню, кофе себе соорудить. Смотрю — под окном, стоят две коробки с четырьмя дюжинами пива. Я разозлился на Димку — мало того, что по ночам спать не даёт, даже пиво охладить не удосужился. Взял горячий кофе, тёплый Heineken и пошёл на веранду.
Здесь моя злость сразу прошла. Многое изменилось со вчерашнего дня — не было оленей и индюшат, не было росы и утреннего тумана, не было рядом Виши — она отсыпалась после вчерашней пьянки. Но главное осталось — кофе и пиво (хотя и тёплое, зато Heineken), и ощущение радости от воспоминаний о том, что было вчера, и от предвкушения того, что будет день и будет пища… и холодное пиво. Что будет завтра, меня не волновало. «Живи сегодняшним днём», — учит Дэйл Карнеги, и я охотно следую его наставлениям, хотя и не он это придумал. Это две тысячи лет назад сказал Великий Учитель. Но люди по-прежнему, как и в начале нашей эры, мучаются прошлым и беспокоятся о будущем, и, может быть, я первый, кто понял эти рекомендации буквально. � я никогда не мучаюсь от того, что было вчера, если только это не похмелье.
Вышел на веранду Дима.
— Ну, нашлись коробки? — спрашиваю.
— Нет, не нашлись, — отвечает.
— Не валяй дурака, а это что? — и показываю ему банку с Heineken’ом.
— Это новые коробки. Я ночью в супермаркет съездил, пока Сашку ждал. Ты пойди, посмотри коробки-то.
� верно — коробки другие. Heineken-то был в бутылках, а не в банках, а вместо Corona’ы — вообще Becks.
Ну, ладно. Сидим мы, а тут как раз Валера мимо идёт, несёт два довольно антикварных стула на вернисаж около помойки, и Дима рассказывает ему всю эту историю от начала до конца:

— Я и отлучился всего-то минут на пять. Возвращаюсь, багажник открыт, лампочка горит, а пива нету. Наверное, с дороги кто-то заметил и стащил. Совести у них нет.
А Валера ему объясняет:
— Сами мы и виноваты. Ставим у дороги хорошие вещи, они и привыкли притормаживать: нет ли чего, взять? Пора с этим кончать! — сказал и пошёл к дороге со стульями своими антикварными.
Когда проснулась Оля, Дима ей тоже рассказал: «Совести у них нету! Я всего-то на две минуты отошёл...»
В моей голове сами собой начинают складываться прекрасные стихи. � я их тут же декламирую:

Я Диму слушаю, и слёзы комом в горле.
Вот, думаю, Америка — культурная страна.
У них Курт Воннегут, Хемингуэй… а пиво спёрли,
� компенсации не будет ни хрена.

А Оля говорит:
— Я где-то уже это слышала. Под гитару”.
— Верно, — говорю, — вспомнил. Это ведь Тимур Шаов. Песня у него такая есть про «сумку спёрли». Это у меня просто ассоциация.
А Дима своё твердит:
— Нет! Нет у них совести! Хоть бы спасибо сказали!
После завтрака Дима с Сашей пошли отгонять свои машины подальше —
вглубь кооператива, чтобы гости смогли запарковаться около дома.
Дима вернулся в хорошем настроении. Оказывается, он действительно был в здравом уме, когда ночью обнаружил пропажу, и не спьяну ему это показалось. Пиво, действительно, спёрли. При дневном освещении он увидел то, что невозможно было разглядеть ночью. На пыльной крышке багажника кто-то пальцем отчётливо вывел: “THANK YOU!!!”
Может, есть у них всё же совесть…
Печатается с сокращениями.


Сергей Медведев
С�НДРОМ ПЛАТЯНОГО ШКАФА

В детстве и юности я жил в Москве, на Смоляге (Смоленская набережная), в помпезном доме со статуями на крыше, который буквально примыкал к метромосту. В узкой щели между ними ютились железные гаражи академиков и профессоров министерства геологии. По-моему, именно там или где-то совсем рядом снимали знаменитую сцену из «Берегись автомобиля». В друзьях у меня ходили трое ребят. Скрипач, контрабасист и просто Ваня.
Первые двое были плотно схвачены антикварными, с фиолетовым перманентом бабушками, и с утра до ночи пиликали смычками. Ваня же был прост, как веник, такой же обормот, как я, кругл, как пончик и младше на четыре года. Любимое наше занятие было — стрелять из воздушки по фонарю, освещающему вход в наш подъезд. Когда пришло время девчонок, он ходил за мной по пятам, грыз ногти и никак не давал мне сосредоточиться. Помню, первой моей подружкой была школьница из восьмого класса, которая приходила ко мне с портфелем прямо из школы по пятницам. �менно потому, что по пятницам Мама задерживалась на работе допоздна.
Подружку звали Н. У неё было низкое контральто, глаза цвета спелой вишни и женских размеров грудь. Прямо с порога, отбросив портфель, я тащил её на продавленный диван и запускал руки всюду, куда они только пролезали. Просто Ваня торчал под дверью и, приложившись ухом, ловил малейшие звуки.
Не сказать, что Н. поддавалась так уж легко: сплошное сопенье и выламывание рук. Когда всё же мне удавалось оседлать её, она выдавала коронную фразу: «Много хочешь — мало получишь».
— Ну как? — возбуждённо шептал Ваня, сразу же после очередного «свидания».
— Не дала ... — цедил я, отвернувшись с досады. � устроившись на мраморных ступеньках подъезда, мы, молча, закуривали «Трезор», в который раз принимаясь за изучение замусоленной малопонятной брошюры под названием «Предупреждение беременности».
Н. тоже уставала от нашей любовной возни, больше похожей на борьбу дзюдоистов в партере, и однажды всё-таки выдала: «В следующую пятницу я дам тебе это».
— Прям так и сказала? — задохнулся Ваня, и глазки его округлились, — а как же я?
— А тебе — по губе.
Но увидев, как круглый блин его лица превратился в жалкий полумесяц, сжалился, и мы стали придумывать, куда же ему спрятаться, чтобы не пропустить такое «событие». Ни в одну из естественных щелей он просто не пролезал из-за своей пончикообразной округлости. Мы перепробовали, казалось бы, уже всё. В отчаянии, я предложил задвинуть его в кровать, имея в виду её выдвижную секцию, куда убирают бельё. Он улёгся в неё на спину, а я стал задвигать. Живот всё-таки никак не хотел проходить.
— Эх, клизму надо было, — донёсся его голосок из-под мягкой обивки. Я подналёг и, с треском, таки задвинул проклятую «выдвижушку».
— Ну как? — прохрипел я, вытирая пот и плюхаясь сверху.
— Аааа! — и я тут же соскочил, поздновато сообразив, что придавил его — и так уже задавленного. Следующие полчаса прошли в безуспешных попытках извлечь его обратно. Вечерело и ситуация принимала серьёзный оборот. Пришлось звать на помощь скрипача и контрабасиста.
По моей команде, они с двух сторон приподняли тяжеленные края, а я рывком дёрнул на себя секцию. Глазам предстало жалкое зрелище: испуганный, бледный, с полосами на животе, полузадушенный Ваня, отказывающийся верить в своё чудесное освобождение. Он закусил губу, заморгал глазенками и сразу же потянул к нам пухлые ручки. А я подумал: наверное, вот так извлекают людей из-под обломков рухнувшего дома.
— Чего это он? — искренне изумились филармонисты.
— Надо же, уговорил меня поиграть в подводную лодку, — мрачно пояснил я. — Маленький еще. Дурачок.
Они ушли, покачивая головами, как китайские болванчики. Может быть, потому, что фамилия одного из них была — Китаев.
Ближе к пятнице, совместными усилиями мы всё же, как нам казалось, нашли место. Шкаф. Платяной. Диспозиция была такова: как только раздаётся звонок, он ныряет в шкаф, устраивается там поудобней и оставляет щёлку. Попозже, когда «процесс» пойдёт — можно приоткрыть створку и пошире.
— � что б ни единого звука! — говорю я, грозно сдвинув брови.
— Могила, — клянётся Ваня и стукает себя в грудь пухлым кулачком.
� вот час настал. Как только звякнула дверь, мы порскнули, как зайцы. Я —
открывать, а он — в шкаф.
Н. долго сидела на кухне и, казалось, была напряжена, памятуя о своём обещании. Наконец мы улеглись.
Меня сильно отвлекала щель приоткрытых створок. Не зная толком, как всё это нужно делать, я хаотично вспоминал обрывки из каких-то фильмов и отчаянно напрягал интуицию. В самый ответственный момент, когда, как мне показалось, я уже чего-то достиг, раздался треск, и мы подскочили, как сорвавшиеся пружины. Створки дурацкого шкафа распахнулись, и на пол выкатилась какая-то круглая куча. Это был Ваня, обмотанный бельём, с мамашиным боа на голове, в перьях от распоротой подушки и запутавшийся в рукавах отцовской шинели с полковничьими погонами.
В нос ударил резкий запах нафталина.
— Об… б… ломи-и-и-лась, — донеслось из кучи какое-то всхлипывание, вперемешку с нервными попытками смешков и заиканий. Через мгновение — общий истерический хохот. Н. даже забыла запахнуть одеяло. Ещё через десять минут я уже разливал чай на кухне в три чашки. Удивительно, но Н. даже не обиделась, наоборот, принялась подтрунивать над Ваней, впрочем, совсем беззлобно. Как я понял — ей и в голову не пришло тогда, что мы с ним в сговоре. Я тоже недолго мучился угрызениями совести. Молодость не носит своё горе, как платье. Я дружил с ней ещё лет пять, но всякий раз, прежде чем начать предаваться любви, она подходила к пресловутому шкафу и, осторожно приоткрыв створки, заглядывала вовнутрь, дабы удостовериться в отсутствии какого-нибудь очередного чуда.
В перьях. �ли без таковых.